(1)Сол­да­ты, рас­по­ло­жив­ши­е­ся во­круг пушки, были за­ня­ты каж­дый своим делом. (2)Кто, при­стро­ив­шись к сос­но­во­му ящику со сна­ря­да­ми, писал пись­мо, слю­ня­вя хи­ми­че­ский ка­ран­даш и сдви­нув на за­ты­лок шлем; кто сидел на ла­фе­те, при­ши­вая к ши­не­ли крю­чок; кто читал ма­лень­кую ар­тил­ле­рий­скую га­зе­ту.

(3)Живя с раз­вед­чи­ка­ми и на­блю­дая поле боя с раз­ных сто­рон, Ваня при­вык ви­деть войну ши­ро­ко и раз­но­об­раз­но. (4)Он при­вык ви­деть до­ро­ги, леса, бо­ло­та, мосты, пол­зу­щие танки, пе­ре­бе­га­ю­щую пе­хо­ту, минёров, кон­ни­цу, на­кап­ли­ва­ю­щу­ю­ся в бал­ках…

(5)Ваня стоял у ко­ле­са ору­дия, ко­то­рое было одной с ним вы­ши­ны, и рас­смат­ри­вал бу­маж­ку, на­кле­ен­ную на косой ору­дий­ный щит. (6)На этой бу­маж­ке были круп­но на­пи­са­ны тушью какие-то но­ме­ра и цифры, ко­то­рые маль­чик без­успеш­но ста­рал­ся про­честь и по­нять.

— (7)Ну, Ва­ню­ша, нра­вит­ся наше ору­дие?  — услы­шал он за собой гу­стой, доб­ро­душ­ный бас.

(8)Маль­чик обер­нул­ся и уви­дел на­вод­чи­ка Ковалёва.

— (9)Так точно, то­ва­рищ Ковалёв, очень нра­вит­ся,  — быст­ро от­ве­тил Ваня и, вы­тя­нув­шись в струн­ку, отдал честь.

(10)На­руж­но­стью своей Ковалёв мень­ше всего от­ве­чал пред­став­ле­нию о лихом сол­да­те, Герое Со­вет­ско­го Союза, луч­шем на­вод­чи­ке фрон­та. (11)Пре­жде всего, он был не­мо­лод. (12)В пред­став­ле­нии маль­чи­ка он был уже не «дя­день­ка», а ско­рее при­над­ле­жал к ка­те­го­рии «де­ду­шек». (13)До войны он был за­ве­ду­ю­щим боль­шой пти­це­вод­че­ской фер­мой. (14)На фронт он мог не идти, но в пер­вый же день войны за­пи­сал­ся доб­ро­воль­цем.

(15)Во время Пер­вой ми­ро­вой войны Ковалёв слу­жил в ар­тил­ле­рии и уже тогда счи­тал­ся вы­да­ю­щим­ся на­вод­чи­ком. (16)Вот по­че­му и в эту войну он по­про­сил­ся в ар­тил­ле­рию на­вод­чи­ком. (17)Сна­ча­ла в ба­та­рее к нему от­но­си­лись с не­до­ве­ри­ем  — уж слиш­ком у него была доб­ро­душ­ная, су­гу­бо граж­дан­ская внеш­ность. (18)Од­на­ко в пер­вом же бою он по­ка­зал себя таким зна­то­ком сво­е­го дела, таким вир­ту­о­зом, что вся­кое не­до­ве­рие кон­чи­лось раз и на­все­гда.

(19)Его ра­бо­та при ору­дии была вы­со­чай­шей сте­пе­нью ис­кус­ства. (20)Бы­ва­ют на­вод­чи­ки хо­ро­шие, спо­соб­ные. (21)Бы­ва­ют на­вод­чи­ки та­лант­ли­вые. (22)Бы­ва­ют вы­да­ю­щи­е­ся. (23)Он был на­вод­чик ге­ни­аль­ный. (24)И самое уди­ви­тель­ное за­клю­ча­лось в том, что за чет­верть века, ко­то­рые про­шли между двумя ми­ро­вы­ми вой­на­ми, он не толь­ко не ра­зу­чил­ся сво­е­му ис­кус­ству, но как-то ещё боль­ше в нём окреп. (25)Новая война по­ста­ви­ла ар­тил­ле­рии много новых задач. (26)Она от­кры­ла в ста­ром на­вод­чи­ке Ковалёве ка­че­ства, ко­то­рые в преж­ней войне не могли про­явить­ся в пол­ном блес­ке. (27)Он не имел со­пер­ни­ка в стрель­бе пря­мой на­вод­кой.

(28)В ми­ну­ту опас­но­сти Ковалёв пре­об­ра­жал­ся. (29)В нём за­го­рал­ся хо­лод­ный огонь яро­сти. (30)Он не от­сту­пал ни на шаг. (31)Он стре­лял из сво­е­го ору­дия до по­след­не­го па­тро­на. (32)А вы­стре­лив по­след­ний па­трон, он ло­жил­ся рядом со своим ору­ди­ем и про­дол­жал стре­лять из ав­то­ма­та. (33)Рас­стре­ляв все диски, он спо­кой­но под­тас­ки­вал к себе ящики с руч­ны­ми гра­на­та­ми и, при­щу­рив­шись, кидал их одну за дру­гой, пока немцы не от­сту­па­ли…

(34)Среди людей часто по­па­да­ют­ся храб­ре­цы. (35)Но толь­ко со­зна­тель­ная и страст­ная лю­бовь к Ро­ди­не может сде­лать из храб­ре­ца героя. (36)Ковалёв был ис­тин­ный герой. (37)Он страст­но, но очень спо­кой­но любил Ро­ди­ну и не­на­ви­дел всех её вра­гов.

(38)Ко­ман­до­ва­ние не­од­но­крат­но вы­дви­га­ло Ковалёва на более вы­со­кую долж­ность. (39)Но каж­дый раз он про­сил оста­вить его на­вод­чи­ком и не раз­лу­чать с ору­ди­ем.

— (40)На­вод­чик  — это моё на­сто­я­щее дело,  — го­во­рил Ковалёв,  — с дру­ги­ми обя­зан­но­стя­ми я так хо­ро­шо не справ­люсь, уж вы мне по­верь­те, за чи­на­ми я не го­нюсь. (41)Тогда был на­вод­чи­ком и те­перь до конца войны хочу быть на­вод­чи­ком. (42)А для ко­ман­ди­ра я уже не го­жусь. (43)Стар. (44)Надо мо­ло­дым да­вать до­ро­гу. (45)По­кор­ней­ше вас прошу.

(46)В конце кон­цов его оста­ви­ли в покое. (47)Впро­чем, может быть, Ковалёв был прав: каж­дый че­ло­век хорош на своём месте. (48)И без­услов­но, для поль­зы служ­бы лучше иметь вы­да­ю­ще­го­ся на­вод­чи­ка, чем по­сред­ствен­но­го ко­ман­ди­ра взво­да…

(По В. П. Ка­та­е­ву*)

* Ва­лен­тин Пет­ро­вич Ка­та­ев (1897–1986)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, поэт, ки­но­сце­на­рист и дра­ма­тург, жур­на­лист, во­ен­ный кор­ре­спон­дент.

(1)Утро сле­ду­ю­ще­го дня было хо­лод­ным и пас­мур­ным. (2)Услы­шав голос Ан­дрея Ива­но­ви­ча, На­та­ша, как все­гда, по­пы­та­лась встать с по­сте­ли, но едва она при­под­ня­лась, как го­ло­ва её за­кру­жи­лась, и она снова не­лов­ко опу­сти­лась на землю. (3)Всё тело бо­ле­ло. (4)Силь­ная тош­но­та под­сту­па­ла к горлу. «(5)Встать бы толь­ко! (6)Толь­ко под­нять­ся бы на ноги!»  — мыс­лен­но твер­ди­ла де­вуш­ка, про­кли­ная свою сла­бость. (7)Она слы­ша­ла, как легко и быст­ро под­нял­ся Ва­ле­рий. (8)Он даже на­сви­сты­вал что-то. (9)По­че­му же у неё так кру­жит­ся го­ло­ва?

(10)Она снова по­пы­та­лась встать и снова бес­силь­но опу­сти­лась на землю. (11)К ней подошёл Ан­дрей Ива­но­вич.

— (12)Что, На­точ­ка, тя­же­ло?

(13)Он сел возле неё.

(14)На­та­ша под­ня­ла глаза и уви­де­ла его худое по­тем­нев­шее лицо и боль­шие, ли­хо­ра­доч­но бле­стев­шие глаза. (15)Видно было, что и он еле под­нял­ся.

(16)На­та­ша сде­ла­ла уси­лие и села, при­сло­нив­шись спи­ной к влаж­но­му ство­лу де­ре­ва.

— (17)Ни­че­го, Ан­дрей Ива­но­вич. (18)Я ещё могу идти…

— (19)Надо идти, На­та­шень­ка.  — (20)Он помог ей под­нять­ся.  — (21)Ещё не­мно­го. (22)А се­год­ня… (23)Се­год­ня мы не­мно­го уве­ли­чим нашу утрен­нюю норму.

(24)Он отыс­кал гла­за­ми Ва­ле­рия.

— (25)Ва­ле­рий, в твой рюк­зак я по­ло­жил шо­ко­лад. (26)Вынь-ка одну плит­ку. (27)Все мы очень ослаб­ли…

— (28)Что вы, Ан­дрей Ива­но­вич! (29)Шо­ко­лад надо оста­вить на конец пути,  — от­ве­тил Ва­ле­рий, даже не обер­нув­шись.

— (30)Мы очень ослаб­ли,  — по­вто­рил Ан­дрей Ива­но­вич,  — а конец пути уже не­да­ле­ко. (31)Одну плит­ку да­вай­те раз­де­лим сей­час.

— (32)Ан­дрей Ива­но­вич, сты­ди­тесь!  — (33)Ва­ле­рий ре­ши­тель­но за­стег­нул рюк­зак.  — (34)Вы же муж­чи­на! (35)Впе­ре­ди ещё столь­ко дней пути, а вы пред­ла­га­е­те уни­что­жить наш не­при­кос­но­вен­ный запас. (36)Я маль­чиш­ка, и то не прошу…

(37)Гео­лог по­блед­нел.

— (38)Хо­ро­шо,  — ска­зал он с рас­ста­нов­кой,  — я могу идти без шо­ко­ла­да. (39)Но На­та­ше он не­об­хо­дим сей­час. (40)Она еле под­ня­лась с по­сте­ли.

(41)На­та­ша хо­те­ла воз­ра­зить, но Ва­ле­рий опе­ре­дил её:

— Ах, вот как! (42)Это дру­гое дело. (43)Что ж, я отдам На­та­ше свой се­го­дняш­ний зав­трак,  — ска­зал он вы­зы­ва­ю­щим тоном.  — (44)Но шо­ко­лад оста­нет­ся не­при­кос­но­вен­ным!

(45)Ва­ле­рий быст­ро вски­нул рюк­зак на плечи и, не огля­ды­ва­ясь, за­ша­гал вдоль реки. (46)С ми­ну­ту Ан­дрей Ива­но­вич смот­рел ему вслед, и вдруг страш­ное по­до­зре­ние обо­жгло его мозг.

— (47)Стой!  — за­кри­чал он.

(48)Ва­ле­рий оста­но­вил­ся. (49)Гео­лог подошёл к нему.

— (50)Сни­май рюк­зак!

(51)Ва­ле­рий от­сту­пил на шаг, и вдруг лицо его задёрга­лось.

— (52)Что такое?.. (53)Что вы со­би­ра­е­тесь де­лать?..

(54)Ан­дрей Ива­но­вич взял­ся за его рюк­зак.

— (55)Не дам!  — рва­нул­ся Ва­ле­рий.

— (56)При­ка­зы­ваю!  — раз­дель­но и власт­но по­тре­бо­вал гео­лог.

(57)Лицо его сде­ла­лось страш­ным. (58)Пра­вая рука сжа­лась в кулак.

(59)Ва­ле­рий дро­жа­щи­ми ру­ка­ми снял рюк­зак. (60)Ан­дрей Ива­но­вич быст­ро рас­стег­нул его и по­чув­ство­вал, что земля ухо­дит у него из-под ног: в рюк­за­ке ле­жа­ла смя­тая хвоя пихты. (61)Мед­лен­но под­нял он глаза на Ва­ле­рия и слов­но впер­вые уви­дел его кра­си­вое над­мен­ное лицо, при­щу­рен­ные веки и наг­лый бе­га­ю­щий взгляд.

— (62)Ну что? (63)Что смот­ри­те? (64)Может, и мо­раль начнёте ещё чи­тать? (65)А мне на­пле­вать на вас! (66)Я жить хочу! (67)Я мо­ло­же вас! (68)Я имею боль­ше прав на жизнь!

(69)И вдруг голос его осёкся. (70)Прямо перед собой он уви­дел вва­лив­ши­е­ся, пол­ные муки глаза На­та­ши.

— (71)А-а-а!  — взвыл он и бро­сил­ся на землю.

(72)Ни слова не го­во­ря, Ан­дрей Ива­но­вич мед­лен­но подошёл к ко­ст­ру, раз­ло­мил на три рав­ные части су­харь и к каж­до­му ку­соч­ку по­ло­жил по кро­шеч­ной доль­ке са­ха­ру. (73)После этого он на­пра­вил­ся к реке, чтобы на­брать в ко­те­лок воды.

(74)На­та­ша слов­но оце­пе­не­ла. (75)Всё про­ис­шед­шее было на­столь­ко не­ве­ро­ят­ным, что ка­за­лось каким-то чу­до­вищ­ным не­до­ра­зу­ме­ни­ем, ко­то­рое сле­до­ва­ло сей­час же, не­мед­лен­но раз­ре­шить. (76)Ва­ле­рий не мог этого сде­лать! (77)Он не мог так низко пасть  — об­во­ро­вать её, сла­бую де­вуш­ку, сво­е­го школь­но­го то­ва­ри­ща, и по­жи­ло­го муж­чи­ну, де­лав­ше­го всё воз­мож­ное для их спа­се­ния. (78)Разве мог это сде­лать че­ло­век, ко­то­рый так много и с таким чув­ством го­во­рил о любви, о кра­со­те, о друж­бе, ко­то­рый так любил му­зы­ку, ко­то­рый писал стихи, ко­то­рый…

(79)Но этого че­ло­ве­ка уже не было. (80)Перед ней ле­жа­ло на земле и ску­ли­ло, как по­би­тая со­ба­ка, какое-то жал­кое су­ще­ство, ко­то­рое стыд­но было даже срав­ни­вать с че­ло­ве­ком.

(По В. В. Кор­ча­ги­ну*)

* Вла­ди­мир Вла­ди­ми­ро­вич Кор­ча­гин (1924—2012)  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель, учёный-гео­лог.

(1)Судь­бу по­ко­ле­ния не­слу­чай­но срав­ни­ва­ют с белым ли­стом, на ко­то­ром не­ви­ди­мы­ми чер­ни­ла­ми сде­ла­ны осо­бые от­мет­ки, да и сама бу­ма­га по­кры­та не­за­мет­ны­ми для бег­ло­го взгля­да «во­дя­ны­ми зна­ка­ми». (2)Рас­тут дети, бе­га­ют в школу, де­рут­ся и ми­рят­ся, ходят в тех­ни­че­ские круж­ки и на танцы, влюб­ля­ют­ся и стро­ят планы, не по­до­зре­вая, что Судь­ба вно­сит за годом год строч­ки в их общую био­гра­фию. (3)При­хо­дит срок, на­сту­па­ет их час –и вне­зап­но в целом по­ко­ле­нии об­на­ру­жи­ва­ют­ся не­ве­до­мые силы, спо­соб­ные про­ти­во­сто­ять любым ис­пы­та­ни­ям, вы­не­сти не­че­ло­ве­че­ские на­груз­ки и по­бе­дить лю­бо­го врага.

(4)Жизнь  — это путь. (5)Для того, кто хочет прой­ти его в угоду себе, он тёмен и не­ве­дом, ненадёжен, как иг­руш­ка в руках без­рас­суд­ной фор­ту­ны. (6)Но для того, кто жизнь видит в слу­же­нии своей От­чиз­не, этот путь на­пол­нен осо­бен­ным, не­по­сти­жи­мым для про­чих смыс­лом. (7)К общей цели его ведёт сама Рос­сия.

(8)Её живая душа ста­нет вер­ной со­вет­чи­цей в со­мне­ни­ях, надёжной по­пут­чи­цей в дол­гих стран­стви­ях, неж­ной уте­ши­тель­ни­цей в горе, тру­до­лю­би­вой по­мощ­ни­цей в де­я­ни­ях, му­же­ствен­ной со­рат­ни­цей в борь­бе и битве.

(9)Судь­ба ве­ли­ких сынов Рос­сии все­гда была от­кры­та и ясна, по­то­му что она кров­но свя­за­на с судь­бой на­ро­да, и био­гра­фия каж­до­го героя все­гда сов­па­да­ет с био­гра­фи­ей его стра­ны. (10)Самой жиз­нью уго­то­ва­но им жить одной судь­бой, раз­де­лять со стра­ной её ра­дость и скорбь. (11)Вме­сте по­бе­дить и, если по­тре­бу­ет­ся, не тор­гу­ясь, от­дать за её по­бе­ду свою жизнь.

(12)«Я пат­ри­от, а к пат­ри­о­там грязь не при­ста­нет»,  — по­вто­рял Ни­ко­лай Куз­не­цов, ле­ген­дар­ный раз­вед­чик, герой Со­вет­ско­го Союза, сын «рас­ку­ла­чен­ных», с лих­вой хлеб­нув­ший «от пе­ре­ги­бов» в по­ли­ти­ке пар­тии. (13)Рус­ский герой не при­по­ми­нал нанесённых обид и не предъ­яв­лял сче­тов. (14)Жизнь свою он по­ло­жил для слу­же­ния своей стра­не, за­щи­щая её от фа­ши­стов, и его «По­двиг раз­вед­чи­ка» оста­нет­ся с нами на­все­гда.

(15)Рус­ская земля сама рож­да­ет и за­ка­ля­ет своих за­щит­ни­ков, на­де­ляя их осо­бой со­вест­ли­во­стью и че­стью, чтобы пред­ста­ва­ли они перед всем на­ро­дом, про­но­ся через века об­ра­зец слу­же­ния Ро­ди­не.

(16)Не­обу­чен­ные и не­об­стре­лян­ные маль­чиш­ки летом 1941 года будут со­вер­шать по­дви­ги и яв­лять чу­де­са ге­ро­из­ма не ради ка­рье­ры и на­град, не ради вы­со­ко­пар­ных ло­зун­гов и по­ли­ти­че­ских док­трин. (17)Они будут сто­ять на­смерть за свои дет­ские дворы, где го­ня­ли в фут­бол, за чер­да­ки домов, на ко­то­рых жа­лись друг к другу го­лу­бят­ни, за берег речки и лет­ние ка­ни­ку­лы, про­ведённые в пи­о­нер­ском ла­ге­ре, за свою школу, в ко­то­рой день за днём по­сти­га­ли, «что такое хо­ро­шо и что такое плохо», за дев­чо­нок, с ко­то­ры­ми це­ло­ва­лись в скве­рах после вы­пуск­но­го бала… (18)По­это­му они ока­жут­ся силь­нее любых вра­же­ских «мёртвых голов» и ста­нут не­по­бе­ди­мы­ми. (19)Так дети Граж­дан­ской войны ста­нут ге­ро­я­ми Ве­ли­кой Оте­че­ствен­ной…

(20)Война не сло­мит их, толь­ко за­ка­лит ха­рак­тер. (21)Много ис­пы­тав­шие в жизни, они как никто будут це­нить и по­ни­мать чужие чув­ства, при этом не скры­вая своих. (22)Война вос­пи­та­ет в них че­ло­веч­ность, на­учит при­ни­мать от­вет­ствен­ность на себя, не бо­ять­ся тяжёлых тру­дов, не со­мне­вать­ся в право­те вы­бран­но­го дела. (23)Сде­ла­ет из обыч­ных людей По­ко­ле­ние по­бе­ди­те­лей.

(По М. С. Стро­га­но­ву*)

* Ми­ха­ил Сер­ге­е­вич Стро­га­нов  — со­вре­мен­ный пи­са­тель, пуб­ли­цист.

(1)Дождь за­стиг Ло­се­ва на Куз­нец­ком мосту. (2)Чтобы не мок­нуть, Лосев зашёл на вы­став­ку. (3)До на­ча­ла со­ве­ща­ния оста­ва­лось часа пол­то­ра. (4)Не то­ро­пясь он ходил из зала в зал, от­ды­хал от мос­ков­ской суеты. (5)После мок­рых ве­сен­не-хо­лод­ных улиц, пе­ре­пол­нен­ных быст­ры­ми сто­лич­ны­ми лю­дь­ми, здесь было тихо, тепло.

(6)Он шёл вдоль стен, об­тя­ну­тых серой меш­ко­ви­ной. (7)Гру­бая ма­те­рия вы­гля­де­ла в дан­ном слу­чае весь­ма не­пло­хо. (8)Что ка­са­ет­ся кар­тин, раз­ве­шан­ных на этой меш­ко­ви­не, у Ло­се­ва они не вы­зы­ва­ли ин­те­ре­са. (9)Лично он любил жи­во­пись ис­то­ри­че­скую, на­при­мер, как Пётр Пер­вый спа­са­ет сол­дат, или Иван Гроз­ный уби­ва­ет сына, или же про Сте­па­на Ра­зи­на, также ба­таль­ные сцены  — пе­ре­ход Су­во­ро­ва через Альпы. (10)Нра­ви­лись ему и порт­ре­ты мар­ша­лов, пол­ко­вод­цев, из­вест­ных де­я­те­лей ис­кус­ства. (11)Чтобы кар­ти­на обо­га­ща­ла зна­ни­я­ми. (12)Здесь же ви­се­ли изоб­ра­же­ния обык­но­вен­ных ста­ри­ков, под­рост­ков, раз­ло­жен­ных ово­щей и фрук­тов с раз­ны­ми пред­ме­та­ми, ри­сун­ки на бу­ма­ге, мно­же­ство мел­ких кар­тин в про­стых кра­ше­ных рамах. (13)Лосев не мог пред­ста­вить себе, куда они все де­ва­ют­ся после вы­став­ки, где на­хо­ди­лись до неё и во­об­ще какой смысл со­зда­вать их для та­ко­го вре­мен­но­го на­зна­че­ния. (14)Музеи  — дру­гое дело, в ху­до­же­ствен­ных му­зе­ях Лосев не­од­но­крат­но бывал, на по­доб­ных же вы­став­ках не при­хо­ди­лось. (15)И сей­час он убеж­дал­ся, что вряд ли от этого он что-либо по­те­рял.

(16)Не­ожи­дан­но что-то слов­но дёрнуло Ло­се­ва. (17)Как будто он на что-то на­ткнул­ся. (18)Но что это было  — он не понял. (19)Кру­гом него было пусто. (20)Он пошёл было даль­ше, од­на­ко, сде­лав не­сколь­ко шагов, вер­нул­ся, стал ози­рать­ся и вновь по­чув­ство­вал смут­ный при­зыв. (21)Ис­хо­ди­ло это от одной кар­ти­ны, чем-то она оста­нав­ли­ва­ла. (22)Осто­рож­но, ста­ра­ясь не уте­рять это чув­ство, Лосев подошёл к ней  — перед ним был обык­но­вен­ный пей­заж с реч­кой, ивами и домом на бе­ре­гу. (23)На­зва­ние кар­ти­ны «У реки», на­пи­сан­ное на ла­тун­ной до­щеч­ке, ни­че­го не го­во­ри­ло. (24)Лосев по­про­бо­вал по­луч­ше рас­смот­реть по­дроб­но­сти дома и по­строй­ки. (25)Но вб­ли­зи, когда он на­кло­нил­ся к кар­ти­не, про­стран­ство бе­ре­га со всеми де­та­ля­ми стало рас­па­дать­ся на от­дель­ные пятна, ко­то­рые ока­за­лись вы­пук­лы­ми маз­ка­ми мас­ля­ных кра­сок со сле­да­ми во­ло­ся­ной кисти.

(26)Лосев по­пя­тил­ся назад, и тогда, с ка­ко­го-то от­да­ле­ния, пятна сли­лись, со­еди­ни­лись в плот­ность воды, в се­реб­ри­стую зе­лень, по­яви­лись стены дома, об­луп­лен­ная шту­ка­тур­ка... (27)Чем даль­ше он от­хо­дил, тем про­сту­па­ли по­дроб­нее крыша, вы­ло­жен­ная мед­ны­ми ли­ста­ми с ярко-зелёными окис­ла­ми, труба, флю­гер... (28)Про­ве­ряя себя, Лосев стал воз­вра­щать­ся к кар­ти­не, пока не толк­нул де­ви­цу, ко­то­рая сто­я­ла с блок­но­том в руках.

—(29)Кар­ти­ны не ню­хать надо, а смот­реть,  — ска­за­ла она гром­ко и сер­ди­то, не слу­шая его из­ви­не­ний.

—(30)Ну ко­неч­но, смот­реть, вот я и за­смот­рел­ся,  — про­сто­душ­но ска­зал он.  — (31)Я плохо раз­би­ра­юсь, может, вы по­яс­ни­те.

—(32)Что имен­но?  — сухо спро­си­ла де­ви­ца.

—(33)Тут на­пи­са­но «У реки». (34)А что за река? (35)Как её на­зва­ние?

(36)Де­ви­ца усмех­ну­лась.

—(37)Разве это имеет зна­че­ние?

—(38)Нет уж, вы поз­воль­те,  — по­гля­ды­вая на кар­ти­ну и всё более бес­по­ко­ясь, ска­зал Лосев.  —(39)Очень даже имеет. (40)Мало ли рек. (41)Это же кон­крет­но сри­со­ва­но.

—(42)Так не го­во­рят: сри­со­ва­но,  — по­учи­тель­но по­яс­ни­ла она.  — (43)Это был боль­шой ма­стер, а не уче­ник. (44)Для него на­ту­ра яв­ля­лась сред­ством, вер­нее, по­во­дом обоб­щить образ,  — тут она стала про­из­но­сить ещё какие-то слова, каж­дое из ко­то­рых было Ло­се­ву из­вест­но, но, скла­ды­ва­ясь в фразу, они по­че­му-то те­ря­ли вся­кую по­нят­ность.

—(45)Здо­ро­во вы раз­би­ра­е­тесь. (46)Лосев вздох­нул, по­ка­зы­вая вос­хи­ще­ние.

—(47)Всё же хо­ро­шо бы вы­яс­нить на­зва­ние. (48)Образ хоть и обобщённый, а мест­ность-то можно ведь уточ­нить, как по-ва­ше­му?

—(49)Вряд ли...

(50)На кар­ти­не, не­со­мнен­но, был изоб­ражён ста­рый дом се­мей­ства Кис­лых в его род­ном Лы­ко­ве: та же крыша, тот же флю­гер, спуск к речке...

(51)Из глу­би­ны кар­ти­ны к нему слабо донёсся голос ма­те­ри: «Серге-ей!»

(52)Сча­стье какое услы­шать снова пе­ву­чий её голос.

(53)А под ивой за ко­ря­гой жили на­ли­мы, их можно было на­щу­пать тами толк­нуть рукой.

(54)А на реке пахло брёвнами, дым­ком от ша­ла­шей пло­то­го­нов, пахло тиной и ряс­кой, пахло оси­ной ста­рое ко­ры­то, на ко­то­ром они по оче­ре­ди пла­ва­ли по реке. (55)За­па­хи эти ожили, дох­ну­ли из глу­би­ны кар­ти­ны. (56)Запах го­ря­чих от солн­ца чу­гун­ных стол­бов, ста­ро­го при­ча­ла.

(57)К Ло­се­ву вер­нул­ся тот огром­ный маль­чи­ше­ский мир, ше­ле­сте­ла листва, была жива ещё мать. (58)Он ощу­тил на го­ло­ве её ма­лень­кую жёсткую руку.

(59)Было чудо, что ху­дож­ник пой­мал и за­клю­чил на­веч­но в эту белую рамку его, Ло­се­ва, вос­по­ми­на­ние  — со всеми крас­ка­ми, за­па­ха­ми, теп­ло­той.

(По Д. А. Гра­ни­ну*)

* Да­ни­ил Алек­сан­дро­вич Гра­нин (1919–2017)  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель, ки­но­сце­на­рист, об­ще­ствен­ный де­я­тель, участ­ник Ве­ли­кой Оте­че­ствен­ной войны, ла­у­ре­ат мно­гих пре­мий.

(1)Когда я начал учить­ся в гим­на­зии, мне было лет один­на­дцать. (2)Всего один­на­дцать лет от­де­ля­ли меня от моего не­су­ще­ство­ва­ния в мире, а я уже был в фор­мен­ной фу­раж­ке, в ту­жур­ке, пе­ре­хва­чен­ной ко­жа­ным по­я­сом с ме­тал­ли­че­ской бля­хой по­се­ре­ди­не жи­во­та. (3)Уже я стоял перед гео­гра­фи­че­ской кар­той двух по­лу­ша­рий, смот­рел на ли­ло­вые мно­го­уголь­ни­ки ко­ло­ний, на ра­ко­ви­ну Ма­да­га­ска­ра, читал и по­ни­мал слово «Ве­ли­ко­бри­та­ния». (4)Уже я писал го­ти­че­ские не­мец­кие буквы, уже думал о ге­ро­ях ис­то­рии, ко­то­рые были до меня  — до моих один­на­дца­ти лет…

(5)Как я вос­при­ни­мал то об­сто­я­тель­ство, что я живу ещё не­мно­го, начал жить ещё очень не­дав­но? (6)Я этого об­сто­я­тель­ства во­об­ще не вос­при­ни­мал. (7)Ско­рее, дру­гие мне го­во­ри­ли, что я ма­лень­кий. (8)Сам я, по­вто­ряю, этого не чув­ство­вал, об этом не раз­мыш­лял. (9)Я не думал о том, что можно быть каким-ни­будь дру­гим, кроме того, кем я был. (10)Если мне хо­те­лось быть взрос­лым, то я думал не о фи­зи­че­ских из­ме­не­ни­ях, а толь­ко о тех воз­мож­но­стях, ко­то­рые даны взрос­ло­му: не го­то­вить уроки, есть сколь­ко хо­чешь пи­рож­ных. (11)Я был че­ло­век, про­сто че­ло­век, не зная о себе, что я ма­лень­кий, что толь­ко не­дав­но явил­ся в мир, что расту, узнаю, по­сти­гаю и тому по­доб­ное. (12)Имен­но  — я был про­сто че­ло­век…

(13)Я думал, что после окон­ча­ния гим­на­зии я куплю ве­ло­си­пед и со­вер­шу на нём по­езд­ку по Ев­ро­пе. (14)Пер­вая ми­ро­вая война ещё не на­чи­на­лась, ещё всё было очень ста­рин­но: сол­да­ты в чёрных мун­ди­рах с крас­ны­ми по­го­на­ми, зве­ри­нец на Ку­ли­ко­вом поле с одним львом, го­во­ря­щая го­ло­ва в зер­каль­ном ящике в ба­ла­га­не. (15)Ещё бы­ва­ла пер­вая лю­бовь, когда де­воч­ка смот­ре­ла на тебя с бал­ко­на, и ты думал, не урод­лив ли ты. (16)Ещё отец де­воч­ки, моряк в па­рад­ном мун­ди­ре, гремя па­ла­шом*, шёл тебе нав­стре­чу и от­ве­чал тебе на по­клон, от­че­го ты бежал во весь дух, сам не зная куда, обе­зу­мев­ший от сча­стья. (17)Ещё про­да­ва­ли из-за зелёного при­лав­ка квас по две ко­пей­ки за ста­кан, и ты воз­вра­щал­ся после игры в фут­бол, неся в ушах звон мяча…

(18)Я не купил ве­ло­си­пе­да и не со­вер­шил пу­те­ше­ствия по Ев­ро­пе. (19)Горел Вер­ден, Рейм­ский собор, в ко­то­ром в своё время вен­ча­лась с фран­цуз­ским королём дочь Яро­сла­ва Муд­ро­го. (20)По­яви­лись пер­вые танки, и впер­вые аэро­пла­ны стали сбра­сы­вать бомбы. (21)Од­на­ко в му­зе­ях по-преж­не­му ви­се­ли не­обык­но­вен­ные кар­ти­ны, пре­крас­ные, как де­ре­вья на за­ка­те. (22)Во сне я ино­гда вижу своё пре­бы­ва­ние в Ев­ро­пе, ко­то­ро­го ни­ко­гда не было. (23)Чаще всего мне снит­ся Кра­ков в виде стены, иду­щей квер­ху вдоль до­ро­ги, ста­рой стены, с ко­то­рой сви­са­ют рас­те­ния, сту­ча­щие по ней вет­ка­ми и ше­ле­стя­щие цве­та­ми…

(24)Уди­ви­тель­ная ра­бо­та вос­по­ми­на­ния. (25)Мы вспо­ми­на­ем нечто по со­вер­шен­но не­из­вест­ной нам при­чи­не. (26)Ска­жи­те себе: «Вот сей­час я вспом­ню что-ни­будь из дет­ства», за­крой­те глаза и ска­жи­те это. (27)Вспом­нит­ся нечто со­вер­шен­но не­пред­ви­ден­ное вами. (28)Уча­стие воли здесь ис­клю­че­но. (29)Кар­ти­на за­жи­га­ет­ся, включённая ка­ки­ми-то ин­же­не­ра­ми по­за­ди ва­ше­го со­зна­ния.

(30)Какая чу­дес­ная вещь  — сво­бо­да вос­по­ми­на­ний! (31)Какая пре­лесть в том, что они по­яв­ля­ют­ся, как им угод­но, и никак мы не можем за­ста­вить себя вспом­нить имен­но это, а не дру­гое. (32)Ра­зу­ме­ет­ся, есть точ­ная за­ко­но­мер­ность этого воз­ник­но­ве­ния, но  —дудки  — мы её ни­ко­гда не поймём.

(33)Так, вспо­ми­наю я, как вышли мы в море на яхте «Увле­че­ние». (34)Мы  — это зна­ме­ни­тый одес­ский врач Егор Сте­па­но­вич Гла­вче, его приёмный сын Ан­д­ронь­ка и я, ма­лень­кий маль­чик Юра. (35)Долго сле­до­ва­ло бы опи­сы­вать яхту: она плос­кая, вы почти не воз­вы­ша­е­тесь над водой  — длин­ная, узкая, ле­тя­щая. (36)Нет, это на­столь­ко пло­хое опи­са­ние, что оно сво­ра­чи­ва­ет­ся. (37)Вос­по­ми­на­ния не по­сле­ду­ет, толь­ко опи­шем, как при нашем воз­вра­ще­нии го­ре­ла вдали ог­ня­ми Одес­са, по­ки­ну­тая нами утром, как, ка­за­лось, пе­ре­бе­га­ют с места на место огни, ис­че­за­ют, опять за­го­ра­ют­ся, как дышит и ходит всё это поле огней…

(38)Нет, и это вос­по­ми­на­ние, как видно, не по­лу­чит­ся! (39)Как ти­хонь­ко под са­мы­ми паль­ца­ми, ко­то­рые вы опус­ка­ли в воду, ро­ко­та­ло и бе­жа­ло ат­лас­ное море, ро­ко­та­ло и бе­жа­ло, тёмное, бе­жа­ло нав­стре­чу нам низко-низко под бор­том яхты, на рас­сто­я­нии локтя  — ещё од­но­го локтя, по­то­му что вы си­де­ли об­ло­ко­тив­шись…

(40)Я ещё люблю вспо­ми­нать. (41)Я мало что знаю о жизни. (42)Но мне боль­ше всего нра­вит­ся, что в ней есть звери, боль­шие и ма­лень­кие, что в ней есть звёзды, вы­пук­ло и свер­ка­ю­ще смот­ря­щие на меня с яс­но­го неба, что в ней есть де­ре­вья, пре­крас­ные, как кар­ти­ны, и ещё мно­гое и мно­гое…

(По Ю. К. Олеше*)

* Юрий Кар­ло­вич Олеша (1899–1960)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, поэт и дра­ма­тург, жур­на­лист, ки­но­сце­на­рист.

_____________________________________

* Палаш  — ру­бя­щее и ко­лю­щее руч­ное ору­жие с длин­ным пря­мым клин­ком.

(1)Од­на­ж­ды я ехал в элек­трич­ке. (2)Си­дев­шая рядом со мной у окна скром­но оде­тая сдер­жан­ная жен­щи­на от­кры­ла томик Че­хо­ва. (3)До­ро­га пред­сто­я­ла длин­ная, книж­ки я не за­хва­тил, люди во­круг были чужие, я стал ду­мать о ра­бо­те. (4)И тем же тоном, каким спра­ши­ва­ют, на­при­мер: «Вы не зна­е­те, скоро ли мы при­е­дем?»  — я не­ожи­дан­но для себя и тем более для со­сед­ки спро­сил её:

— Про­сти­те, вы не зна­е­те, что такое сча­стье?

(5)Жен­щи­на с то­ми­ком Че­хо­ва в руках ока­за­лась за­ме­ча­тель­ной со­бе­сед­ни­цей. (6)Она не стала спра­ши­вать меня, от­че­го я задал такой стран­ный во­прос, не стала с ходу от­ве­чать, она при­кры­ла книгу и долго мол­ча­ла, по­смат­ри­вая в окно,  — ду­ма­ла. (7)На­ко­нец, когда я со­всем уже решил, что она за­бы­ла о во­про­се, она по­вер­ну­лась ко мне и ска­за­ла...

(8)Вернёмся к её от­ве­ту позже. (9)Спро­сим себя: что такое сча­стье? (10)Что кро­ет­ся за этим сло­вом?

(11)В каж­дой стра­не есть свой Глав­ный пе­да­гог  — народ и есть Глав­ный учеб­ник  — язык. (12)Я не дол­жен объ­яс­нять, что такое сча­стье, я дол­жен сми­рен­но спро­сить об этом наш язык  — в нём всё есть, из него всё поймёшь, при­слу­ши­ва­ясь к слову в се­го­дняш­ней нашей речи. (13)На­род­ная мысль со­дер­жит­ся не толь­ко в по­сло­ви­цах и по­го­вор­ках, в на­род­ной муд­ро­сти, но и в рас­про­странённых, обыч­ных фра­зах и обо­ро­тах речи. (14)По­ищем: с ка­ки­ми дру­ги­ми сло­ва­ми со­че­та­ет­ся ин­те­ре­су­ю­щее нас по­ня­тие, по­че­му так можно ска­зать, а так нель­зя. (15)Это ни­ко­гда не бы­ва­ет слу­чай­ным.

(16)Мы го­во­рим: «счаст­ли­вая доля», «счаст­ли­вый слу­чай», «счаст­ли­вая судь­ба», «сча­стье при­ва­ли­ло», «вы­тя­нул счаст­ли­вый билет».

(17)Самые де­я­тель­ные, всего до­стиг­шие своим тру­дом люди го­во­рят: «Мне вы­па­ло сча­стье, мне дано сча­стье...»

(18)Сча­стье  — фор­ту­на, судь­ба, о ко­то­рой мы ни­че­го не знаем, и если его нет, то го­во­рят: «Такая уж у меня судь­ба», «Видно, мне так на роду на­пи­са­но».

(19)Но мы не раз ещё столкнёмся с за­ко­ном ду­хов­ной жизни: всё, что есть в че­ло­ве­ке, воз­ни­ка­ет из двух встреч­ных дви­же­ний, из двух сил: из дви­же­ния, на­прав­лен­но­го от мира к че­ло­ве­ку, и дви­же­ния от че­ло­ве­ка к миру. (20)Про­ти­во­по­лож­ные эти силы, встре­ча­ясь в одной точке, не уни­что­жа­ют­ся, а скла­ды­ва­ют­ся. (21)Но если встре­ча не про­ис­хо­дит, то обеих сил слов­но и не было. (22)Пред­по­ло­жим, че­ло­ве­ку нет удачи ни в чём, не­сча­стья пре­сле­ду­ют его, и вы­па­ла ему, быть может, от рож­де­ния тяжёлая доля. (23)Не вся­кий су­ме­ет по­бе­дить судь­бу. (24)Но силь­ный че­ло­век умеет ис­поль­зо­вать самый не­за­мет­ный шанс, ко­то­рый, ко­неч­но, есть в жизни каж­до­го: он по­беж­да­ет судь­бу. (25)Вер­нее, не судь­бу, а труд­но­сти, ко­то­рые по­сла­ны ему судь­бой. (26)И если нет соб­ствен­но­го стрем­ле­ния по­бе­дить, стрем­ле­ния к сча­стью, то хоть озо­ло­ти его  — сча­стья не будет. (27)У него нет веры в жизнь, воля его слом­ле­на. (28)Го­во­рят: «нашёл своё сча­стье», «добыл сча­стье», «до­стиг сча­стья» и даже «украл чужое сча­стье». (29)Язык тре­бу­ет дей­ствия: нашёл, пой­мал, добыл, до­стиг, вы­рвал у судь­бы своё сча­стье, вся­кий че­ло­век  — куз­нец сво­е­го сча­стья.

(30)Че­ло­век дол­жен стре­мить­ся к сча­стью. (31)Не­укро­ти­мое, не­удер­жи­мое, жгу­чее же­ла­ние сча­стья... (32)Сча­стье не вещь, и не склад вещей, и не по­ло­же­ние, и не де­неж­ное со­сто­я­ние, а со­сто­я­ние души, воз­ни­ка­ю­щее при до­сти­же­нии силь­но же­ла­е­мо­го. (33)Сча­стье  — это бла­го­сло­вен­ное со­сто­я­ние, бла­го­дать.

(34)Что же, од­на­ко, ска­за­ла о сча­стье жен­щи­на в элек­трич­ке? (35)Позже вы­яс­ни­лось, что она на­уч­ный со­труд­ник, спе­ци­а­лист в об­ла­сти химии бел­ков. (36)После дол­го­го об­ду­мы­ва­ния моего во­про­са она ска­за­ла:

— Я не могу дать опре­де­ле­ния сча­стья. (37)Вот учёный! (38)Учёный не тот, кто всё знает, а тот, кто точно знает, чего он не знает. (39)Но, может быть, так? (40)У че­ло­ве­ка есть ду­хов­ные стрем­ле­ния: когда они удо­вле­тво­ря­ют­ся, он чув­ству­ет себя счаст­ли­вым. (41)По­хо­же на прав­ду?

(По С. Л. Со­ло­вей­чи­ку*)

* Симон Льво­вич Со­ло­вей­чик (1930–1996)  — пуб­ли­цист, пе­да­гог, фи­ло­соф. Глав­ный труд его жизни  — книга «Пе­да­го­ги­ка для всех», в ко­то­рой он из­ло­жил прин­ци­пы вос­пи­та­ния Сво­бод­но­го Че­ло­ве­ка.

(1)Про­ко­пия Ива­но­ви­ча при­вез­ли в боль­ни­цу глу­бо­кой ночью. (2)Его про­во­жа­ла жена. (3)Вва­лив­ши­е­ся глаза боль­но­го взы­ва­ли к уча­стию.

(4)Сухие с си­не­вой губы еле могли ше­ве­лить­ся.

— (5)Прас­ко­вьюш­ка, умру я, на­вер­ное. (6)Чего не так  — про­сти...

(7)Ма­лень­кая се­до­вла­сая жен­щи­на с лицом, ис­пещрённым мор­щин­ка­ми, кос­ну­лась рукой его лица.

— (8)Что ты, Про­нюш­ка,  — за­пла­ка­ла жен­щи­на.

(9)Потом, когда затих шум лифта, уво­зя­ще­го Про­ко­пия Ива­но­ви­ча в па­ла­ту, она вы­тер­ла глаза и ушла из боль­ни­цы, тихо за­крыв за собой дверь, будто боясь раз­бу­дить тех, с кем те­перь её муж. (10)Хи­рург, осмот­рев боль­но­го, нашёл его со­сто­я­ние без­надёжным.

  — (11)Ка­та­стро­фа в жи­во­те. (12)Лёгочно-сер­деч­ная не­до­ста­точ­ность. (13)Вряд ли ста­рик доживёт до утра,  — ска­зал он сест­ре.  — (14)По­ставь­те ка­пель­ни­цу с глю­ко­зой, сер­деч­ны­ми, ви­та­ми­на­ми. (15)Дайте кис­ло­род.

(16)До утра боль­ной дожил, и хи­рург при­нял ре­ше­ние опе­ри­ро­вать Про­ко­пия Ива­но­ви­ча, хотя отчётливо по­ни­мал, ка­ко­му огром­но­му риску под­вер­гал его жизнь. (17)Но дру­го­го вы­хо­да не было.

(18)Опе­ра­ция шла долго. (19)Хи­рур­гу не раз вы­ти­ра­ли пот­ный лоб. (20)Боль­ной лежал в за­бы­тьи под дей­стви­ем нар­ко­за. (21)В вену его руки мед­лен­но, капля за кап­лей, вли­ва­лась жи­ви­тель­ная жид­кость. (22)А Прас­ко­вья Ан­дре­ев­на, из­му­чен­ная бес­сон­ной ночью и пло­хи­ми мыс­ля­ми, уже си­де­ла в ве­сти­бю­ле боль­ни­цы.

(23)После окон­ча­ния опе­ра­ции хи­рург огор­чил её:

— Не стану скры­вать: по­ло­же­ние серьёзное, хотя сде­ла­но всё, что в наших силах. (24)Прошу Вас, если мо­же­те, по­мо­ги­те нам, по­уха­жи­вай­те за ним,  — до­ба­вил он.

— (25)Ладно...  — толь­ко и про­мол­ви­ла Прас­ко­вья Ан­дре­ев­на.

(26)В па­ла­те Про­ко­пий Ива­но­вич лежал не­по­движ­но, с за­кры­ты­ми гла­за­ми, ни на что не ре­а­ги­ро­вал. (27)Лицо его было блед­ным, ды­ха­ние еле за­мет­ным.

— (28)Про­нюш­ка, как ты?

— (29)Это ты, Прас­ко­вьюш­ка?  — и опять сде­лал­ся ко всему без­участ­ным.

(30)Не­сколь­ко дней под­ряд, с утра и до позд­не­го ве­че­ра, была она с ним. (31)Ло­жеч­ку во­дич­ки даст, чтобы во рту не сохло, чёлочку при­че­шет, чтобы на глаза не спус­ка­лась, умоет, по­душ­ку дру­гой, хо­лод­ной сто­ро­ной по­вернёт.

— (32)Вот так... (33)Хо­ро­шо-то как будет!

(34)Потом сядет возле него, руку его в свою возьмёт. (35)В одну руку Про­ко­пия Ива­но­ви­ча бес­пре­стан­но по­сту­па­ли ле­кар­ства, по дру­гой текла лю­бовь Прас­ко­вьи Ан­дре­ев­ны. (36)Боль­но­му ста­но­ви­лось лучше. (37)На пятый день хи­рург осмат­ри­вал Про­ко­пия Ива­но­ви­ча рань­ше, чем при­ш­ла Прас­ко­вья Ан­дре­ев­на. (38)На теле его он уви­дел ста­рые рубцы и те­перь решил спро­сить:

— Что это у Вас?

— (39)Немец...

— (40)На­вер­ное, на­гра­ды есть?

— (41)А как же: от во­рот­ни­ка до пояса!

— (42)А что-то се­год­ня жены не видно. (43)Не придёт?

— (44)Придёт... (45)Пусть-ка не придёт!  — и стук­нул ку­ла­ком по краю кро­ва­ти.

(46)Ра­дость охва­ти­ла хи­рур­га от этих слов и жеста боль­но­го. (47)Он уви­дел в них зна­ме­ние вы­здо­ров­ле­ния Про­ко­пия Ива­но­ви­ча: муж­чи­на, толь­ко чув­ствуя силу, может по­ка­зать дру­го­му, какую власть он имеет над своей женой.

(48)Ве­че­ром хи­рург снова зашёл в па­ла­ту. (49)Про­ко­пий Ива­но­вич улы­бал­ся. (50)Его рука опять по­ко­и­лась в руке Прас­ко­вьи Ан­дре­ев­ны. (51)Ста­рый врач знал о ве­ли­ком це­ли­тель­ном свой­стве любви: как цве­ток на­ли­ва­ет­ся соком от солн­ца, так боль­ной че­ло­век ожи­ва­ет от любви. (52)Не­да­ром для борь­бы за жизнь Про­ко­пия Ива­но­ви­ча он взял себе в со­юз­ни­цы ма­лень­кую се­до­вла­сую жен­щи­ну. (53)Лю­бовь её он за­ме­тил ещё в ту ночь, когда при­ни­мал боль­но­го, по­ка­зав­ше­го­ся ему без­надёжным.

(По Н. И. Ба­ты­ги­ной*)

* На­деж­да Ива­нов­на Ба­ты­ги­на (1919—1990)  — хи­рург, кан­ди­дат ме­ди­цин­ских наук, пи­са­тель.

(1)В наше время чте­ние ху­до­же­ствен­ной ли­те­ра­ту­ры, по сути, при­ви­ле­гия. (2)Слиш­ком много вре­ме­ни от­ни­ма­ет этот род за­ня­тий. (3)Не­до­суг. (4)Да и чте­ние  — это тоже ра­бо­та, и в первую оче­редь  — над собой. (5)Пусть не­за­мет­ная, не столь обре­ме­ни­тель­ная, но у че­ло­ве­ка, по­тра­тив­ше­го день на ре­ше­ние про­блем, тре­бу­ю­щих фи­зи­че­ской или ин­тел­лек­ту­аль­ной и ду­шев­ной от­да­чи, порой про­сто не остаётся сил по­ин­те­ре­со­вать­ся но­вин­ка­ми ли­те­ра­ту­ры. (6)Это ни­ко­го не оправ­ды­ва­ет, но при­чи­ны оче­вид­ны, а стой­кую при­выч­ку к серьёзному чте­нию, к со­жа­ле­нию, вы­ра­бо­та­ли не все.

(7)Для боль­шей части взрос­лых и по­жи­лых людей в наши дни те­ле­ви­де­ние за­ме­ня­ет чте­ние, они если и зна­ко­мят­ся с но­вин­ка­ми книж­но­го рынка, то за ред­ким ис­клю­че­ни­ем в при­ми­тив­ном те­ле­ви­зи­он­ном из­ло­же­нии. (8)Молодёжь же всё чаще познаёт мир слова через на­уш­ни­ки пле­е­ров и ин­тер­нет-ре­сур­сы, по­сред­ством смарт­фо­нов и план­ше­тов, ко­то­рые все­гда под рукой. (9)Воз­мож­но, я сгу­щаю крас­ки и кто-то су­ме­ет на­ри­со­вать более оп­ти­ми­стич­ную кар­ти­ну, но, на мой взгляд, ре­а­лии вре­ме­ни имен­но та­ко­вы.

(10)Себя от­но­шу к ка­те­го­рии людей, за­ня­тых делом, но мой при­мер не­ти­пи­чен. (11)Я умуд­ря­юсь чи­тать и пи­сать. (12)Вы­пу­стил четвёртый сбор­ник сти­хов. (13)Не оста­нав­ли­ва­юсь на этом, папки ру­ко­пи­сей и чер­но­ви­ков по­пол­ня­ют­ся, хотя перелёты, по­езд­ки и ноч­ное бодр­ство­ва­ние  — вот весь пи­са­тель­ский ре­сурс, ко­то­рый у меня остаётся. (14)С чте­ни­ем ещё слож­нее, паузы вы­па­да­ют редко.

(15)Если по­пы­тать­ся оха­рак­те­ри­зо­вать всё ото­бран­ное и не­дав­но про­чи­тан­ное мною, то пер­вое, что при­хо­дит на ум: это на­пи­са­ли лич­но­сти! (16)Люди, сде­лав­шие себя сами. (17)Им ве­ришь. (18)Сама ис­то­рия их жизни не поз­во­ля­ет усо­мнить­ся в вы­во­дах и фор­му­ли­ров­ках. (19)А ведь это очень важно  — ве­рить ав­то­ру, что бы мы ни чи­та­ли: на­уч­ную ли­те­ра­ту­ру, роман или ме­му­а­ры. (20)Зна­ме­ни­тое «Не верю!» Ста­ни­слав­ско­го про­ни­ка­ет сей­час во все жанры и виды ис­кус­ства. (21)И если в кино ди­на­ми­ка кадра и ли­хость сю­же­та могут от­влечь вни­ма­ние зри­те­ля от не­сты­ко­вок и от­кро­вен­ной фаль­ши, то пе­чат­ное слово сразу вы­тал­ки­ва­ет на по­верх­ность вся­кое враньё, всё, что на­пи­са­но ради крас­но­го слов­ца, вы­со­са­но из паль­ца. (22)Во­ис­ти­ну на­пи­сан­ное пером не вы­ру­бишь то­по­ром.

(23)Про­ве­ряя чи­та­тель­ский багаж про­шлых лет, при­хо­жу к вы­во­ду, что я все­гда не­осо­знан­но тя­нул­ся к ав­то­рам, ко­то­рые не толь­ко от­ме­че­ны пи­са­тель­ским та­лан­том, но и об­ла­да­ют вы­да­ю­щей­ся лич­ной ис­то­ри­ей. (24)Био­гра­фи­ей, как тогда го­во­ри­ли. (25)В со­вет­ское время ин­фор­ма­ция о лич­ной жизни по­пу­ляр­ных ав­то­ров была до­зи­ро­ван­ной, а порой и не­до­ступ­ной, о пиаре тогда никто и не до­га­ды­вал­ся. (26)Но кру­пи­цы их дел и по­ступ­ков были у всех на слуху, ожив­ля­ли образ и уве­ли­чи­ва­ли наши сим­па­тии и сте­пень до­ве­рия. (27)Так было с Ма­я­ков­ским, так было с Вы­соц­ким и Виз­бо­ром, с Сол­же­ни­цы­ным и Ша­ла­мо­вым. (28)И мно­ги­ми дру­ги­ми, чьи тек­сты мы раз­би­ра­ли на ци­та­ты, чьи вы­ска­зы­ва­ния ста­но­ви­лись са­мы­ми убе­ди­тель­ны­ми ар­гу­мен­та­ми в спо­рах.

(29)Что же яв­ля­ет­ся кри­те­ри­ем на­сто­я­щей ли­те­ра­ту­ры? (30)Для меня глав­ным ме­ри­лом был и остаётся ре­зуль­тат: чтобы тебе по­ве­ри­ли.

(По А. Н. Со­бо­ле­ву*)

* Ан­дрей Ни­ко­ла­е­вич Со­бо­лев  — член Ко­ми­те­та Со­ве­та Фе­де­ра­ции по науке, об­ра­зо­ва­нию и куль­ту­ре; жур­на­лист, поэт-пе­сен­ник.

(1)Мы  — остат­ки во­е­вав­ших за Доном ча­стей, до­ка­тив­ших­ся до Ста­лин­гра­да,  — про­бы­ли месяц в за­пас­ном полку за Вол­гой. (2)Кого-то вновь бро­си­ли в бой, а нас от­ве­ли в запас, ка­за­лось бы, это отдых от око­пов. (3)Отдых… два свин­цо­во-тяжёлых су­ха­ря на день, мут­ная во­ди­ца вме­сто похлёбки, ват­ные ноги и го­ло­во­кру­же­ние от го­ло­да. (4)От­прав­ку на фронт встре­ти­ли с ра­до­стью. (5)Оче­ред­ной хутор на нашем пути. (6)Мы все ото­шли на обо­чи­ну до­ро­ги, а наш лей­те­нант в со­про­вож­де­нии стар­ши­ны от­пра­вил­ся вы­яс­нять об­ста­нов­ку.

(7)Через пол­ча­са стар­ши­на вер­нул­ся.

  — (8)Ре­бя­та!  —объ­явил он вдох­но­вен­но.  — (9)Уда­лось вы­ши­бить по две­сти пять­де­сят грам­мов хлеба и по пят­на­дцать грам­мов са­ха­ра! (10)Кто со мной по­лу­чать хлеб? (11)Давай ты!  — (12)Я лежал рядом, и стар­ши­на ткнул в меня паль­цем.

(13)В ту самую се­кун­ду у меня вспых­ну­ла мыс­лиш­ка… трус­ли­вая, га­день­кая и уны­лая. (14)Та­щил­ся я с плащ-па­лат­кой за стар­ши­ной,а мыс­лиш­ка жила и за­пол­ня­ла меня отра­вой. (15)Я рас­сти­лал плащ-па­лат­ку на за­топ­тан­ном крыль­це, и у меня дро­жа­ли руки. (16)Стар­ши­на на се­кун­ду от­вер­нул­ся, и я сунул пол­бу­хан­ки под крыль­цо, за­вер­нул хлеб в

плащ-па­лат­ку, взва­лил её себе на плечо.

(17)Толь­ко идиот может рас­счи­ты­вать, что стар­ши­на не за­ме­тит ис­чез­но­ве­ния пе­ре­руб­лен­ной по­по­лам бу­хан­ки. (18)Я вор, и сей­час, через не­сколь­ко минут, это ста­нет из­вест­но. (19)Тем, кто, как и я, пя­те­ро суток ни­че­го не ел. (20)Как и я!

(21)В жизни мне слу­ча­лось де­лать не­хо­ро­шее: врал учи­те­лям, чтоб не по­ста­ви­ли двой­ку, не раз давал слово не драть­ся и не сдер­жи­вал слова, од­на­ж­ды на ры­бал­ке я снял с чу­жо­го крюка тол­сто­го го­лав­ля. (22)Но вся­кий раз я на­хо­дил для себя оправ­да­ние: не вы­учил за­да­ние  — надо было до­чи­тать книгу; по­драл­ся снова, так тот сам полез пер­вый. (23)Те­перь я и не искал оправ­да­ний. (24)Ох, если б можно вер­нуть­ся, до­стать спря­тан­ный хлеб, по­ло­жить его об­рат­но в плащ-па­лат­ку!

(25)С обо­чи­ны до­ро­ги нав­стре­чу нам с уси­ли­ем стали поды­мать­ся сол­да­ты. (26)Хму­рые, тёмные лица, со­гну­тые спины, опу­щен­ные плечи. (27)Стар­ши­на рас­пах­нул плащ-па­лат­ку, и хлеб был встре­чен по­чти­тель­ным мол­ча­ни­ем. (28)В этой-то по­чти­тель­ной ти­ши­не и раз­дал­ся во­прос.

— (29)А где?.. (30)Тут пол­бу­хан­ка была!

(31)Про­изо­шло лёгкое дви­же­ние, тёмные лица по­вер­ну­лись ко мне, со всех сто­рон  — глаза, глаза, жут­кая на­сто­рожённость в них.

— (32)Эй ты! (33)Где?! (34)Тебя спра­ши­ваю!

(35)Я мол­чал. (36)А пыль­ные люди с тёмными ли­ца­ми об­сту­па­ли меня.

(37)По­жи­лой сол­дат, вы­бе­лен­но го­лу­бые глаза, из­ры­тые мор­щи­на­ми щёки, сивый от ще­ти­ны под­бо­ро­док, голос без злобы:

—(38)Лучше, па­рень, будет, коли при­зна­ешь­ся.

(39)В го­ло­се по­жи­ло­го сол­да­та  — кру­пи­ца стран­но­го, почти не­прав­до­по­доб­но­го со­чув­ствия. (40)А оно не­стер­пи­мее, чем ру­гань и изум­ле­ние.

— (41)Да что с ним раз­го­ва­ри­вать!

(42)Один из пар­ней вски­нул руку. (43)И я не­воль­но дёрнул­ся.

(44)А па­рень про­сто по­пра­вил на го­ло­ве пи­лот­ку.

— (45)Не бойся!  —с пре­зре­ни­ем про­го­во­рил он.  —(46)Бить тебя… (47)Руки пач­кать.

(48)И не­ожи­дан­но я уви­дел, что окру­жав­шие меня люди по­ра­зи­тель­но кра­си­вы  — тёмные, из­му­чен­ные по­хо­дом, го­лод­ные, но лица какие-то гранёные, чётко леп­ные. (49)Среди кра­си­вых людей  — я урод­лив.

(50)Ни­че­го не бы­ва­ет страш­нее, чем чув­ство­вать не­воз­мож­ность оправ­дать себя перед самим собой. (51)Мне по­вез­ло, в роте связи гвар­дей­ско­го полка, куда я попал, не ока­за­лось ни­ко­го, кто видел бы мой позор. (52)Мел­ки­ми по­ступ­ка­ми раз за разом я завоёвывал себе са­мо­ува­же­ние  — лез пер­вым на обрыв линии под шкваль­ным об­стре­лом, ста­рал­ся взва­лить на себя ка­туш­ку с ка­бе­лем по­тя­же­лей; если уда­ва­лось по­лу­чить у по­ва­ра лиш­ний ко­те­лок супа, не счи­тал это своей до­бы­чей, все­гда с кем-то делил его. (53)И никто не за­ме­чал моих аль­тру­и­сти­че­ских «по­дви­гов», счи­та­ли  — нор­маль­но. (54)А это-то мне и было нужно, я не пре­тен­до­вал на ис­клю­чи­тель­ность, не смел и меч­тать стать лучше дру­гих.

(55)Боль­ше в жизни я не во­ро­вал. (56)Как-то не при­хо­ди­лось.

(По В. Ф. Тенд­ря­ко­ву*)

* Вла­ди­мир Фёдо­ро­вич Тенд­ря­ков (1923–1984)  —рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, автор про­из­ве­де­ний о ду­хов­но-нрав­ствен­ных про­бле­мах.

(1)Тол­стой вошёл в мою жизнь, не пред­ста­вив­шись. (2)Мы с ним уже ак­тив­но об­ща­лись, а я всё ещё не по­до­зре­вал, с кем имею дело.

(3)Мне было лет две­на­дцать, то есть после войны про­шло около двух лет, когда маму на лето на­зна­чи­ли ди­рек­то­ром пи­о­нер­ско­го ла­ге­ря.

(4)И од­на­ж­ды к на­ше­му дому под­вез­ли на гру­зо­вич­ке и горой вы­ва­ли­ли в ком­на­те прямо на пол книги  — ос­но­ва­тель­но быв­шие в упо­треб­ле­нии, но весь­ма раз­но­об­раз­ные по те­ма­ти­ке. (5)Кто-то за­ра­нее по­бес­по­ко­ил­ся, не без ма­ми­но­го, думаю, уча­стия, чтобы для детей была со­зда­на биб­лио­те­ка.

(6)«Ваше лю­би­мое за­ня­тие?»

  — (7)«Рыть­ся в кни­гах». (8)Это и про меня. (9)Тогда, в дет­стве, тоже рылся. (10)Пока в один счаст­ли­вый мо­мент не вы­удил из этой горы потрёпан­ный кир­пи­чик: тон­кая ри­со­вая бу­ма­га, ста­рин­ные буквы «еры» и «яти», об­ло­жек нет, пер­вых стра­ниц нет, по­след­них нет. (11)Автор  — ин­ко­гни­то.

(12)Глаз упал на на­ча­ло, ко­то­рое не было на­ча­лом, а даль­ше я ото­рвать­ся от тек­ста не смог. (13)Я вошёл в него, как в новый дом, где по­че­му-то всё ока­за­лось зна­ко­мым: ни­ко­гда не был, а всё узнал. (14)По­ра­зи­тель­но! (15)Ка­за­лось, не­ве­до­мый автор давно под­смат­ри­вал за мной, всё обо мне узнал и те­перь рас­ска­зал: от­кро­вен­но и по-доб­ро­му, чуть ли не по-род­ствен­но­му.

(16)На­пи­са­но было: «По тому ин­стинк­тив­но­му чув­ству, ко­то­рым один че­ло­век уга­ды­ва­ет мысли дру­го­го и ко­то­рое слу­жит пу­те­вод­ною мыс­лью раз­го­во­ра, Ка­тень­ка по­ня­ла, что мне боль­но её рав­но­ду­шие...» (17)А ведь сколь­ко раз и мне слу­ча­лось, как и не­ве­до­мой Ка­тень­ке, в раз­го­во­ре ин­стинк­тив­но уга­ды­вать «мысли дру­го­го»! (18)Как точно...

(19)Или в дру­гом месте: «Глаза наши встре­ти­лись, и я понял, что он по­ни­ма­ет меня и то, что я по­ни­маю, что он по­ни­ма­ет меня...» (20)Опять лучше не ска­жешь! (21)«Я по­ни­маю, что он по­ни­ма­ет...»

(22)И так на каж­дой стра­ни­це. (23)«В мо­ло­до­сти все силы души на­прав­ле­ны на бу­ду­щее... (24)Одни по­нят­ные и раз­делённые мечты о бу­ду­щем сча­стье со­став­ля­ют уже ис­тин­ное сча­стье этого воз­рас­та». (25)Опять моё! (26)Так и есть: каж­дый день твоих дет­ства-от­ро­че­ства, если они нор­маль­ны, будто сплав­лен с солн­цем и све­том ожи­да­ния, чтобы твоё пред­на­зна­че­ние со­сто­я­лось. (27)Но как вы­ра­зить вслух это сне­да­ю­щее тебя пред­чув­ствие, можно ли пе­ре­дать его сло­ва­ми? (28)Пока ты мучим не­одо­ли­мой не­мо­той, этот автор-ин­ко­гни­то всё за тебя успел рас­ска­зать.

(29)Но кто он был  — не­ве­до­мый автор? (30)Чья такая вол­шеб­ная книга ока­за­лась у меня в руках?

(31)Надо ли го­во­рить, что ни в какую биб­лио­те­ку она не по­еха­ла: с об­гло­дан­ны­ми сво­и­ми на­ча­лом и кон­цом она оста­лась у меня лично.

(32)Позже я узнал её и в пе­ре­плёте: «Дет­ство», «От­ро­че­ство», «Юность» Льва Ни­ко­ла­е­ви­ча Тол­сто­го. (33)Вот так Тол­стой вошёл в мою жизнь, не пред­ста­вив­шись.

(34)Ил­лю­зия узна­ва­ния  — не­пре­мен­ная осо­бен­ность клас­си­че­ских тек­стов. (35)Их ав­то­ры  — клас­си­ки, по­то­му что пишут для всех. (36)Это верно. (37)Но они ещё и по­то­му веч­ные клас­си­ки, что пишут для каж­до­го. (38)Это верно в не мень­шей сте­пе­ни.

(39)Юный про­стак, я «ку­пил­ся» имен­но на по­след­нее. (40)Экс­пе­ри­мент был про­ведён чисто: ав­то­ра скры­ли. (41)Магия имени не до­вле­ла над вос­при­я­ти­ем тек­ста. (42)Текст сам от­сто­ял своё ве­ли­чие.

(43)Тол­стов­ская «диа­лек­ти­ка души», впер­вые от­ме­чен­ная не­лю­без­ным Вла­ди­ми­ру На­бо­ко­ву Ни­ко­ла­ем Чер­ны­шев­ским, как ша­ро­вая мол­ния в фор­точ­ку, сияя, вле­те­ла в оче­ред­ное не­опо­знан­ное чи­та­тель­ское серд­це.

(По Д. К. Ор­ло­ву*)

* Даль Кон­стан­ти­но­вич Орлов (род. в 1935 г.)  — кри­тик, дра­ма­тург, сце­на­рист, пуб­ли­цист.

(1)С пе­ре­би­той ногой я лежал у окна са­ни­тар­но­го по­ез­да спи­ной к дви­же­нию. (2)Ухо­дя­щая мест­ность от­кры­ва­лась пе­ре­до мной, и по­это­му я уви­дел эти три танка, когда мы уже про­шли мимо них. (3)От­крыв люки, тан­ки­сты смот­ре­ли на нас. (4)Они были без шле­мов, и мы при­ня­ли их за своих. (5)Потом люки за­кры­лись, и это была по­след­няя ми­ну­та, когда ещё не­воз­мож­но было пред­по­ло­жить, что по са­ни­тар­но­му эше­ло­ну, в ко­то­ром на­хо­ди­лось, ве­ро­ят­но, не мень­ше ты­ся­чи ра­не­ных, дру­гие, здо­ро­вые люди могут стре­лять из пушек.

(6)Но имен­но это и про­изо­шло.

(7)С же­лез­ным скре­же­том сдви­ну­лись ва­го­ны, меня под­бро­си­ло, и я не­воль­но за­сто­нал, на­ва­лив­шись на ра­не­ную ногу. (8)Мне видно было через окно, как пер­вые ра­не­ные, вы­ско­чив из теп­лу­шек, бе­жа­ли и па­да­ли, по­то­му что танки стре­ля­ли по ним шрап­не­лью.

(9)Кое-как я сполз с койки, и толпа ра­не­ных вы­нес­ла меня на пло­щад­ку. (10)Я лёг под вагон, бес­по­мощ­ный, то­мя­щий­ся от бе­шен­ства и боли.

(11)Кто-то креп­ко взял меня за руку. (12)Это была са­ни­тар­ка.

—(13)Я ни­ку­да не пойду!  — ска­зал я.  — (14)Оставь­те меня! (15)У меня есть пи­сто­лет, и живым они меня не по­лу­чат.

(16)Но две са­ни­тар­ки схва­ти­ли меня, и мы втроём ска­ти­лись под на­сыпь. (17)Ро­ма­шов мельк­нул где-то впе­ре­ди в эту ми­ну­ту.

(18)Кое-как пе­ре­брав­шись через бо­ло­то, мы за­лег­ли в ма­лень­кой оси­но­вой роще: де­вуш­ки, я, Ро­ма­шов и два легко ра­нен­ных бойца, при­со­еди­нив­ших­ся к нам по до­ро­ге. (19)Я по­слал этих бой­цов в раз­вед­ку, и, вер­нув­шись, они до­ло­жи­ли, что на раз­ных на­прав­ле­ни­ях стоят немцы.

— (20)Уйти, ко­неч­но, можно, но, по­сколь­ку ка­пи­тан не может са­мо­сто­я­тель­но дви­гать­ся, лучше вос­поль­зо­вать­ся дре­зи­ной.

(21)Дре­зи­ну они нашли под на­сы­пью у разъ­ез­да. (22)Бойцы и са­ни­тар­ки ушли, чтобы под­нять её и по­ста­вить на рель­сы.

(23)Мы с Ро­ма­шо­вым оста­лись одни в ма­лень­кой мок­рой берёзовой роще. (24)Мне труд­но рас­ска­зать о том, каким был этот день. (25)Мы ждали и ждали без конца.

(26)Уходя, са­ни­тар­ка су­ну­ла мне под го­ло­ву свой за­плеч­ный мешок. (27)Оче­вид­но, в мешке были су­ха­ри: что-то хруст­ну­ло, когда я ку­ла­ком под­бил мешок по­вы­ше. (28)Ро­ма­шов стал ныть, что он уми­ра­ет от го­ло­да, но я при­крик­нул на него, и он за­мол­чал.

—(29)Они не вер­нут­ся,  — нерв­но ска­зал он.  —(30)Они бро­си­ли нас.

(31)Ве­ро­ят­но, у меня было пло­хое на­стро­е­ние, по­то­му что я вы­та­щил пи­сто­лет и ска­зал Ро­ма­шо­ву, что убью его, если он не пе­ре­ста­нет ныть. (32)Он за­мол­чал и, ка­жет­ся, с тру­дом удер­жал­ся, чтобы не за­пла­кать.

(33)Плохо было дело! (34)Уже пер­вые су­мер­ки кра­ду­чись стали про­би­рать­ся в рощу, а де­вуш­ки не воз­вра­ща­лись. (35)Ра­зу­ме­ет­ся, я и мысли не до­пус­кал, что они могли уехать на дре­зи­не без нас, как это подло пред­по­ла­гал Ро­ма­шов. (36)Пока лучше было не ду­мать, что они не вер­нут­ся.

(37)Лёжа на спине, я не­за­мет­но уснул. (38)Когда я от­крыл глаза, туман ле­ни­во бро­дил между де­ре­вья­ми. (39)Ро­ма­шов сидел по­одаль в преж­ней сонно-рав­но­душ­ной позе. (40)Всё, ка­жет­ся, было, как пре­жде, но всё уже было со­вер­шен­но дру­гим.

(41)Он по­смот­рел на меня ис­ко­са, очень быст­ро, и я сразу понял, по­че­му мне так не­удоб­но ле­жать. (42)Он вы­та­щил из-под моей го­ло­вы мешок с су­ха­ря­ми. (43)Кроме того, он вы­та­щил флягу с водой и пи­сто­лет.

(44)Кровь бро­си­лась мне в лицо. (45)Он вы­та­щил пи­сто­лет!

—(46)Сей­час же верни ору­жие, бол­ван!  — ска­зал я спо­кой­но.

—(47)Ты всё равно умрёшь,  — ска­зал он то­роп­ли­во.  —(48)Тебе не нужно ору­жие.

—(49)Верни пи­сто­лет, если не хо­чешь по­пасть под по­ле­вой суд. (50)По­нят­но?

(51)Он стал ко­рот­ко, быст­ро ды­шать:

— Какой там по­ле­вой суд! (52)Мы одни, и никто ни­че­го не узна­ет.

(53)Он уло­жил мешки и пошёл по на­прав­ле­нию к бо­ло­ту, и через пять минут среди далёких осин мель­ка­ла его су­ту­лая фи­гу­ра.

(54)Оста­вить меня од­но­го, го­лод­но­го и без­оруж­но­го, тя­же­ло ра­нен­но­го в лесу, в двух шагах от рас­по­ло­же­ния не­мец­ко­го де­сан­та… (55)Он ушёл, что было рав­но­силь­но убий­ству, а может быть, даже и хуже.

(По В. А. Ка­ве­ри­ну*)

* Ве­ни­а­мин Алек­сан­дро­вич Ка­ве­рин (1902—1989)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, дра­ма­тург и сце­на­рист.

(1)Ещё в юно­сти я вы­чи­тал у ка­ко­го-то древ­не­го муд­ре­ца из­ре­че­ние: «От од­но­го слова может по­мерк­нуть солн­це».

(2)Я тот­час забыл это из­ре­че­ние и ни­ко­гда не вспо­ми­нал о нём. (3)Но од­на­ж­ды слу­чи­лось не­зна­чи­тель­ное на пер­вый взгляд со­бы­тие.

(4)Дей­стви­тель­но, после этого со­бы­тия мне по­ка­за­лось, что солн­це по­мерк­ло и скуч­ный су­мрак за­тя­нул всё, что перед этим свер­ка­ло во­круг раз­но­об­раз­ны­ми крас­ка­ми, све­том и теп­ло­той.

(5)Слу­чи­лось это на Оке, вб­ли­зи Ря­за­ни, около на­плав­но­го моста.

(6)Я перешёл по мосту на лу­го­вой берег, на пески. (7)От на­гре­той лозы пахло вялой сла­до­стью. (8)По Оке не­хо­тя про­плы­ва­ло отражённое небо, всё в лет­них белых об­ла­ках.

(9)На пес­ча­ном пляже сидел че­ло­век с сизым за­тыл­ком, в чёрном френ­че и са­по­гах. (10)Рядом с ним, как от­корм­лен­ный кот, лежал порт­фель, раз­дув­ший­ся от бумаг.

(11)По­сре­ди реки ку­па­лись, рыча и по­виз­ги­вая, два че­ло­ве­ка.

(12)Не­ожи­дан­но си­дев­ший на бе­ре­гу че­ло­век сер­ди­то за­кри­чал:

— Эй, то­ва­ри­щи! (13)За­круг­ляй­те ку­пать­ся!

— (14)Мгно­вен­но, то­ва­рищ на­чаль­ник!  — бодро крик­нул в ответ мо­ло­дой че­ло­век.

— (15)Лимит вре­ме­ни прошу со­блю­дать!  — снова про­кри­чал че­ло­век в чёрном френ­че.

(16)Солн­це в моих гла­зах по­мерк­ло от этих слов. (17)Я как-то сразу ослеп и оглох. (18)Я уже не видел блес­ка воды, воз­ду­ха. (19)Я не чув­ство­вал за­па­ха кле­ве­ра, не слы­шал смеха бе­ло­бры­сых маль­чи­шек, удив­ших рыбу с моста.

(20)Мне стало даже страш­но. (21)Что это?  — спра­ши­вал я себя. (22)Шутит ли этот че­ло­век или го­во­рит всерьёз? (23)Если всерьёз, то это от­вра­ти­тель­но, а если шутит, то это ещё от­вра­ти­тель­нее.

(24)Я по­ду­мал: до ка­ко­го же хо­лод­но­го без­раз­ли­чия к своей стра­не, к сво­е­му на­ро­ду, до ка­ко­го не­ве­же­ства и на­пле­ва­тель­ско­го от­но­ше­ния к ис­то­рии Рос­сии, к её на­сто­я­ще­му и бу­ду­ще­му нужно дойти, чтобы за­ме­нить живой и свет­лый рус­ский язык ре­че­вым му­со­ром!

(25)В сотый раз при­ш­ла в го­ло­ву мысль, что мы не­ра­ди­вые по­том­ки своих отцов. (26)Для чего Пуш­кин, Язы­ков, Лер­мон­тов, Гер­цен, Тол­стой, Чехов, Лес­ков, Сал­ты­ков-Щед­рин со­зда­ва­ли ве­ли­чай­ший в мире по кра­со­те и зри­мой об­раз­но­сти рус­ский язык? (27)Для чего в ты­ся­чах де­ре­вень этот язык при­об­ре­тал мет­кость, силу, за­ду­шев­ность, блеск и пе­ву­честь?

(28)Для чего в этом языке су­ще­ству­ет не­из­ме­ри­мое ко­ли­че­ство ве­ли­ко­леп­ней­ших слов, спо­соб­ных пе­ре­дать всё бо­гат­ство ду­хов­но­го мира на­ше­го че­ло­ве­ка? (29)И не толь­ко ду­хов­ное бо­гат­ство, но и все бо­гат­ства при­род­ной жизни стра­ны  — её шумов, её оча­ро­ва­ний  — от со­ло­вьи­но­го боя до гула сос­но­вых вер­шин и от мгно­вен­ной зар­ни­цы до жгу­чей росы на траве.

(30)Для чего был вы­зван к жизни этот вол­шеб­ный, сво­бод­ный, кры­ла­тый и живой язык, живой по­то­му, что он все­гда вы­ра­жал живую душу на­ро­да? (31)Не­уже­ли для того, чтобы све­сти его к кос­но­язы­чию, к сло­вар­ной ни­ще­те, иными сло­ва­ми,  — к языку мёрт­во­му?

(32)Мне в тот день во­об­ще не везло. (33)В двух ки­ло­мет­рах от реки на обо­чи­не до­ро­ги я уви­дел фа­нер­ный щит, рябой от дождя, с ло­зун­гом: «До­яр­ки, вы­пол­няй­те сред­не­ферм­ские обя­за­тель­ства надоя!»

(34)Солн­це вто­рич­но по­гас­ло в тихом и, ка­за­лось, оби­жен­ном небе.

(35)Чтобы прий­ти в себя и из­бе­жать даль­ней­ших воз­мож­ных огор­че­ний, я ушёл на Ста­ри­цу и за­но­че­вал там на бе­ре­гу, в ста­ром ша­ла­ше под не­про­гляд­ной сенью ив.

(36)Я лежал на ста­ром сене и почти всю ночь на­пролёт вспо­ми­нал стихи раз­ных наших по­этов. (37)Это вер­ну­ло мне веру в мо­гу­ще­ство рус­ско­го языка, в то, что ничто не смо­жет убить его, как нель­зя убить звёзды, воз­дух, ве­ли­кую душу на­ро­да.

(38)Рус­ский язык принёс нам из далёких времён ред­кий по­да­рок  — «Слово о полку Иго­ре­ве», степ­ную ширь и го­речь, тре­пет синих зар­ниц, звоны мечей.

(39)Этот язык укра­шал сказ­ка­ми и пес­ня­ми тяжёлую долю про­сто­го че­ло­ве­ка. (40)Он был гнев­ным и празд­нич­ным, лас­ко­вым и ра­зя­щим. (41)Он гре­мел не­по­ко­ле­би­мым гне­вом в речах и кни­гах наших воль­но­дум­цев, то­ми­тель­но зву­чал в сти­хах Пуш­ки­на, гудел, как ко­ло­кол на башне ве­че­вой, у Лер­мон­то­ва, ри­со­вал огром­ные по­лот­на рус­ской жизни у Тол­сто­го, Гер­це­на, Тур­ге­не­ва, До­сто­ев­ско­го, Че­хо­ва, был гро­мо­по­до­бен в устах Ма­я­ков­ско­го, прост и строг в раз­ду­мьях Горь­ко­го, кол­дов­ски­ми на­пе­ва­ми зве­нел в стро­фах Блока.

(42)Нужны, ко­неч­но, целые книги, чтобы рас­ска­зать о всём ве­ли­ко­ле­пии, кра­со­те, не­слы­хан­ной щед­ро­сти на­ше­го дей­стви­тель­но вол­шеб­но­го языка  — точ­но­го, как ал­маз­ный резец, и кру­жа­ще­го го­ло­ву, как вино.

(43)Бо­гат­ства рус­ско­го языка не­из­ме­ри­мы. (44)Они про­сто оше­лом­ля­ют. (45)Для всего, что су­ще­ству­ет в мире, в нашем языке есть точ­ные слова и вы­ра­же­ния.

(46)По­доб­но тому как каж­дое слово не­от­де­ли­мо от по­ня­тия, ко­то­рое оно пе­ре­даёт, так и рус­ский язык не­от­де­лим от ду­хов­ной сущ­но­сти рус­ско­го на­ро­да и от его ис­то­рии.

(47)Дур­ной язык  — след­ствие не­ве­же­ства, по­те­ри чув­ства род­ной стра­ны, от­сут­ствия вкуса к жизни. (48)Рус­ский язык, по су­ще­ству, дан не од­но­му, а мно­гим на­ро­дам, и было бы на­сто­я­щим пре­ступ­ле­ни­ем перед по­том­ка­ми, че­ло­ве­че­ством, перед куль­ту­рой поз­во­лить кому бы то ни было ис­ка­жать его и ка­ле­чить.

(49)Наш язык  — наш меч, наш свет, наша лю­бовь, наша гор­дость! (50)Глу­бо­ко прав Тур­ге­нев, ска­зав­ший, что такой ве­ли­кий язык мог быть дан толь­ко ве­ли­ко­му на­ро­ду.

(По К. Г. Па­у­стов­ско­му*)

* Кон­стан­тин Ге­ор­ги­е­вич Па­у­стов­ский (1892–1968)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель.

(1)От на­ше­го клас­са у меня оста­лись вос­по­ми­на­ния и одна фо­то­гра­фия. (2)Груп­по­вой порт­рет с класс­ным ру­ко­во­ди­те­лем в цен­тре, де­воч­ка­ми во­круг и маль­чи­ка­ми по краям. (3)Фо­то­гра­фия поблёкла, края, сма­зан­ные ещё при съёмке, сей­час окон­ча­тель­но рас­плы­лись; ино­гда мне ка­жет­ся, что рас­плы­лись они по­то­му, что маль­чи­ки на­ше­го клас­са давно ото­шли в веч­ность, так и не успев по­взрос­леть, и черты их рас­тво­ри­ло время. (4)Из со­ро­ка пяти че­ло­век, за­кон­чив­ших когда-то 7 «Б», до седых волос до­жи­ло де­вят­на­дцать. (5)Мне по­че­му-то сей­час не хо­чет­ся вспо­ми­нать, как мы убе­га­ли с уро­ков, устра­и­ва­ли тол­кот­ню в раз­де­вал­ке, чтобы хоть на миг при­кос­нуть­ся к той, ко­то­рую лю­би­ли на­столь­ко тайно, что не при­зна­ва­лись

в этом самим себе.

(6)А ещё мы с дет­ства иг­ра­ли в то, чем жили сами. (7)Клас­сы со­рев­но­ва­лись не за от­мет­ки или про­цен­ты, а за честь на­пи­сать пись­мо па­па­нин­цам или име­но­вать­ся «чка­лов­ским», за право по­бы­вать на от­кры­тии но­во­го цеха за­во­да или вы­де­лить де­ле­га­цию для встре­чи ис­пан­ских детей.

(8)И ещё я помню, как го­ре­вал, что не смогу по­мочь че­люс­кин­цам, по­то­му что мой самолёт со­вер­шил вы­нуж­ден­ную по­сад­ку где-то в Яку­тии, так и не до­ле­тев до ле­до­во­го ла­ге­ря. (9)Самую на­сто­я­щую по­сад­ку: я по­лу­чил «плохо», не вы­учив сти­хо­тво­ре­ния. (10)Потом-то я его вы­учил: «Да, были люди в наше время…» (11)А дело за­клю­ча­лось в том, что на стене клас­са ви­се­ла огром­ная са­мо­дель­ная карта и каж­дый уче­ник имел свой соб­ствен­ный самолёт. (12)От­лич­ная оцен­ка да­ва­ла пять­сот ки­ло­мет­ров, но я по­лу­чил «плохо», и мой самолёт был снят с полёта. (13)«Плохо» было не про­сто в школь­ном жур­на­ле: плохо было мне са­мо­му и не­мно­го  — чуть-чуть!  — че­люс­кин­цам, ко­то­рых я так подвёл.

(14)Я ча­са­ми смот­рю на вы­цвет­шую фо­то­гра­фию, на уже рас­плыв­ши­е­ся лица тех, кого нет на этой земле: я хочу по­нять. (15)Ведь никто же не хотел уми­рать, прав­да?

(16)А мы и не знали, что за по­ро­гом на­ше­го клас­са де­жу­ри­ла война. (17)Мы были мо­ло­ды, а не­зна­ния мо­ло­до­сти вос­пол­ня­ют­ся верой в соб­ствен­ное бес­смер­тие. (18)Но из всех маль­чи­ков, что смот­рят на меня с фо­то­гра­фии, в живых оста­лось чет­ве­ро.

(19)Улыб­нись мне, то­ва­рищ. (20)Я забыл, как ты улы­бал­ся, из­ви­ни. (21)Я те­перь на­мно­го стар­ше тебя, у меня масса дел, я оброс хло­по­та­ми, как ко­рабль ра­куш­ка­ми. (22)По ночам всё чаще и чаще слышу всхли­пы соб­ствен­но­го серд­ца: оно умо­ри­лось. (23)Уста­ло бо­леть.

(24)Я стал седым, и мне порой усту­па­ют место в об­ще­ствен­ном транс­пор­те. (25)Усту­па­ют юноши и де­вуш­ки, очень по­хо­жие на вас, ре­бя­та. (26)И тогда я думаю, что не дай им Бог по­вто­рить вашу судь­бу. (27)А если это всё же слу­чит­ся, то дай им Бог стать та­ки­ми же.

(28)Между вами, вче­раш­ни­ми, и ими, се­го­дняш­ни­ми, лежит не про­сто по­ко­ле­ние. (29)Мы твёрдо знали, что будет война, а они убеж­де­ны, что её не будет. (30)И это пре­крас­но: они сво­бод­нее нас. (31)Жаль толь­ко, что сво­бо­да эта порой обо­ра­чи­ва­ет­ся без­мя­теж­но­стью…

(32)В де­вя­том клас­се Ва­лен­ти­на Ан­д­ро­нов­на пред­ло­жи­ла нам тему сво­бод­но­го со­чи­не­ния «Кем я хочу стать?». (33)И все ре­бя­та на­пи­са­ли, что они хотят стать ко­ман­ди­ра­ми Крас­ной Армии. (34)Да, мы ис­крен­не хо­те­ли, чтобы судь­ба наша была су­ро­вой. (35)Мы сами из­би­ра­ли её, меч­тая об армии, авиа­ции и флоте: мы счи­та­ли себя муж­чи­на­ми, а более муж­ских про­фес­сий тогда не су­ще­ство­ва­ло.

(36)В этом смыс­ле мне по­вез­ло. (37)Я до­гнал в росте сво­е­го отца уже в вось­мом клас­се, а по­сколь­ку он был кад­ро­вым ко­ман­ди­ром Крас­ной Армии, то его ста­рая форма пе­ре­ш­ла ко мне. (38)Гим­настёрка и га­ли­фе, са­по­ги и ко­ман­дир­ский ре­мень, ши­нель и будёновка из тёмно-се­ро­го сукна.

(39)Я надел эти пре­крас­ные вещи в один за­ме­ча­тель­ный день и не сни­мал их целых пят­на­дцать лет. (40)Пока не де­мо­би­ли­зо­вал­ся. (41)Форма тогда уже была иной, но со­дер­жа­ние её не из­ме­ни­лось: она по-преж­не­му оста­лась одеж­дой моего по­ко­ле­ния. (42)Самой кра­си­вой и самой мод­ной.

(43)Мне люто за­ви­до­ва­ли все ре­бя­та. (44)И даже Искра По­ля­ко­ва.

—(45)Ко­неч­но, она мне не­мно­го ве­ли­ка,  — ска­за­ла Искра, при­ме­рив мою гим­настёрку.  —(46)Но до чего же в ней уютно. (47)Осо­бен­но, если по­ту­же за­тя­нуть­ся ремнём.

(48)Я часто вспо­ми­наю эти слова, по­то­му что в них  — ощу­ще­ние вре­ме­ни. (49)Мы все стре­ми­лись за­тя­нуть­ся по­ту­же, точно каж­дое мгно­ве­ние нас ожи­дал строй, точно от од­но­го на­ше­го вида за­ви­се­ла го­тов­ность этого об­ще­го строя к боям и по­бе­дам. (50)Мы были мо­ло­ды, но жаж­да­ли не лич­но­го сча­стья, а лич­но­го по­дви­га. (51)Мы не знали, что по­двиг надо сна­ча­ла по­се­ять и вы­рас­тить. (52)Что зреет он мед­лен­но, не­зри­мо на­ли­ва­ясь силой, чтобы од­на­ж­ды взо­рвать­ся осле­пи­тель­ным пла­ме­нем, спо­ло­хи ко­то­ро­го ещё долго све­тят гря­ду­щим по­ко­ле­ни­ям.

(По Б. Л. Ва­си­лье­ву*)

* Борис Льво­вич Ва­си­льев (1924–2013)  — вы­да­ю­щий­ся рус­ский пи­са­тель

и сце­на­рист, ла­у­ре­ат Го­су­дар­ствен­ной пре­мии СССР. Тема Ве­ли­кой Оте­че­ствен­ной войны  — глав­ная в его твор­че­стве.

(1)Ба­зар­ный Сыз­ган. (2)Я за­пом­нил эту стан­цию из-за од­но­го пу­сто­го слу­чая. (3)Мы про­сто­я­ли на за­пас­ных путях в Сыз­га­не всю ночь. (4)Была вьюга. (5)К утру поезд сплошь за­ле­пи­ло сне­гом. (6)Я пошёл со своим со­се­дом по ва­го­ну Ни­ко­ла­шей Руд­не­вым в вок­заль­ный буфет ку­пить ба­ра­нок.

(7)Как все­гда после вьюги, воз­дух был прон­зи­тель­но чист и кре­пок.

(8)В бу­фе­те было пусто. (9)По­жел­тев­шие от хо­ло­да цветы гор­тен­зии сто­я­ли на длин­ном столе, по­кры­том клеёнкой. (10)Пахло го­ре­лым луком и кофе.

(11)Кур­но­сая де­вуш­ка в фар­ту­ке по­верх ка­ца­вей­ки си­де­ла, при­го­рю­нив­шись, за сто­ли­ком и смот­ре­ла на маль­чи­ка с зем­ли­стым лицом. (12)Шея у маль­чи­ка была длин­ная, про­зрач­ная и истёртая до крови во­ро­том ар­мя­ка. (13)Ред­кие льня­ные во­ло­сы па­да­ли на лоб.

(14)Маль­чик, под­жав под стол ноги в от­та­яв­ших опор­ках, пил чай из гли­ня­ной круж­ки. (15)Он от­ла­мы­вал от ломтя ржа­но­го хлеба боль­шие куски, потом со­би­рал со стола крош­ки и вы­сы­пал их себе в рот.

(16)Мы ку­пи­ли ба­ра­нок, сели к сто­ли­ку и за­ка­за­ли чай. (17)За до­ща­той пе­ре­го­род­кой буль­кал за­ки­пав­ший са­мо­вар. (18)Кур­но­сая де­вуш­ка при­нес­ла нам чай с вя­лы­ми лом­ти­ка­ми ли­мо­на, кив­ну­ла на маль­чи­ка в ар­мя­ке

и ска­за­ла:

— Я его все­гда корм­лю. (19)От себя, а не от бу­фе­та. (20)Он ми­ло­сты­ней пи­та­ет­ся. (21)По по­ез­дам, по ва­го­нам.

(22)Маль­чик выпил чай, пе­ре­вер­нул круж­ку, встал, пе­ре­кре­стил­ся, не­есте­ствен­но вы­тя­нул­ся и, глядя оста­но­вив­ши­ми­ся гла­за­ми за ши­ро­кое вок­заль­ное окно, запел. (23)Пел он, оче­вид­но, чтобы от­бла­го­да­рить сер­до­боль­ную де­вуш­ку. (24)Пел вы­со­ким, скорб­ным го­ло­сом, и в ту пору песня этого маль­чи­ка по­ка­за­лась мне луч­шим вы­ра­же­ни­ем сирой де­ре­вен­ской Рос­сии. (25)Из слов его песни я за­пом­нил очень не­мно­го.

...(26)Схо­ро­нил её

во сыром бору,

во сыром бору

под ко­ло­дою,

под ко­ло­дою,

под ду­бо­вою...

(27)Я не­воль­но перевёл взгляд туда, куда смот­рел маль­чик. (28)Сне­го­вая до­ро­га сбе­га­ла в овраг между за­ин­де­ве­лы­ми ку­ста­ми ореш­ни­ка. (29)За овра­гом, за со­ло­мен­ны­ми кры­ша­ми ови­нов вился струй­ка­ми к се­рень­ко­му, за­стен­чи­во­му небу дым из печей. (30)Тоска была в гла­зах у маль­чи­ка  — тоска по такой вот косой избе, ко­то­рой у него нет, по ши­ро­ким лав­кам вдоль стен, по трес­нув­ше­му и скле­ен­но­му бу­ма­гой окош­ку, по за­па­ху го­ря­че­го ржа­но­го хлеба с при­го­рев­ши­ми к донцу уголь­ка­ми.

(31)Я по­ду­мал: как мало в конце кон­цов нужно че­ло­ве­ку для сча­стья, когда сча­стья нет, и как много нужно, как толь­ко оно по­яв­ля­ет­ся.

(32)С тех пор я по­м­но­гу живал в де­ре­вен­ских избах и по­лю­бил их за туск­лый блеск бре­вен­ча­тых стен, запах золы и за их су­ро­вость. (33)Она была срод­ни таким зна­ко­мым вещам, как клю­че­вая вода, лу­кош­ко из лыка или не­взрач­ные цветы кар­тош­ки.

(34)Без чув­ства своей стра­ны  — осо­бен­ной, очень до­ро­гой и милой в каж­дой её ме­ло­чи  —нет на­сто­я­ще­го че­ло­ве­че­ско­го ха­рак­те­ра. (35)Это чув­ство бес­ко­рыст­но и на­пол­ня­ет нас ве­ли­ким ин­те­ре­сом ко всему. (36)Алек­сандр Блок на­пи­сал в дав­ние тяжёлые годы:

Рос­сия, нищая Рос­сия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни вет­ро­вые  —

Как слёзы пер­вые любви!

(37)Блок был прав, ко­неч­но. (38)Осо­бен­но в своём срав­не­нии. (39)По­то­му что нет ни­че­го че­ло­веч­нее слёз от любви, нет ни­че­го, что бы так силь­но и слад­ко раз­ры­ва­ло серд­це. (40)И нет ни­че­го омер­зи­тель­нее, чем рав­но­ду­шие че­ло­ве­ка к своей стра­не, её про­шло­му, на­сто­я­ще­му и бу­ду­ще­му, к её языку, быту, к её лесам и полям, к её се­ле­ни­ям и людям, будь они гении или де­ре­вен­ские са­пож­ни­ки.

(41)В те годы, во время служ­бы моей на са­ни­тар­ном по­ез­де, я впер­вые ощу­тил себя рус­ским до по­след­ней про­жил­ки. (42)Я слов­но рас­тво­рил­ся в на­род­ном раз­ли­ве, среди сол­дат, ра­бо­чих, кре­стьян, ма­сте­ро­вых.

(43)От этого было очень уве­рен­но на душе. (44)Даже война не бро­са­ла ни­ка­кой тре­вож­ной тени на эту уве­рен­ность. «(45)Велик Бог земли рус­ской,  — любил го­во­рить Ни­ко­ла­ша Руд­нев.  —(46)Велик гений рус­ско­го на­ро­да! (47)Никто не смо­жет со­гнуть нас в ба­ра­ний рог. (48)Бу­ду­щее  — за нами!»

(49)Я со­гла­шал­ся с Руд­не­вым. (50)В те годы Рос­сия пред­ста­ла пе­ре­до мной толь­ко в об­ли­ке сол­дат, кре­стьян, де­ре­вень с их скуд­ны­ми до­стат­ка­ми и щед­рым горем. (51)Впер­вые я уви­дел мно­гие рус­ские го­ро­да и фаб­рич­ные по­са­ды, и все они сли­лись сво­и­ми об­щи­ми чер­та­ми в моём со­зна­нии и оста­ви­ли после себя лю­бовь к тому ти­пич­но­му, чем они были на­пол­не­ны.

(По К. Г. Па­у­стов­ско­му*)

* Кон­стан­тин Ге­ор­ги­е­вич Па­у­стов­ский (1892–1968)  — из­вест­ный рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, клас­сик оте­че­ствен­ной ли­те­ра­ту­ры.

(1)Ан­дрей ро­дил­ся и рос в Ка­лу­ге. (2)На окра­и­не стоял бре­вен­ча­тый про­стор­ный дом. (3)Запах смолы не вы­вет­ри­вал­ся, не ухо­дил из него, хотя брёвна, из ко­то­рых он был сло­жен, были очень ста­рые.

(4)Когда при­хо­ди­ла весна, весь дом на­пол­нял­ся за­па­ха­ми земли, лист­вы, сада. (5)Ком­на­ты были про­хлад­ные, полы кра­ше­ные, чисто вы­мы­тые, а в рас­кры­тые окна бежал ветер.

(6)И те­перь, когда Ан­дрей стал взрос­лым, каж­дая новая весна несла ему эти не­за­бы­ва­е­мые за­па­хи его дет­ства  — земли, травы, ветра.

(7)Всё в мире от­кры­ва­ла Ан­дрею мать.

(8)«По­слу­шай, как тихо»,  — го­во­ри­ла она. (9)И он понял, что ти­ши­ну можно слу­шать.

(10)«Не за­жи­гай света, по­си­дим так»,  — про­си­ла она. (11)И он узнал, как хо­ро­шо по­су­мер­ни­чать и по­мол­чать вдвоём.

(12)Од­на­ж­ды позд­ней осе­нью они шли по лесу, по жёлтым лес­ным до­рож­кам. (13)Толь­ко выпал пер­вый снег  — тон­кий, ред­кий, слов­но не снег,

а из­мо­рось. (14)И вдруг мама ска­за­ла:

— По­смот­ри, берёзовые ли­стья как зо­ло­тые пя­та­ки на снегу. (15)Верно? (16)А кле­но­вые  — как будто след пти­чьей лапки. (17)А вот ду­бо­вый, рас­пла­стан­ный, по­гля­ди.

— (18)Как след мед­ве­дя!  — ска­зал Ан­дрей. (19)Мать от­ве­ти­ла ра­дост­ным сме­хом:

— Да, да! (20)Как будто мед­ведь прошёл!

(21)Да, ви­деть это, ра­до­вать­ся этому тоже на­учи­ла его она.

(22)Он не мог бы рас­ска­зать, как она вос­пи­ты­ва­ла его, он и не знал, что его «вос­пи­ты­ва­ют». (23)Од­на­ж­ды, вер­нув­шись из школы, он ска­зал:

— Мама, Елена Фёдо­ров­на го­во­рит: «Моск­вин, ты ведёшь себя при­мер­но, я по­ру­чаю тебе после уро­ков при­но­сить мне фа­ми­лии ребят, ко­то­рые плохо ведут себя на пе­ре­ме­не». (24)Что же мне де­лать? (25)Не стану я за­пи­сы­вать.

(26)Мать от­ве­ти­ла:

— От­че­го же? (27)Пиши! (28)Да толь­ко все­гда одну фа­ми­лию  —свою соб­ствен­ную.

(29)Ан­дрею стало ве­се­ло  — в самом деле, как хо­ро­шо и про­сто она при­ду­ма­ла.

(30)А в дру­гой раз было так. (31)Мать ра­бо­та­ла в саду  — она сама вы­ра­щи­ва­ла цветы: ран­ней вес­ной  — не­за­буд­ки, аню­ти­ны глаз­ки, летом  — розы и флок­сы, осе­нью  — астры и ге­ор­ги­ны.

(32)Вер­нув­шись из го­род­ско­го сада, где он играл с ре­бя­та­ми в ка­за­ки-раз­бой­ни­ки, Ан­дрей стоял и за­дум­чи­во гля­дел, как, сидя на кор­точ­ках, она ко­па­ет­ся в земле. (33)Оба мол­ча­ли.

(34)И вдруг, вски­нув на него глаза, она спро­си­ла с мяг­кой на­смеш­кой:

— А ты не устал сто­ять?

(35)Ему было тогда лет семь. (36)По­жа­луй, ни­ка­кой самый бес­по­щад­ный укор не за­пе­чат­лел­ся бы в его па­мя­ти так глу­бо­ко, как эти на­смеш­ли­вые слова.

(37)Од­на­ж­ды она рас­ска­за­ла Ан­дрею ис­то­рию ан­глий­ско­го ка­пи­та­на Скот­та, ко­то­рый от­крыл Южный полюс на пят­на­дцать дней позже нор­веж­ца Амунд­се­на. (38)Ан­дрея долго не остав­ля­ла мысль о том, как они шли об­рат­но  — пя­те­ро дру­зей по снеж­ной пу­сты­не на отя­же­лев­ших лыжах, об­ма­ну­тые в своей на­деж­де, в своей мечте. (39)По­ду­мать толь­ко: опоз­дать на пят­на­дцать дней!

(40)Он видел ка­пи­та­на, ко­то­рый, лёжа в па­лат­ке, око­че­нев­шей рукой вы­во­дил на бу­ма­ге по­след­ние слова дру­зьям и род­ным. (41)Их нашли мёрт­вы­ми. (42)Ка­жет­ся, через год. (43)Они ле­жа­ли так, как их за­ста­ла смерть,  — об­ма­ну­тые, обес­си­лен­ные, но не сдав­ши­е­ся. «(44)Тогда не было самолётов,  — думал Ан­дрей.  — (45)Я бы сел на самолёт и по­ле­тел бы к ним. (46)Я при­зем­лил­ся бы и  — вот она, па­лат­ка, я бегу, бегу туда, ноги вяз­нут

в снегу…»

— (47)Ка­пи­тан Скотт,  — го­во­рил он дрог­нув­шим го­ло­сом,  — вы спа­се­ны! (48)Я со­вет­ский лётчик! (49)Я при­ле­тел за вами!

— (50)Как я рад!  — от­ве­ча­ла за ка­пи­та­на Скот­та мама. (51)Этот ответ ка­зал­ся Ан­дрею лег­ко­мыс­лен­ным, он ожи­дал слов более вы­со­ких, кра­си­вых, тор­же­ствен­ных, а всё же он ра­до­вал­ся, что она так быст­ро, так легко вошла

в игру, не при­ди­ра­ет­ся, не го­во­рит: «Тогда ещё не было со­вет­ских лётчи­ков»,  — нет, ей ни­че­го не надо объ­яс­нять.

— (52)По­мо­ги­те моим дру­зьям,  — го­во­рит она.  — (53)Они вели себя му­же­ствен­но!

(54)Да, да! (55)Имен­но так дол­жен был от­ве­чать ка­пи­тан! (56)Пер­вое его слово не о себе  — о дру­зьях!

(57)И Ан­дрей давал от­важ­ным ис­сле­до­ва­те­лям ле­кар­ства, сажал их

в самолёт, и они ле­те­ли вы­со­ко над бес­край­ней снеж­ной рав­ни­ной.

(58)Проснув­шись утром, Ан­дрей слы­шал:

— Здрав­ствуй, милый!

(59)Так го­во­ри­ла она и про­во­ди­ла рукой по его щеке. (60)И звук этого го­ло­са он вы­зы­вал в своей па­мя­ти вся­кий раз, когда ему бы­ва­ло труд­но, уже много вре­ме­ни спу­стя после её смер­ти. (61)«Здрав­ствуй!»  — это слово озна­ча­ло, что на­чи­нал­ся день, что они будут вме­сте. (62)И сей­час, уже взрос­лым, уви­дев чашку с мо­ло­ком, он вспо­ми­нал ту, белую в крас­ных го­ро­ши­нах чашку, ко­то­рая ждала его когда-то на ку­хон­ном столе. (63)Придя из школы, он оста­нав­ли­вал­ся у по­ро­га и пе­ре­обу­вал­ся, чтобы не на­сле­дить

в ком­на­тах. (64)И го­ря­чая плита, и по­трес­ки­ва­нье дров, и чашка с мо­ло­ком,

и про­стое слово «Здрав­ствуй!»  — всё это на­пол­ня­ло его ощу­ще­ни­ем покоя.

(По Ф. А. Ви­гдо­ро­вой*)

* Фрида Аб­ра­мов­на Ви­гдо­ро­ва (1915—1965)  — со­вет­ская пи­са­тель­ни­ца, жур­на­лист.

(1)Это было утром. (2)Ко­ман­дир ба­та­льо­на Ко­ше­лев по­звал к себе Семёна Шко­лен­ко и объ­яс­нил, как все­гда без дол­гих слов:

  — «Языка» надо до­стать.

  — (3)До­ста­ну,  — ска­зал Шко­лен­ко.

(4)Он вер­нул­ся к себе в окоп, про­ве­рил ав­то­мат, по­ве­сил на пояс три диска, при­го­то­вил пять гра­нат, две про­стые и три про­ти­во­тан­ко­вые, по­ло­жил их в сумку, потом огля­дел­ся и, по­ду­мав, взял при­пасённую в сол­дат­ском мешке мед­ную про­во­лоч­ку и спря­тал её в кар­ман. (5)Идти пред­сто­я­ло вдоль бе­ре­га. (6)После утрен­не­го дождя земля ещё не про­сох­ла, и на троп­ке были хо­ро­шо видны ухо­див­шие в лес следы.

(7)Впе­ре­ди были за­рос­ли. (8)Шко­лен­ко по­полз через них на­ле­во; там вид­не­лась яма, кру­гом неё рос бу­рьян. (9)Из ямы, в про­све­те между ку­ста­ми бу­рья­на, был виден сто­яв­ший со­всем близ­ко миномёт и на не­сколь­ко шагов по­даль­ше  — руч­ной пулемёт: один немец стоял у миномёта, а ше­сте­ро си­де­ли, со­брав­шись в кру­жок, и ели из ко­тел­ков.

(10)То­ро­пить­ся было не­за­чем: цель была на виду. (11)Он проч­но упёрся левой рукой в дно ямы, вце­пил­ся в землю так, чтобы рука не скольз­ну­ла, и, при­под­няв­шись, швыр­нул гра­на­ту. (12)Когда он уви­дел, что ше­сте­ро лежат не­по­движ­но, а один, тот, ко­то­рый стоял у миномёта, про­дол­жа­ет сто­ять около него, удивлённо глядя на изуро­до­ван­ный оскол­ком гра­на­ты ствол, Шко­лен­ко вско­чил и, вплот­ную по­дой­дя к немцу, не сводя

с него глаз, зна­ка­ми по­ка­зал, чтоб тот от­стег­нул у себя па­ра­бел­лум и бро­сил на землю, чтоб взва­лил пулемёт на плечи. (13)Немец по­слуш­но на­гнул­ся

и под­нял пулемёт. (14)Те­перь у него были за­ня­ты обе руки.

(15)Так они и пошли об­рат­но  — впе­ре­ди немец со взва­лен­ным на плечи пулемётом, сзади Шко­лен­ко.

(16)На ко­манд­ный пункт ба­та­льо­на Шко­лен­ко до­брал­ся толь­ко после по­лу­дня.

  — (17)Хо­ро­шо,  — ска­зал ко­ман­дир полка,  — одну за­да­чу,  — он кив­нул на ка­пи­та­на Ко­ше­ле­ва,  — вы вы­пол­ни­ли, те­перь вы­пол­ни­те мою: вы долж­ны узнать, где стоят их осталь­ные миномёты.

  — (18)Узнаю,  — ко­рот­ко ска­зал Шко­лен­ко,  — один пойду?

  — (19)Один,  — ска­зал Ко­ше­лев.

(20)Шко­лен­ко по­си­дел при­мер­но с пол­ча­са, вски­нул ав­то­мат и, уже не до­бав­ляя гра­нат, снова пошёл в ту сто­ро­ну, что и утром.

(21)Те­перь он взял пра­вее де­рев­ни и ближе к реке, пря­чась в рос­ших по обо­чи­нам до­ро­ги ку­стах. (22)Идти при­ш­лось по длин­ной ло­щи­не, про­би­ра­ясь сквозь гу­стой, ца­ра­пав­ший руки и лицо ореш­ник, через мел­ко­ле­сье. (23)Возле боль­шо­го куста были хо­ро­шо видны три миномёта, сто­яв­шие в балке.

(24)Шко­лен­ко лёг плаш­мя и вы­та­щил бу­ма­гу, на ко­то­рой он за­ра­нее решил на­чер­тить для точ­но­сти, где имен­но стоят миномёты. (25)Но в ту се­кун­ду, когда он при­нял это ре­ше­ние, се­ме­ро нем­цев, сто­яв­ших у миномётов, по­до­шли друг к другу и сели у ближ­не­го к Шко­лен­ко миномёта, всего в вось­ми мет­рах от него. (26)Ре­ше­ние ро­ди­лось мгно­вен­но, может быть, так мгно­вен­но от­то­го, что толь­ко се­год­ня, в точно такой же об­ста­нов­ке, ему уже один раз по­вез­ло. (27)Взрыв был очень силь­ным, и немцы ле­жа­ли уби­тые. (28)Не­ожи­дан­но в двух де­сят­ках шагов от него в ку­стах силь­но за­шур­ша­ло. (29)При­жав к жи­во­ту ав­то­мат, Шко­лен­ко пу­стил туда длин­ную оче­редь ве­е­ром, но из ку­стов вме­сто нем­цев вы­ско­чил его хо­ро­ший зна­ко­мый Са­та­ров, боец 2-го ба­та­льо­на, не­сколь­ко дней тому назад взя­тый в плен. (30)Вслед за ним из ку­стов вышли ещё шест­на­дцать че­ло­век. (31)Трое были окро­вав­ле­ны, од­но­го из них под­дер­жи­ва­ли на руках.

  — (32)Ты стре­лял?  — спро­сил Са­та­ров.  — (33)Вот, по­ра­нил их,  — по­ка­зал Са­та­ров рукой на окро­вав­лен­ных людей.  — (34)А где же все?

  — (35)А я один,  — от­ве­тил Шко­лен­ко.  — (36)А вы тут что?

  — (37)Мы мо­ги­лу себе рыли,  — ска­зал Са­та­ров,  — нас двое ав­то­мат­чи­ков сте­рег­ли, они, как услы­ша­ли взрыв, убе­жа­ли. (38)А ты, зна­чит, один?

  — (39)Один,  — по­вто­рил Шко­лен­ко и по­смот­рел на миномёты.  — (40)Ско­рее миномёты бе­ри­те, сей­час к своим пойдём.

(41)Он шёл сзади вы­ру­чен­ных им из плена и видел окро­вав­лен­ные тела ра­не­ных, и горь­кое вы­ра­же­ние по­яв­ля­лось на его лице.

(42)Через пол­то­ра часа они дошли до ба­та­льо­на. (43)Шко­лен­ко отра­пор­то­вал и, вы­слу­шав бла­го­дар­ность ка­пи­та­на, отошёл на пять шагов

и нич­ком лёг на землю. (44)Уста­лость сразу на­ва­ли­лась на него: от­кры­ты­ми гла­за­ми он смот­рел на тра­вин­ки, рос­шие около, и ка­за­лось стран­ным, что он вот живёт, и кру­гом растёт трава, и всё кру­гом такое же, как было.

(По К. М. Си­мо­но­ву*)

* Кон­стан­тин Ми­хай­ло­вич Си­мо­нов (1915—1979)  — рус­ский со­вет­ский жур­на­лист и про­за­ик, ки­но­сце­на­рист.

(1)В сол­неч­ный день я при­е­хал в ста­рин­ный посёлок Гусь-Же­лез­ный по­лю­бо­вать­ся на озеро, ис­ку­пать­ся, по­пла­вать в нём. (2)До­е­хал до речки, под­нял­ся на бугор, гля­нул и... (3)О ужас! (4)Нет озера. (5)По ши­ро­кой впа­ди­не, окаймлённой даль­ней опуш­кой быв­ше­го при­бреж­но­го леса, текла, из­ви­ва­ясь, узкая, ме­ста­ми пе­ре­сы­ха­ю­щая ре­чуш­ка. (6)И ста­рин­ной пло­ти­ны, вы­со­кой, кир­пич­ной, с чу­гун­ны­ми шлю­за­ми, в тёмных ка­зе­ма­тах ко­то­рой, по пре­да­нию, раз­бой­ная бра­тия че­ка­ни­ла фаль­ши­вые день­ги, тоже не было. (7)Шлюзы, ре­гу­ли­ро­вав­шие сток, убра­ли, за­сы­па­ли  — и за­тя­ну­ло озеро тиной да ряс­кой. (8)На месте этом про­хо­ди­ла те­перь обык­но­вен­ная до­рож­ная на­сыпь; до­ро­га де­ла­ла кру­той по­во­рот, оги­ба­ла белый двух­этаж­ный бар­ский дом, по­хо­жий на длин­ную ка­зар­му, за­ло­ман­ный чах­лый парк и снова вы­ры­ва­лась на про­стор.

(9)Глав­ный врач дет­ско­го са­на­то­рия, раз­мещённого в бар­ском доме, по­ка­зал мне дав­ние фо­то­гра­фии этого ис­чез­нув­ше­го озера, вы­со­кой кир­пич­ной пло­ти­ны, тор­го­вых рядов с до­и­сто­ри­че­ски­ми пор­ти­ка­ми, он водил по внут­рен­ним по­ко­ям огром­но­го дома, за­но­во пе­ре­го­ро­жен­но­го, при­спо­соб­лен­но­го для иных на­доб­но­стей. (10)Пе­ре­дел­ка и ре­монт когда-то вы­пол­не­ны были на­спех: по­ло­ви­цы скри­пят и хля­ба­ют под но­га­ми, двери пе­ре­ко­ше­ны, в окон­ные рамы за­ду­ва­ет све­жий ве­те­рок.

  — (11)Со­хра­ни­лась хоть одна ком­на­та от дав­не­го вре­ме­ни?  —

спро­сил я.  — (12)С по­ла­ми, две­ря­ми и ок­на­ми?

  — (13)Полы, двери и про­чее  — всё по­рас­та­щи­ли. (14)А вот стены и по­то­лок со­хра­ни­лись в одном месте. (15)Идёмте, по­ка­жу.

(16)Он ввёл меня в зал, ка­жет­ся, в те­пе­реш­нюю сто­ло­вую, с бе­лы­ми стро­ги­ми пи­ляст­ра­ми, с леп­ным по­тол­ком.

  — (17)Полы здесь были, го­во­рят, из на­бор­но­го пар­ке­та, двери из оре­хо­во­го де­ре­ва с брон­зо­вой ин­кру­ста­ци­ей, люст­ра по­зо­ло­чен­ная ви­се­ла.

  — (18)Жалко,  — го­во­рю,  — что не со­хра­ни­лось всё это.

  — (19)О чём жа­леть? (20)Ар­хи­тек­тур­ной цен­но­сти этот дом не имеет,  — ска­зал док­тор.

(21)Я взгля­нул на него с удив­ле­ни­ем. (22)Не шутит ли? (23)Нет, смот­рит прямо в глаза, даже с каким-то вы­зо­вом. (24)За­ди­ри­стый хо­хо­лок на лы­се­ю­щем лбу то­пор­щит­ся, как пе­ту­ши­ный гре­бе­шок.

  — (25)Как не имеет цен­но­сти?  — го­во­рю.  — (26)Это ж дом! (27)Боль­шой, креп­кий, кра­си­вый, пол­ный когда-то до­ро­го­го убран­ства.

  — (28)Бар­ские покои, и боль­ше ни­че­го. (29)Таких в Рос­сии ты­ся­чи.

  — (30)Так ведь и на­ро­ду на­ше­му при­го­ди­лись бы такие покои.

  — (31)Людям нашим нужны дру­гие цен­но­сти. (32)Вы ещё храм по­жа­лей­те. (33)Те­перь это модно.

  — (34)А что, не жаль храма?

  — (35)И храм цены не имеет. (36)Ар­хи­тек­ту­ра пу­та­ная. (37)Спе­ци­а­ли­сты при­ез­жа­ли, го­во­рят  — эк­лек­ти­ка. (38)Потом, прав­да, всё-таки вос­ста­но­ви­ли храм этот.

  — (39)И парка не жаль?

  — (40)Парк  — при­ро­да, и боль­ше ни­че­го. (41)В одном месте уба­ви­лось, в дру­гом при­ба­ви­лось. (42)В любую ми­ну­ту его на­са­дить можно.

(43)Мы сто­я­ли возле окна, внизу под нами рас­ки­нул­ся об­шир­ный посёлок.

  — (44)Смот­ри­те,  — го­во­рю,  — сколь­ко домов. (45)При­лич­ные дома, боль­шин­ство новых.

  — (46)Здесь живёт в ос­нов­ном тор­го­вый люд, кто чем тор­гу­ет, ра­бо­ты хва­та­ет.

  — (47)Вот и хо­ро­шо,  — го­во­рю.  — (48)Уве­ли­чил­ся посёлок за пол­ве­ка?

  — (49)Уве­ли­чил­ся.

  — (50)А те­перь по­ду­май­те вот о чём: рань­ше, ну хоть ещё в трид­ца­тые годы, здесь мень­ше жило на­ро­ду, но успе­ва­ли не толь­ко свои ра­бо­чие дела де­лать. (51)Ещё и пло­ти­ну чи­ни­ли, озеро в бе­ре­гах дер­жа­ли и парк оби­ха­жи­ва­ли. (52)А те­перь что ж, вре­ме­ни на это не хва­та­ет или же­ла­ния нет?

  — (53)А это,  — го­во­рит,  — зна­ко­мый мотив. (54)Это всё ваше пи­са­тель­ское вор­ча­ние. (55)Что озеро спу­сти­ли  — это вы за­ме­ти­ли. (56)Что над каж­дой кры­шей те­ле­ви­зи­он­ная та­рел­ка по­став­ле­на  — этого вы не за­ме­ча­е­те.

(57)Спо­рить с ним труд­но, почти не­воз­мож­но: до­во­ды ваши он не слу­ша­ет, толь­ко глаза на­вост­рит, тряхнёт го­ло­вой и чешет без за­пин­ки, как будто до­клад чи­та­ет…

  — (58)Есть пи­са­те­ли-пат­ри­о­ты. (59)Их книги чи­та­ют, филь­мы по книж­кам их смот­рят на­рав­не с фут­бо­лом и хок­ке­ем, по­то­му что яркие, не­за­бы­ва­е­мые об­ра­зы. (60)А есть пи­са­те­ли-вор­чу­ны, ко­то­рые всем не­до­воль­ны. (61)И всё им что-то надо. (62)Вот од­но­го та­ко­го ле­чи­ли, а он нас же, ме­ди­ков, опо­зо­рил в своём по­след­нем со­чи­не­нии. (63)За что, спра­ши­ва­ет­ся?

(64)Да, не раз вспо­мя­нешь в даль­ней до­ро­ге бес­смерт­но­го пи­са­те­ля земли рус­ской Ни­ко­лая Ва­си­лье­ви­ча Го­го­ля: «Рос­сия такая уж стра­на  — стоит вы­сме­ять од­но­го око­ло­точ­но­го над­зи­ра­те­ля, как вся по­ли­ция оби­дит­ся».

(По Б. А. Мо­жа­е­ву*)

* Борис Ан­дре­евич Мо­жа­ев (1923—1996)  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель.

(1)Был осен­ний се­рень­кий день в конце ли­сто­па­да. (2)И се­рень­кое на­стро­е­ние. (3)Я пришёл в Ти­ми­ря­зев­ский парк про­гу­лять­ся.

(4)Пу­стын­но было в парке и тихо. (5)И вдруг из леса через до­ро­гу в пяти шагах от меня про­сле­до­вал заяц. (6)Он не про­бе­жал, а мед­лен­но про­пры­гал мимо, удо­сто­ив меня лишь косым взгля­дом. (7)Не­вда­ле­ке от меня он оста­но­вил­ся, поскрёб за ухом длин­ной зад­ней ногой и тихо-мирно упры­гал в кусты. (8)Эко со­бы­тие, ска­же­те. (9)Од­на­ко на­стро­е­ние моё сразу пе­ре­ме­ни­лось. (10)Я шёл, по­сви­сты­вая, вспо­ми­нал зайца, пред­став­ляя, что он сей­час де­ла­ет. (11)Дома за чаем опять зайца вспом­нил. (12)И стало на душе хо­ро­шо и тепло.

(13)Яв­ле­ние это обыч­ное. (14)Пойдёшь с рюк­за­ком за город и, если ни­че­го жи­во­го за день не усмот­рел, воз­вра­ща­ешь­ся хоть и до­воль­ный ходь­бой, но всё-таки с ощу­ще­ни­ем, что чего-то важ­но­го не было. (15)Этим важ­ным может быть утка, с трес­ком и кря­ка­ньем взле­тев­шая из-под ног с ма­лень­ко­го пруда. (16)Это могут быть увле­ка­тель­ные, за­хва­ты­ва­ю­щие сцены по­един­ка двух ле­ту­нов  — лег­ко­кры­лой стре­ко­зы и длин­но­хво­стой со­ро­ки. (17)Или вдруг в би­нокль уви­дел: тру­до­лю­би­вый дятел тас­ка­ет птен­цам в дуп­лян­ку не ли­чи­нок, а со­зрев­шие ягод­ки зем­ля­ни­ки.

(18)Всё живое, тесно пе­ре­плетённое мно­же­ством свя­зей, яв­ля­ет собой чудо с на­зва­ни­ем Жизнь, очень воз­мож­но, един­ствен­ную в бес­край­ней Все­лен­ной. (19)Вся­кое про­яв­ле­ние жизни даёт ощу­ще­ние ра­до­сти бытия. (20)Из всех че­ло­ве­че­ских цен­но­стей глав­ная цен­ность  — сама жизнь с вос­хо­дом солн­ца, с об­ла­ка­ми, пе­ни­ем птиц, ква­ка­ньем ля­гу­шек, трю­ка­ньем сверч­ка и ше­ле­стом трав.

(21)Об­ра­зы при­ро­ды со­про­вож­да­ют людей с самой глу­бо­кой древ­но­сти. (22)Сцены охоты древ­ние люди оста­ви­ли нам в на­след­ство на сте­нах пещер, на кам­нях в виде ску­пых ца­ра­пин, изоб­ра­жа­ю­щих лосей, ка­ба­нов, туров. (23)Ны­неш­няя тех­ни­ка даёт воз­мож­ность уви­деть зве­рей и птиц в есте­ствен­ных крас­ках и об­ста­нов­ке. (24)Мы видим эпи­зо­ды их жизни, и в душе по­яв­ля­ет­ся тёплое чув­ство. (25)Они где-то есть, эти звери, они ещё бе­га­ют, рычат, пря­чут­ся или про­яв­ля­ют, как и мы, люди, лю­бо­пыт­ство…

(26)Желая ис­пы­тать это тёплое чув­ство, на го­род­ских эта­жах мы дер­жим кошек, собак, по­пу­га­ев, белок, рыбок в ак­ва­ри­уме. (27)Врачи го­во­рят, что по­гла­жи­ва­ние кошки или корм­ле­ние си­ни­цы с ла­до­ни це­ли­тель­ны для че­ло­ве­че­ской пси­хи­ки. (28)Заяц, встре­чен­ный в парке, ис­пра­вил моё на­стро­е­ние. (29)А сколь­ко слу­ча­ев, когда че­ло­ве­ка с жиз­нью свя­зы­ва­ет толь­ко ни­точ­ка об­ще­ния с со­ба­кой, с обык­но­вен­ны­ми во­ро­бья­ми или во­ро­на­ми!

(30)Быв­шая ра­бот­ни­ца нашей ре­дак­ции время от вре­ме­ни по те­ле­фо­ну до­кла­ды­ва­ет мне о жизни ворон во дворе, о том, что они любят есть, как без­оши­боч­но узна­ют её в массе людей.

(31)А ста­руш­ка у нас во дворе каж­дое утро носит во­ро­бьям крош­ки. (32)И я вижу ра­дость на лице жен­щи­ны, на­блю­да­ю­щей, как су­ет­ли­вые птич­ки под­би­ра­ют рас­сы­пан­ный корм. (33)Ино­гда мне ка­жет­ся: не при­ле­тят во­ро­бьи к её вы­хо­ду из подъ­ез­да, и ста­руш­ка умрёт от об­ры­ва по­след­ней ни­точ­ки, со­еди­ня­ю­щей её с жиз­нью. (34)Как-то мы раз­го­во­ри­лись с ней,

и она при­зна­лась, что ни разу не ви­де­ла в жизни, как про­ле­та­ют и кри­чат жу­рав­ли. (35)Я рас­ска­зал ей, как жу­рав­ли вес­ною тан­цу­ют, раз­бив­шись на пары, и кри­чат так, что го­ло­са их сли­ва­ют­ся в один тор­же­ству­ю­щий звук любви. (36)Ста­руш­ка слу­ша­ла вни­ма­тель­но и, про­ща­ясь, ска­за­ла три слова: «Какой вы счаст­ли­вый…» (37)Яс­но­по­лян­ский муд­рец писал то же самое

в днев­ни­ках: «Сча­стье  — это быть с при­ро­дой, ви­деть её, го­во­рить с ней».

(По В. М. Пес­ко­ву*)

* Ва­си­лий Ми­хай­ло­вич Пес­ков (1930—2013)  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель, жур­на­лист, фо­то­кор­ре­спон­дент, пу­те­ше­ствен­ник.

(1)И всё-таки у При­ро­ды как це­ло­го, как еди­но­го твор­ца есть свои лю­бим­цы, в ко­то­рые она при стро­и­тель­стве вкла­ды­ва­ет осо­бен­ное ста­ра­ние, ко­то­рые от­де­лы­ва­ет с осо­бен­ным тща­ни­ем и на­де­ля­ет осо­бен­ной вла­стью. (2)Таков, вне вся­ко­го со­мне­ния, и Бай­кал. (3)Не зря его на­зы­ва­ют жем­чу­жи­ной Си­би­ри. (4)Не будем сей­час го­во­рить о его бо­гат­ствах, это от­дель­ный раз­го­вор. (5)Бай­кал сла­вен и свят дру­гим: своей чу­дес­ной жи­во­твор­ной силой, духом не бы­ло­го, не про­шед­ше­го, как мно­гое ныне, а на­сто­я­ще­го, не­под­власт­но­го вре­ме­ни и пре­об­ра­зо­ва­ни­ям, ис­кон­но­го ве­ли­чия и за­по­вед­но­го мо­гу­ще­ства, духом са­мо­род­ной воли и при­тя­га­тель­ных ис­пы­та­ний.

(6)Вспо­ми­наю, как мы с то­ва­ри­щем моим, при­е­хав­шим ко мне в гости, долго шли и да­ле­ко ушли вдоль бе­ре­га по ста­рой Кру­го­бай­каль­ской до­ро­ге, од­но­му из самых кра­си­вых и ярких мест юж­но­го Бай­ка­ла. (7)Был ав­густ – луч­шее, самое бла­го­дат­ное время на Бай­ка­ле, когда на­гре­ва­ет­ся вода и бу­шу­ют раз­но­цве­тьем сопки, когда, ка­жет­ся, даже ка­мень цветёт, по­лы­хая крас­ка­ми. (8)Когда солн­це до блес­ка вы­све­чи­ва­ет снова вы­пав­ший снег на даль­них голь­цах в Са­я­нах, ко­то­рые пред­став­ля­ют­ся глазу во много раз ближе, чем они есть в дей­стви­тель­но­сти. (9)Когда уже и впрок за­пас­ся Бай­кал водой из та­ю­щих лед­ни­ков и лежит сыто, спо­кой­но, на­би­ра­ясь сил для осен­них штор­мов. (10)Когда щедро иг­ра­ет подле бе­ре­га под крики чаек рыба и когда на каж­дом шагу по до­ро­ге встре­ча­ет­ся то одна ягода, то дру­гая – то ма­ли­на, то смо­ро­ди­на, крас­ная и чёрная, то жи­мо­лость...

(11)А тут ещё и день вы­дал­ся ред­кост­ный: солн­це, без­вет­рие, тепло, воз­дух зве­нит, Бай­кал чист, и да­ле­ко в воде поблёски­ва­ют и пе­ре­ли­ва­ют­ся крас­ка­ми камни, на до­ро­гу то пахнёт на­гре­тым и гор­ча­щим от по­спе­ва­ю­ще­го раз­но­тра­вья воз­ду­хом с горы, то не­осто­рож­но донесёт про­хлад­ным и рез­ким ды­ха­ни­ем с озера.

(12)Всё, что от­пу­ще­но че­ло­ве­ку для впе­чат­ле­ний, в то­ва­ри­ще моём было очень скоро пе­ре­пол­не­но, и он, не в со­сто­я­нии уже боль­ше удив­лять­ся и вос­хи­щать­ся, за­мол­чал. (13)Я про­дол­жал го­во­рить. (14)Я рас­ска­зы­вал, как, впер­вые попав в сту­ден­че­ские годы на Бай­кал, был об­ма­нут про­зрач­но­стью воды и пы­тал­ся рукой до­стать с лодки ка­ме­шек, до ко­то­ро­го затем при за­ме­ре ока­за­лось боль­ше четырёх мет­ров. (15)То­ва­рищ при­нял этот слу­чай без­участ­но. (16)Не­сколь­ко уязв­лен­ный, я со­об­щил, что в Бай­ка­ле удаётся ви­деть и за сорок мет­ров – и, ка­жет­ся, при­ба­вил, но он и этого не за­ме­тил, точно в Москве-реке, мимо ко­то­рой он ездит в ма­ши­не, такое воз­мож­но сплошь и рядом. (17)Толь­ко тогда я до­га­дал­ся, что с ним: скажи ему, что мы за две­сти – три­ста мет­ров в глу­би­ну на двух­ко­пе­еч­ной мо­не­те чи­та­ем в Бай­ка­ле год че­кан­ки, – боль­ше, чем удивлён, он уже не уди­вит­ся.

(18)Он был полон, как го­во­рит­ся, с крыш­кой.

(19)Помню, его до­ко­на­ла в тот день нерпа. (20)Она редко под­плы­ва­ет близ­ко к бе­ре­гу, а тут, как по за­ка­зу, не­жи­лась на воде со­всем не­да­ле­ко, и, когда я, за­ме­тив, по­ка­зал на неё, у то­ва­ри­ща вы­рвал­ся гром­кий и дикий вскрик, и он вдруг при­нял­ся под­сви­сты­вать и под­ма­ни­вать, слов­но со­ба­чон­ку, нерпу ру­ка­ми. (21)Она, ра­зу­ме­ет­ся, тот­час ушла под воду, а то­ва­рищ мой в по­след­нем изум­ле­нии от нерпы и от себя опять умолк, и на этот раз на­дол­го. (22)Бай­кал, ка­за­лось бы, дол­жен по­дав­лять че­ло­ве­ка своим ве­ли­чи­ем и раз­ме­ра­ми – в нём всё круп­но, всё ши­ро­ко, при­воль­но и за­га­доч­но, а он, на­про­тив, воз­вы­ша­ет его. (23)Ред­кое чув­ство при­под­ня­то­сти и оду­хо­творённо­сти ис­пы­ты­ва­ешь на Бай­ка­ле, слов­но в виду веч­но­сти и со­вер­шен­ства и тебя кос­ну­лась тай­ная пе­чать этих вол­шеб­ных по­ня­тий, и тебя об­да­ло близ­ким ды­ха­ни­ем все­силь­но­го при­сут­ствия, и в тебя вошла доля ма­ги­че­ско­го сек­ре­та всего су­ще­го. (24)Ты уже тем, ка­жет­ся, от­ме­чен и вы­де­лен, что сто­ишь на этом бе­ре­гу, ды­шишь этим воз­ду­хом и пьёшь эту воду.

(25)Вер­нув­шись од­на­ж­ды с обыч­ной про­гул­ки, Л. Н. Тол­стой за­пи­сал: «Не­уже­ли может среди этой оба­я­тель­ной при­ро­ды удер­жать­ся в че­ло­ве­ке чув­ство злобы, мще­ния или стра­сти ис­треб­ле­ния себе по­доб­ных? (26)Всё не­доб­рое в серд­це че­ло­ве­ка долж­но бы, ка­жет­ся, ис­чез­нуть в при­кос­но­ве­нии с при­ро­дой – этим не­по­сред­ствен­ным вы­ра­же­ни­ем кра­со­ты и добра».

(По В. Г. Рас­пу­ти­ну*)

* Ва­лен­тин Гри­го­рье­вич Рас­пу­тин (1937–2015) – рус­ский со­вет­ский пи­са­тель и пуб­ли­цист, об­ще­ствен­ный де­я­тель; один из наи­бо­лее зна­чи­тель­ных пред­ста­ви­те­лей «де­ре­вен­ской прозы».

— (1)Танки пошли, лей­те­нант!  — крик­нул Щер­бак. (2)Саня Ма­леш­кин даже не успел со­об­ра­зить, что ему де­лать, как в на­уш­ни­ках раз­дал­ся от­ры­ви­стый и со­вер­шен­но не­зна­ко­мый голос ком­ба­та: «Вперёд!»

— (3)Вперёд!  — за­кри­чал Саня и при­лип к па­но­ра­ме.

(4)Вне­зап­но спра­ва и слева за­хло­па­ли пушки. (5)Вы­стре­лы зву­ча­ли резко и сухо, как будто где-то по­бли­зо­сти ко­ло­ли дрова. (6)Танк лей­те­нан­та До­ро­ни­на тоже начал стре­лять. (7)Саня при­ка­зал Щер­ба­ку отъ­е­хать в сто­ро­ну и от­крыть огонь.

(8)Саня, в сущ­но­сти, плохо по­ни­мал, что про­ис­хо­дит. (9)Ком­бат при­ка­зал не вы­ры­вать­ся вперёд и дви­гать­ся за тан­ка­ми в ста мет­рах. (10)Щер­бак же повис на хво­сте впе­ре­ди иду­щей ма­ши­ны. (11)Трид­цать­четвёрка шла зиг­за­га­ми, стре­ляя на ходу. (12)За ней тоже зиг­за­га­ми вёл са­мо­ход­ку Щер­бак. (13)Саня не видел поля боя: ме­ша­ла трид­цать­четвёрка. (14)Он при­ка­зал Щер­ба­ку от­стать или свер­нуть в сто­ро­ну. (15)Щер­бак, не от­ве­тив, про­дол­жал пле­стись за тан­ком.

(16)Вдруг су­ма­тош­но за­кри­ча­ли сол­да­ты-де­сант­ни­ки. (17)Саня мет­нул­ся к люку: ав­то­мат­чи­ки ска­ты­ва­лись с машин. (18)Перед са­мо­ход­кой на одной гу­се­ни­це вер­тел­ся танк. (19)Ме­ха­ник-во­ди­тель пы­тал­ся вы­ва­лить­ся из люка, но за что-то за­це­пил­ся, повис и тоже вер­тел­ся вме­сте с ма­ши­ной и дико кри­чал. (20)Из башни вы­рвал­ся ост­рый язык огня, окаймлённый чёрной ба­хро­мой, и танк за­во­лок­ло гу­стым смо­ли­стым дымом. (21)Ветер под­хва­тил дым и тёмным лох­ма­тым об­ла­ком по­та­щил по снегу в село.

«(22)Что же я стою? (23)Сей­час и нас так же...  — мельк­ну­ло в го­ло­ве Ма­леш­ки­на.  — (24)Надо дви­гать­ся...»

— (25)Вперёд, Щер­бак!

(26)Щер­бак по­вер­нул­ся к Ма­леш­ки­ну. (27)Саня не узнал сво­е­го во­ди­те­ля. (28)У него в эту ми­ну­ту лицо было без кро­вин­ки, слов­но вы­се­чен­ное из бе­ло­го камня.

— (29)Вперёд, Гриша! (30)Вперёд, милый! (31)Нель­зя сто­ять!  — упра­ши­вал Саня.

(32)Щер­бак не по­ше­ве­лил­ся. (33)Ма­леш­кин вы­та­щил из ко­бу­ры пи­сто­лет.

— (34)Вперёд, гад, сво­лочь, трус!  — кри­ча­ли на во­ди­те­ля на­вод­чик с за­ря­жа­ю­щим.

(35)Щер­бак смот­рел в дуло пи­сто­ле­та, и стра­ха на его лице не было. (36)Он про­сто не по­ни­мал, чего от него хотят. (37)Саня вы­ско­чил из ма­ши­ны, под­бе­жал к пе­ред­не­му люку и спо­кой­но при­ка­зал:

— За­во­ди, Щер­бак.

(38)Щер­бак по­слуш­но завёл. (39)Саня, пя­тясь, по­ма­нил его на себя. (40)Са­мо­ход­ка дви­ну­лась.

— (41)За мной!  — за­кри­чал млад­ший лей­те­нант Ма­леш­кин и, под­няв пи­сто­лет, по­бе­жал по снегу к селу.

(42)В эту ми­ну­ту Саня даже не по­ду­мал, что его легко и так про­сто могут убить. (43)Одна мысль свер­ли­ла его мозг: «Пока горит танк, пока дым  — вперёд, вперёд».

(44)В небо взле­те­ла зелёная ра­ке­та  — танки по­вер­ну­ли назад. (45)Ма­леш­кин не видел этой ра­ке­ты. (46)Он бежал не огля­ды­ва­ясь. (47)Он видел толь­ко село. (48)Там фа­ши­сты... (49)Их надо вы­бить! (50)Таков был при­каз. (51)И он этот при­каз вы­пол­нял.

(52)При­гнув­шись, он бежал и бежал. (53)Бе­жать по при­сы­пан­ной сне­гом пашне было очень тя­же­ло. (54)Ло­ми­ло спину, ру­баш­ка при­лип­ла к телу, пот за­ли­вал глаза. (55)«Толь­ко бы не упасть, толь­ко бы не упасть». (56)Он огля­нул­ся. (57)Са­мо­ход­ка на­сту­па­ла ему на пятки. (58)Саня по­бе­жал быст­рее.

— (59)Лей­те­нант, лей­те­нант!  — услы­шал он голос Щер­ба­ка.  — (60)Са­дись, я сам поеду. (61)Те­перь не страш­но.

…(62)За­кон­чил­ся бой. (63)Го­ре­ли вра­же­ские танки. (64)Пол­ков­ник Дей слез с танка и ехид­но спро­сил:

— А по­че­му вы, Ма­леш­кин, в село впе­ре­ди ма­ши­ны бе­жа­ли?

(65)Саня не знал, что от­ве­тить. (66)Ска­зать прав­ду  — зна­чит с го­ло­вой вы­дать Щер­ба­ка. (67)Пол­ков­ник Дей в ожи­да­нии от­ве­та с лю­бо­пыт­ством раз­гля­ды­вал Ма­леш­ки­на.

(68)Саня под­нял на пол­ков­ни­ка глаза и ви­но­ва­то улыб­нул­ся:

— Очень замёрз, то­ва­рищ пол­ков­ник, вот и по­бе­жал, чтоб со­греть­ся.

(69)По­ве­рил ли сло­вам Ма­леш­ки­на Дей, труд­но ска­зать. (70)Толь­ко вряд ли. (71)Он по­вер­нул­ся к Без­зу­б­це­ву и скри­пу­чим, же­лез­ным го­ло­сом при­ка­зал:

— Ком­бат, до­ло­жи­те в свой штаб, чтобы Ма­леш­ки­на пред­ста­ви­ли к Герою, а эки­паж  — к ор­де­нам.  — (72)И, уло­вив в гла­зах ком­ба­та удив­ле­ние, ещё жёстче про­скри­пел:

— Да, имен­но к Герою. (73)Если б не Ма­леш­кин, кто знает, чем бы всё это кон­чи­лось!

(74)Пол­ков­ник Дей резко по­вер­нул­ся и пошёл своей пры­га­ю­щей, пти­чьей по­ход­кой.

(По В. А. Ку­роч­ки­ну*)

* Вик­тор Алек­сан­дро­вич Ку­роч­кин (1923—1976)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель.

(1)Как и когда ро­ди­лась моя страсть к пу­те­ше­стви­ям, лю­бовь к при­ро­де, к своей земле?

(2)В го­лу­бые, ясные дни дет­ства мною вла­де­ла мечта о даль­них ски­та­ни­ях, о счаст­ли­вых ска­зоч­ных стра­нах. (3)На кры­льях во­об­ра­же­ния уно­сил­ся я да­ле­ко над землёю, подо мной про­плы­ва­ли снеж­ные горы, го­лу­бые моря и леса, се­реб­ря­ные реки и озёра. (4)С осо­бен­ным чув­ством смот­рел я на про­ле­тав­ших жу­рав­лей: птицы, их ра­дост­ная сво­бо­да ма­ни­ли меня. (5)Не­да­ром вес­ною, в дни пролёта птиц, с осо­бен­ной силой тя­ну­ло меня стран­ство­вать. (6)Вес­ною  — уже взрос­лым  — обыч­но от­прав­лял­ся я в самые далёкие и удач­ные пу­те­ше­ствия.

(7)Бы­ва­ло­го че­ло­ве­ка, меня и те­перь ра­дост­но вол­ну­ют, не­удер­жи­мо при­тя­ги­ва­ют об­шир­ные про­сто­ры род­ной рус­ской при­ро­ды. (8)Люди, не по­ры­ва­ю­щие связи с при­ро­дой, не могут по­чув­ство­вать себя впол­не оди­но­ки­ми. (9)Как в меч­та­тель­ном дет­стве, по-преж­не­му рас­крыт перед ними пре­крас­ный сол­неч­ный мир. (10)И, как в далёкие дни дет­ства, над го­ло­вою уста­ло­го пут­ни­ка, прилёгшего от­дох­нуть после уто­ми­тель­но­го по­хо­да, ко­лы­шут­ся белые и зо­ло­тые цветы, а вы­со­ко в небе кру­жит, вы­смат­ри­вая до­бы­чу, яст­реб. (11)Что видит он с не­бес­ной го­лу­бой вы­со­ты? (12)Быть может, за­пав­шим в зелёной меже бе­ло­го­ло­вым зай­чон­ком ви­дит­ся ему ма­лень­кий маль­чик с вы­го­рев­шей на солн­це от­кры­тою го­ло­вою?

(13)Я лежу в зелёной траве, вды­хаю влаж­ный запах земли и рас­те­ний, вижу, как по ко­лен­ча­тым стеб­лям вы­со­ких тра­ви­нок не­то­роп­ли­во дви­жут­ся на­се­ко­мые. (14)В вы­со­ком лет­нем небе по­вис­ло пу­ши­стое белое об­ла­ко. (15)Я при­щу­ри­ваю глаза, и мне ка­жет­ся, что плывёт по небу ска­зоч­ное белое чу­до­ви­ще на золочёных рас­пах­нув­ших­ся кры­льях.

(16)От­ле­жав­шись в па­ху­чей траве, на­лю­бо­вав­шись зо­ло­ти­сты­ми лет­ни­ми об­ла­ка­ми, не­движ­но за­стыв­ши­ми в не­бес­ном оке­а­не, с новым при­ли­вом сил под­ни­ма­юсь с тёплой ро­ди­мой земли, чтобы про­дол­жать свой путь среди цве­ту­ще­го мира.

(17)Скром­ная при­ро­да тех мест, где я провёл пер­вые годы моей со­зна­тель­ной жизни, не бли­ста­ла пыш­ною кра­сою. (18)Здесь не было ве­ли­че­ствен­ных гор и скал, окружённых об­ла­ка­ми, эф­фект­ных, со­блаз­ни­тель­ных для ху­дож­ни­ков, по­тря­са­ю­щих па­но­рам. (19)Это был обыч­ный рус­ский про­стор: поля, леса, де­рев­ни с со­ло­мен­ны­ми и де­ре­вян­ны­ми кров­ля­ми, по­рос­ши­ми бар­хат­ным мхом, с туск­лы­ми ма­лень­ки­ми окон­ца­ми, из ко­то­рых вы­гля­ды­ва­ли лица людей. (20)Едешь, едешь, бы­ва­ло, де­сят­ки вёрст, и как бы не из­ме­ня­ет­ся, почти не дви­жет­ся окру­жа­ю­щий тебя пей­заж. (21)Подчёрки­вая за­стыв­шую не­по­движ­ность июль­ско­го дня, поют, за­ли­ва­ясь, по­ле­вые куз­не­чи­ки. (22)Их тон­кий оглу­ши­тель­ный звон не­пре­рыв­но пре­сле­ду­ет пут­ни­ка, тихо бре­ду­ще­го вдоль на­ез­жен­ной, пыль­ной до­ро­ги. (23)Чу­дес­ным, пол­ным бур­ной ра­дост­ной жизни ка­зал­ся мне этот зна­ко­мый и род­ной мир.

(24)Ещё в годы ран­не­го дет­ства хра­нил я тай­ную мечту  — уви­деть и обой­ти мир. (25)С ве­ли­чай­шим увле­че­ни­ем от­да­вал­ся чте­нию книг, в ко­то­рых опи­сы­ва­лись по­хож­де­ния от­важ­ных охот­ни­ков-сле­до­пы­тов. (26)Во­об­ра­же­ние с не­обы­чай­ною силою пе­ре­но­си­ло меня в далёкие стра­ны. (27)За­крыв глаза, я пре­да­вал­ся страст­ным меч­та­ни­ям и уже видел себя пу­те­ше­ствен­ни­ком, ис­ка­те­лем при­клю­че­ний. (28)Я меч­тал о бу­ду­щих пу­те­ше­стви­ях, бес­печ­но и ве­се­ло про­ле­тая над рас­сти­лав­шей­ся подо мною лю­би­мой землёю.

(29)Опи­сан­ные в кни­гах по­дви­ги и при­клю­че­ния вол­но­ва­ли меня не­обы­чай­но. (30)От­ры­ва­ясь от книги, я как бы сво­и­ми гла­за­ми видел сталь­ные до­спе­хи, свер­ка­ю­щие шлемы, мечи  — вы­зван­ные во­об­ра­же­ни­ем ви­де­ния об­сту­па­ли меня, дей­стви­тель­ность ме­ша­лась под­час со сно­ви­де­ни­я­ми. (31)Во снах я видел опи­сан­ных в книге бо­га­ты­рей, страш­ных чу­до­вищ, сра­жал­ся с ними и по­беж­дал.

(32)Труд­но пред­ста­вить те­перь чу­дес­ную игру во­об­ра­же­ния, ко­то­рая вла­де­ла мною в дет­стве. (33)Коня с мо­чаль­ною гри­вой пред­став­лял я живым, го­ря­чим ска­ку­ном-ино­ход­цем. (34)Пламя и дым вы­ры­ва­ют­ся из нозд­рей коня, с се­реб­ря­ных удил па­да­ет кло­чья­ми пена. (35)Вы­стру­ган­ный из лу­чи­ны меч был на­сто­я­щий бо­га­тыр­ский меч-кла­де­нец. (36)С не­со­кру­ши­мою силою по­ра­жал я не­смет­ную вра­же­скую рать, под уда­ра­ми иг­ру­шеч­но­го меча сле­та­ли с вы­со­кой раз­рос­шей­ся кра­пи­вы пу­ши­стые вра­же­ские го­ло­вы. (37)Вра­же­ская рать ле­жа­ла по­вер­жен­ной на поле брани. (38)Вло­жив «окро­вав­лен­ный» меч в ножны, я гордо воз­вра­щал­ся в за­вет­ный свой уго­лок.

(39)Не­мно­гие из нас, взрос­лых, со­хра­ни­ли эту чу­дес­ную спо­соб­ность пре­об­ра­жать­ся. (40)Редки и счаст­ли­вы по­се­ща­ю­щие нас мгно­ве­ния, когда мы опять можем по­чув­ство­вать себя детьми. (41)В даль­них ски­та­ни­ях при встре­че с лю­без­ны­ми серд­цу лю­дь­ми пе­ре­жи­ваю я преж­нее сча­стье, по-преж­не­му креп­ко и ра­дост­но бьётся моё серд­це.

(По И. С. Со­ко­ло­ву-Ми­ки­то­ву*)

* Иван Сер­ге­е­вич Со­ко­лов-Ми­ки­тов (1892—1975)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель и жур­на­лист, автор по­ве­стей и рас­ска­зов, пу­те­вых очер­ков о при­ро­де, пу­те­ше­стви­ях и людях труда.

— (1)Кто ты?

— (2)Че­ло­век.

— (3)Какой че­ло­век? (4)Чем от­ли­ча­ешь­ся от дру­гих?

— (5)Я таких-то ро­ди­те­лей сын, дочь, я ста­рый, я мо­ло­дой, я бо­га­тый, я бед­ный.

(6)Каж­дый из нас осо­бен­ный от всех дру­гих людей че­ло­век: муж­чи­на, жен­щи­на, ста­рик, маль­чик, де­воч­ка; и в каж­дом из нас, осо­бен­ном че­ло­ве­ке, живёт во всех одно и то же во всех ду­хов­ное су­ще­ство, так что каж­дый из нас вме­сте и Иван, и На­та­лья, и одно и то же во всех ду­хов­ное су­ще­ство.

(7)И когда мы го­во­рим: я хочу, то ино­гда это зна­чит то, что хочет этого Иван или На­та­лья,  — ино­гда же то, что хочет этого то ду­хов­ное су­ще­ство, ко­то­рое во всех одно. (8)Так что бы­ва­ет так, что Иван или На­та­лья хочет чего-ни­будь од­но­го, а ду­хов­ное су­ще­ство, ко­то­рое живёт в них, не хочет этого, а хочет со­всем дру­го­го.

(9)Кто-то под­хо­дит к двери. (10)Я спра­ши­ваю: «Кто там?» (11)От­ве­ча­ют: «Я».  — (12)«Кто я?»  — (13)«Да я»,  — от­ве­ча­ет тот, кто пришёл. (14)А пришёл кре­стьян­ский маль­чик. (15)Он удив­ля­ет­ся тому, что можно спра­ши­вать о том, кто это я. (16)Он удив­ля­ет­ся по­то­му, что чув­ству­ет в себе то еди­ное ду­хов­ное су­ще­ство, ко­то­рое одно во всех, и по­то­му удив­ля­ет­ся тому, что можно спра­ши­вать о том, что долж­но быть из­вест­но вся­ко­му.

(17)Го­во­рить, что то, что мы на­зы­ва­ем собою, есть толь­ко тело, что и мой разум, и моя душа, и моя лю­бовь  — всё толь­ко от тела,  — го­во­рить так всё равно, что го­во­рить, что то, что мы на­зы­ва­ем нашим телом, есть толь­ко та пища, ко­то­рой пи­та­ет­ся тело. (18)Прав­да, что тело моё  — это толь­ко пе­ре­де­лан­ная телом пища и что без пищи не было бы тела, но тело моё не пища. (19)Пища  — это то, что нужно для жизни тела, но не тело.

(20)То же и про душу. (21)Прав­да, что без моего тела не было бы того, что я на­зы­ваю душой, но всё-таки душа моя не тело.(22)Тело толь­ко нужно для души, но тело не душа. (23)Не было бы души, я бы и не знал, что такое моё тело.

(24)На­ча­ло жизни не в теле, а в душе.

(25)В каж­дом че­ло­ве­ке живут два че­ло­ве­ка: один сле­пой, те­лес­ный, а дру­гой зря­чий, ду­хов­ный. (26)Один  — сле­пой че­ло­век  — ест, пьёт, ра­бо­та­ет, от­ды­ха­ет, пло­дит­ся и де­ла­ет всё это, как заведённые часы. (27)Дру­гой  — зря­чий, ду­хов­ный че­ло­век  — сам ни­че­го не де­ла­ет, а толь­ко одоб­ря­ет или не одоб­ря­ет то, что де­ла­ет сле­пой, жи­вот­ный че­ло­век.

(28)Зря­чую, ду­хов­ную часть че­ло­ве­ка на­зы­ва­ют со­ве­стью. (29)Эта ду­хов­ная часть че­ло­ве­ка, со­весть, дей­ству­ет так же, как стрел­ка ком­па­са. (30)Стрел­ка ком­па­са дви­га­ет­ся с места толь­ко тогда, когда тот, кто несёт её, схо­дит с того пути, ко­то­рый она по­ка­зы­ва­ет. (31)То же и с со­ве­стью: она мол­чит, пока че­ло­век де­ла­ет то, что долж­но. (32)Но стоит че­ло­ве­ку сойти с на­сто­я­ще­го пути, и со­весть по­ка­зы­ва­ет че­ло­ве­ку, куда и на­сколь­ко он сбил­ся.

(33)Когда мы слы­шим про то, что че­ло­век сде­лал что-ни­будь дур­ное, мы го­во­рим: со­ве­сти у него нет.

(34)Что же такое со­весть?

(35)Со­весть  — это голос того еди­но­го ду­хов­но­го су­ще­ства, ко­то­рое живёт во всех.

(36)Со­весть  — это со­зна­ние того ду­хов­но­го су­ще­ства, ко­то­рое живёт во всех людях. (37)И толь­ко тогда, когда она такое со­зна­ние, она вер­ный ру­ко­во­ди­тель жизни людей. (38)А то часто люди счи­та­ют за со­весть не со­зна­ние этого ду­хов­но­го су­ще­ства, а то, что счи­та­ет­ся хо­ро­шим или дур­ным теми лю­дь­ми, с ко­то­ры­ми они живут.

(39)Голос стра­стей может быть гром­че го­ло­са со­ве­сти, но голос стра­стей со­всем дру­гой, чем тот спо­кой­ный и упор­ный голос, ко­то­рым го­во­рит со­весть. (40)И как ни гром­ко кри­чат стра­сти, они всё-таки ро­бе­ют перед тихим, спо­кой­ным и упор­ным го­ло­сом со­ве­сти. (41)Го­ло­сом этим го­во­рит то веч­ное, что живёт в че­ло­ве­ке.

(42)Фи­ло­соф И. Кант го­во­рил, что две вещи боль­ше всего удив­ля­ют его. (43)Одно  — это звёзды на небе, а дру­гое  — это закон добра в душе че­ло­ве­ка.

(44)Ис­тин­ное доб­рое в тебе самом, в твоей душе!

(По Л. Н. Тол­сто­му*)

* Лев Ни­ко­ла­е­вич Тол­стой (1828—1910)  — все­мир­но из­вест­ный рус­ский пи­са­тель, мыс­ли­тель и про­све­ти­тель.

(1)Па­мят­ни­ков ар­хи­тек­ту­ры в Москве уни­что­же­но более четырёхсот, так что я слиш­ком уто­мил бы вас, если бы взял­ся за пол­ное дос­ко­наль­ное пе­ре­чис­ле­ние. (2)Жалко и Су­ха­ре­ву башню, по­стро­ен­ную в XVII веке. (3)Про­бле­му объ­ез­да её ав­то­мо­би­ля­ми можно было ре­шить по-дру­го­му, по­жерт­во­вав хотя бы уг­ло­вы­ми до­ма­ми на Кол­хоз­ной (тогда) пло­ща­ди (уни­вер­маг, хо­зяй­ствен­ный ма­га­зин, книж­ный ма­га­зин). (4)Жалко и Крас­ные, и Три­ум­фаль­ные во­ро­та.

(5)А зна­е­те ли, что пло­щадь Пуш­ки­на укра­шал древ­ний Страст­ной мо­на­стырь? (6)Сло­ма­ли. (7)От­крыл­ся чёрно-серый уны­лый фасад. (8)Этим ли фа­са­дом долж­ны мы гор­дить­ся как до­сто­при­ме­ча­тель­но­стью Моск­вы? (9)Ни­ко­го не уди­вишь и скве­ром, и кон­церт­ным залом «Рос­сия» на месте Страст­но­го мо­на­сты­ря.

(10)Сорок лет стро­и­лось на на­род­ные день­ги (сбор по­жерт­во­ва­ний) гран­ди­оз­ное ар­хи­тек­тур­ное со­ору­же­ние − храм Хри­ста Спа­си­те­ля. (11)Он стро­ил­ся как па­мят­ник не­по­корённо­сти мос­ков­ской перед силь­ным вра­гом, как па­мят­ник по­бе­ды над На­по­лео­ном. (12)Ве­ли­кий рус­ский ху­дож­ник Ва­си­лий Су­ри­ков рас­пи­сы­вал его стены и своды. (13)Это было самое вы­со­кое и самое ве­ли­че­ствен­ное зда­ние в Москве. (14)Его было видно с лю­бо­го конца го­ро­да. (15)Зда­ние не древ­нее, но оно ор­га­ни­зо­вы­ва­ло на­ря­ду с ан­сам­блем Крем­ля ар­хи­тек­тур­ный центр нашей сто­ли­цы. (16)Сло­ма­ли... (17)По­стро­и­ли пла­ва­тель­ный бас­сейн. (18)И лишь в се­ре­ди­не де­вя­но­стых опять всем миром храм от­стро­и­ли за­но­во.

(19)Раз­ру­шая ста­ри­ну, мы все­гда об­ры­ва­ем корни.

(20)У де­ре­ва каж­дый ко­ре­шок, каж­дый кор­не­вой во­ло­сок на учёте, а уж тем более те кор­не­ви­ща, что ухо­дят в глу­бо­чай­шие во­до­нос­ные пла­сты. (21)Как знать, может быть, в мо­мент какой-ни­будь ве­ли­кой за­су­хи имен­но те, ка­за­лось бы, уже от­жив­шие, кор­не­ви­ща по­да­дут на­верх, где ли­стья, живую спа­си­тель­ную влагу.

(22)Ужас­ная судь­ба по­стиг­ла ве­ли­ко­леп­ное Са­до­вое коль­цо. (23)Пред­ставь­те себе на месте се­го­дняш­них мос­ков­ских буль­ва­ров голый и уны­лый ас­фальт во всю их огром­ную ши­ри­ну. (24)А те­перь пред­ставь­те себе на месте го­ло­го ши­ро­ко­го ас­фаль­та на Боль­шом Са­до­вом коль­це такую же зе­лень, как на уце­лев­ших буль­ва­рах.

(25)Ка­за­лось бы, в огром­ном про­дымлённом го­ро­де каж­дое де­ре­во долж­но со­дер­жать­ся на учёте, каж­дая ве­точ­ка до­ро­га. (26)И дей­стви­тель­но, са­жа­ем сей­час на тро­туа­рах липки, тра­тим на это много денег, уси­лий и вре­ме­ни. (27)Но росли ведь го­то­вые ве­ко­вые де­ре­вья. (28)Огром­ное зелёное коль­цо (Са­до­вое коль­цо!) обла­го­ра­жи­ва­ло Моск­ву. (29)Прав­да, что при де­ре­вьях про­ез­ды и спра­ва, и слева были бы поуже, как, до­пу­стим, на Твер­ском буль­ва­ре либо на Ле­нин­град­ском про­спек­те. (30)Но ведь ездят же там ав­то­мо­би­ли. (31)Кроме того, можно было устро­ить объ­езд­ные пути па­рал­лель­но Са­до­во­му коль­цу, тогда со­хра­ни­лось бы самое цен­ное, что может быть в боль­шом го­ро­де,  — живая зе­лень.

(32)Если го­во­рить стро­же и точ­нее, на месте уни­каль­но­го, пусть не­мно­го ар­ха­ич­но­го, пусть глу­бо­ко рус­ско­го, но тем-то и уни­каль­но­го го­ро­да Моск­вы по­стро­ен город сред­не­ев­ро­пей­ско­го типа, не вы­де­ля­ю­щий­ся ничем осо­бен­ным. (33)Город как город. (34)Даже хо­ро­ший город. (35)Но не боль­ше того.

(36)В самом деле, да­вай­те про­ведём но­во­го че­ло­ве­ка, ну хоть па­ри­жа­ни­на или бу­да­пешт­ца, по улице Твер­ской, по глав­ной улице Моск­вы. (37)Чем по­ра­зим его во­об­ра­же­ние, какой такой жем­чу­жи­ной зод­че­ства? (38)Каким таким сви­де­те­лем ста­ри­ны? (39)Вот те­ле­граф. (40)Вот го­сти­ни­ца. (41)Вот дом на углу Твер­ско­го буль­ва­ра, где кон­ди­тер­ский ма­га­зин. (42)Ви­де­ли па­ри­жа­нин и бу­да­пеш­тец по­доб­ные дома. (43)Ещё и по­луч­ше. (44)Ни­че­го не го­во­рю. (45)Хо­ро­шие, доб­рот­ные дома, но всё же ин­те­рес­ны не они, а имен­но па­мят­ни­ки: Кремль, Ко­ло­мен­ское, Ан­д­ро­ни­ков мо­на­стырь.

(По В. А. Со­ло­ухи­ну)

Вла­ди­мир Алек­се­е­вич Со­ло­ухин (1924−1997)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель и поэт, один из круп­ней­ших пред­ста­ви­те­лей «де­ре­вен­ской прозы».

(1)С ра­бо­ты в этот раз Нина воз­вра­ща­лась позд­но. (2)Дверь по­че­му-то ока­за­лась от­кры­той, в тёмной ком­на­те было хо­лод­но, плита не то­пи­лась; за сто­лом, по­ло­жив на клеёнку руки, си­де­ла Ев­ге­ния Ива­нов­на в ват­ни­ке и плат­ке, смот­ре­ла на хо­лод­ную плиту.

— (3)Что это вы в тем­но­те?  — спро­си­ла Нина.

(4)Ев­ге­ния Ива­нов­на не взгля­ну­ла в её сто­ро­ну.

(5)Нина вышла, раз­де­лась, при­ня­лась рас­тап­ли­вать плиту и всё огля­ды­ва­лась на Ев­ге­нию Ива­нов­ну  — та си­де­ла всё так же не­по­движ­но, из­ред­ка роняя:

— Вот беда-то, ба­тюш­ки…

(6)Нина по­до­шла, тро­ну­ла за плечо:

— Что с вами, тётя Женя?

(7)Ев­ге­ния Ива­нов­на мель­ком по­смот­ре­ла на Нину и опять уста­ви­лась на плиту:

— Вот беда-то…

(8)Нину тре­во­жи­ли не слова, а эта на­пряжённая поза и глаза, ко­то­рые ни­ку­да не смот­ре­ли, хотя были от­кры­ты. (9)Нина смот­ре­ла на ост­рый, стран­но из­ме­нив­ший­ся, вы­тя­ну­тый про­филь, и на неё дох­ну­ло лип­ким стра­хом.

— (10)Сей­час по­став­лю чай…

(11)Она чи­сти­ла кар­тош­ку, мыла её, ста­ви­ла на плиту и всё ду­ма­ла: где и какая беда? (12)Уж не пе­ре­да­ва­ли ли чего по радио? (13)Что-ни­будь про Ста­лин­град или Ле­нин­град?..

(14)И тут ей по­ка­за­лось, что Ев­ге­ния Ива­нов­на улыб­ну­лась, за­дох­нув­ший­ся голос за­бор­мо­тал бес­смыс­ли­цу. (15)Те­перь Нине стало по-на­сто­я­ще­му страш­но. (16)Она вы­скольз­ну­ла ти­хонь­ко в сени, от­ту­да  — во двор, по­бе­жа­ла к Ип­по­ли­тов­не.

— (17)Пойдёмте к нам. (18)Там тётя Женя чего-то… (19)Сидит… (20)Бор­мо­чет… (21)Она вроде не в себе. (22)Я боюсь…

(23)Крях­тя и по­ста­ны­вая, Ип­по­ли­тов­на под­ня­лась с по­сте­ли. (24)Ста­руш­ка пошла, дер­жась за стен­ки, пе­ре­хва­ты­ва­ясь ру­ка­ми. (25)Нина под­дер­жи­ва­ла её.

(26)Ев­ге­ния Ива­нов­на всё так же си­де­ла лицом к плите и даже не взгля­ну­ла на них.

— (27)Ты чего это, в одёже?  — с по­ро­га оклик­ну­ла Ип­по­ли­тов­на.

(28)А Ев­ге­ния Ива­нов­на будто и не слы­ша­ла. (29)Она толь­ко за­ело­зи­ла шер­ша­вы­ми ла­до­ня­ми по клеёнке, как будто сме­та­ла крош­ки.

(30)Ип­по­ли­тов­на по­до­шла, тя­же­ло опу­сти­лась на стул, взяла её за руки, по­тя­ну­ла к себе:

— Ай не­мо­жет­ся?..

(31)Ев­ге­ния Ива­нов­на осмыс­лен­но по­смот­ре­ла на неё, сдви­нув брови, как будто си­ли­лась и не могла по­нять обращённые к ней слова. (32)А потом опять страш­но оска­ли­лась  — то ли улыб­ну­лась, то ли со­би­ра­лась за­пла­кать,  — запёкши­ми­ся гу­ба­ми про­шеп­та­ла:

— Пом­нишь, сон-то страш­ный я ви­де­ла?  — (33)Она упала го­ло­вой на стол.  — (34)Мужа убили!.. (35)А Ко­люш­ка, сын  — без вести…

(36)Нина за­жа­ла рот рукой. (37)Ип­по­ли­тов­на по­сте­пен­но оправ­ля­лась от ис­пу­га, при­хо­ди­ла в себя и уже скреб­ла ма­лень­ки­ми пух­лы­ми ру­ка­ми по спине Ев­ге­нии Ива­нов­ны.

— (38)Ты по­го­ди… (39)Сразу-то не верь. (40)Ты по­го­ди… (41)По­хо­рон­ки-то кто пишет? (42)Пи­са­ри. (43)А они при шта­бах, там бумаг страсть сколь­ко… (44)Вот и по­пу­та­ли.

(45)А Ев­ге­ния Ива­нов­на со сто­ном пе­ре­ка­ты­ва­лась лбом по столу, во­ло­сы рас­сы­па­лись, липли к мок­рым щекам. (46)Вдруг она ото­рва­ла го­ло­ву от стола и за­мер­ла, вроде к чему-то при­слу­ши­ва­ясь. (47)По­ша­ри­ла в кар­ма­нах ват­ни­ка, вы­та­щи­ла бу­ма­гу, всхлип­ну­ла, по­да­ла Нине.

(48)Нина про­чи­та­ла. (49)Эта бу­ма­га была из во­ен­ко­ма­та, в ней зна­чи­лось, что ря­до­вой За­ва­лов Ни­ко­лай Ар­та­мо­но­вич погиб в де­каб­ре 1941 года, а млад­ший сер­жант Ни­ко­лай Ни­ко­ла­е­вич с но­яб­ря 1941 года чис­лит­ся в про­пав­ших без вести.

(50)И опять Ев­ге­ния Ива­нов­на стала пла­кать, при­пав го­ло­вой к столу.

— (51)Ну, так что?  — и тут на­шлась Ип­по­ли­тов­на.  — (52)Нюрку Ми­ло­ва­но­ву с Кир­пич­ной зна­ешь? (53)Пришёл мужик домой без ноги, а через месяц на него по­хо­рон­ка, сам и по­лу­чил… (54)Война боль­шая, людей-то сколь­ко, кого и по­пу­та­ют…

(55)Ев­ге­ния Ива­нов­на при­тих­ла, толь­ко из­ред­ка всхли­пы­ва­ла, смот­ре­ла и слу­ша­ла для по­след­ней ду­шев­ной за­цеп­ки, чтобы сми­рить пер­вое горе.

(56)А Нина ду­ма­ла о Луке из пьесы Горь­ко­го «На дне», про ко­то­ро­го го­во­ри­ли, что он жулик и вред­ный уте­ши­тель… (57)А Нина ви­де­ла его доб­ро­ту, ведь он один по­жа­лел умер­шую Анну. (58)И сей­час ду­ма­ла, что в жизни нель­зя без уте­ши­те­лей,иначе сло­ма­ет­ся душа; страш­ную прав­ду надо впус­кать по­сте­пен­но, при­дер­жи­вая её свя­той ложью, иначе душа не вы­дер­жит…

(59)Че­ло­ве­че­ская душа не ме­талл, она хруп­ка и ра­ни­ма…

(60)Ев­ге­ния Ива­нов­на, слов­но толь­ко что проснув­шись, об­ве­ла за­пав­ши­ми гла­за­ми ком­на­ту, и вдруг сжала ру­ка­ми го­ло­ву, за­пла­ка­ла.

(По М. В. Глуш­ко*)

* Мария Ва­си­льев­на Глуш­ко (1922—1993)  — со­вет­ская и укра­ин­ская пи­са­тель­ни­ца, сце­на­рист.

«(1)Зачем я от вре­ме­ни за­ви­сеть буду? (2)Пус­кай же лучше оно за­ви­сит от меня». (3)Мне часто вспо­ми­на­ют­ся эти гор­дые слова Ба­за­ро­ва. (4)Вот были люди! (5)Как они ве­ри­ли в себя! (6)А я, ка­жет­ся, на­сто­я­щим об­ра­зом в одно толь­ко и верю  — это имен­но в не­одо­ли­мую силу вре­ме­ни. «(7)Зачем я от вре­ме­ни за­ви­сеть буду?» (8)Зачем? (9)Оно не от­ве­ча­ет; оно не­за­мет­но за­хва­ты­ва­ет тебя и ведёт, куда хочет; хо­ро­шо, если твой путь лежит туда же, а если нет? (10)Со­зна­вай тогда, что ты идёшь не по своей воле, про­те­стуй всем своим су­ще­ством,  — оно всё-таки де­ла­ет по-сво­е­му. (11)Я в таком по­ло­же­нии и на­хо­дил­ся. (12)Время тяжёлое, глу­хое и су­мрач­ное со всех сто­рон охва­ты­ва­ло меня, и я со стра­хом видел, что оно по­ся­га­ет на самое для меня до­ро­гое, по­ся­га­ет на моё ми­ро­со­зер­ца­ние, на всю мою ду­шев­ную жизнь… (13)Гарт­ман го­во­рит, что «убеж­де­ния наши  — плод бес­со­зна­тель­но­го, а умом мы к ним лишь подыс­ки­ва­ем более или менее под­хо­дя­щие ос­но­ва­ния»; я чув­ство­вал, что там где-то, в этом не­уло­ви­мом бес­со­зна­тель­ном, шла тай­ная, пре­да­тель­ская, не­ве­до­мая мне ра­бо­та и что в один пре­крас­ный день я вдруг ока­жусь во вла­сти этого бес­со­зна­тель­но­го. (14)Мысль эта на­пол­ня­ла меня ужа­сом: я слиш­ком ясно видел, что прав­да, жизнь  — всё в моём ми­ро­со­зер­ца­нии, что, если я его по­те­ряю, я по­те­ряю всё.

(15)То, что про­ис­хо­ди­ло кру­гом, лишь укреп­ля­ло меня в убеж­де­нии, что страх мой не­на­пра­сен, что сила вре­ме­ни  — сила страш­ная и не по плечу че­ло­ве­ку. (16)Каким чудом могло слу­чить­ся, что в такой ко­рот­кий срок всё так из­ме­ни­лось? (17)Самые свет­лые имена вдруг по­туск­не­ли, на смену ста­ро­му по­ко­ле­нию яви­лось новое, и не ве­ри­лось: не­уже­ли эти  — всего толь­ко млад­шие бра­тья вче­раш­них?

(18)В ли­те­ра­ту­ре мед­лен­но, но не­пре­рыв­но шло общее за­во­ра­чи­ва­ние фрон­та, и шло вовсе не во имя каких-либо новых начал,  — о нет! (19)Дело было очень ясно: это было лишь ре­не­гат­ство*  — ре­не­гат­ство общее, мас­со­вое и, что всего ужас­нее, бес­со­зна­тель­ное. (20)Ли­те­ра­ту­ра тща­тель­но оплёвы­ва­ла в про­шлом всё свет­лое и силь­ное, но оплёвы­ва­ла на­ив­но, сама того не за­ме­чая, во­об­ра­жая, что под­дер­жи­ва­ет какие-то «за­ве­ты»; преж­нее чи­стое знамя в её руках давно уже об­ра­ти­лось в гряз­ную тряп­ку, а она с гор­до­стью несла эту опо­зо­рен­ную ею свя­ты­ню и звала к ней чи­та­те­ля; с мёртвым серд­цем, без огня и без веры, го­во­ри­ла она что-то, чему никто не верил…

(21)Я с при­сталь­ным вни­ма­ни­ем сле­дил за всеми этими пе­ре­ме­на­ми; обид­но ста­но­ви­лось за че­ло­ве­ка, так по­кор­но и бес­со­зна­тель­но иду­ще­го туда, куда его гонит время. (22)Но при этом я не мог не ви­деть и всей чу­до­вищ­ной урод­ли­во­сти моего соб­ствен­но­го по­ло­же­ния: от­ча­ян­но ста­ра­ясь стать выше вре­ме­ни (как будто это воз­мож­но!), не­до­вер­чи­во встре­чая вся­кое новое ве­я­ние, я об­ре­кал себя на мёртвую не­по­движ­ность; мне гро­зи­ла опас­ность об­ра­тить­ся в со­вер­шен­но «обес­смыс­лен­ную щепку» когда-то «по­бе­до­нос­но­го ко­раб­ля». (23)Я пу­тал­ся всё боль­ше в этом без­вы­ход­ном про­ти­во­ре­чии, за­глу­шая в душе горь­кое пре­зре­ние к себе.

(24)Я не бичую себя, по­то­му что тогда не­пре­мен­но начнёшь лгать и пре­уве­ли­чи­вать; но в этом-то нужно со­знать­ся,  — что такое на­стро­е­ние мало спо­соб­ству­ет ува­же­нию к себе. (25)За­гля­нешь в душу,  — так там хо­лод­но и темно, так гадко-жалок этот бес­силь­ный страх перед окру­жа­ю­щим!

(26)И ка­жет­ся тебе, что никто ни­ко­гда не пе­ре­жи­вал ни­че­го по­доб­но­го, что ты какой-то стран­ный урод, вы­бро­шен­ный на свет те­пе­реш­ним стран­ным, не­опре­делённым вре­ме­нем… (27)Тя­же­ло жить так. (28)Меня спа­са­ла толь­ко ра­бо­та; а ра­бо­ты мне, как зем­ско­му врачу, было много, осо­бен­но в по­след­ний год,  — ра­бо­ты тяжёлой и от­вет­ствен­ной. (29)Этого мне и нужно было; всем су­ще­ством от­дать­ся делу, со­вер­шен­но за­бы­вая свои стра­хи,  — вот была моя цель, смысл жизни.

*Ре­не­гат­ство  — от­ступ­ни­че­ство.

(По В. В. Ве­ре­са­е­ву*)

* Ви­кен­тий Ви­кен­тье­вич Ве­ре­са­ев (1867—1945)  — рус­ский и со­вет­ский пи­са­тель, пе­ре­вод­чик, ли­те­ра­ту­ро­вед.

(1)Над пись­мен­ным сто­лом висит фо­то­гра­фия отца: он без шапки, се­до­ва­тые во­ло­сы вьют­ся буйно и мо­ло­до над ши­ро­ким лбом, а глаза чуть при­щу­ре­ны, улы­ба­ют­ся на­смеш­ли­во и про­ни­ца­тель­но, всё видя, всё по­ни­мая… (2)Глаза у отца были тёмно синие, а на фо­то­гра­фии они со­всем чёрные, южные, очень живые.

(3)Ста­рые зна­ко­мые часто го­во­рят ма­те­ри:

− Дима стал очень похож на отца. (4)Вы­ли­тый Пётр Ан­дре­евич!

(5)Ва­ди­му при­ят­но это слы­шать: ему хо­чет­ся быть по­хо­жим на отца. (6)А Вера Фа­де­ев­на, улы­ба­ясь груст­но и сдер­жан­но, от­ве­ча­ет:

− Да, много об­ще­го есть…

(7)Отец погиб в на­ча­ле войны, в де­каб­ре сорок пер­во­го года. (8)Это была его тре­тья война, хотя про­фес­сия у отца была самая мир­ная − учи­тель. (9)По­след­ние пят­на­дцать лет он ра­бо­тал ди­рек­то­ром школы. (10)И‚ когда отец вме­сте с дру­ги­ми опол­чен­ца­ми уез­жал на фронт − это было в июле, на Бе­ло­рус­ском вок­за­ле, − про­во­жать его при­шло много учи­те­лей и школь­ной молодёжи. (11)Они сто­я­ли во­круг отца шум­ной, тес­ной тол­пой, го­во­ри­ли, пе­ре­би­вая друг друга, тёплые про­щаль­ные слова, а завуч, се­день­кая ста­руш­ка в очках, даже всплак­ну­ла, и отцу при­ш­лось уте­шать её.

(12)Сам он был спо­ко­ен, го­во­рил шут­ли­во:

− Я же с нем­ца­ми тре­тий раз встре­ча­юсь. (13)Тре­тий раз не страш­но…

(14)Ва­ди­му не­при­выч­но и стран­но было ви­деть отца в тяжёлых сол­дат­ских са­по­гах, со скат­кой ши­не­ли на плече, в пи­лот­ке. (15)Про­ща­ясь с Ва­ди­мом, отец ска­зал:

− Глав­ное − креп­ко ве­рить, сынок. (16)Это самое глав­ное в жизни. (17)Креп­ко ве­рить − зна­чит на­по­ло­ви­ну по­бе­дить. − (18)И, силь­но, по-муж­ски, сжав руку Ва­ди­ма, до­ба­вил впол­го­ло­са: − Мать бе­ре­ги! (19)Ты, брат, глава семьи те­перь, опора…

(20)Когда воз­вра­ща­лись с вок­за­ла, Вадим пер­вый раз взял маму под руку. (21)Всю до­ро­гу мол­чал. (22)Он думал о сло­вах отца: «Ты те­перь глава семьи, опора». (23)Зна­чит, он уже не маль­чик, а глава семьи, отец по­ру­чил ему бе­речь мать. (24)Отец и рань­ше, уез­жая в ко­ман­ди­ров­ку, го­во­рил Ва­ди­му на­ро­чи­то гром­ким и стро­гим го­ло­сом: «Смот­ри − маму бе­ре­ги!» (25)Се­год­ня он это же ска­зал тихо и на­звал маму не­обыч­но су­ро­во − мать… (26)Да, те­перь начнётся для Ва­ди­ма новая жизнь, пол­ная забот и от­вет­ствен­но­сти. (27)И Вадим раз­ду­мы­вал: когда же и с чего имен­но на­чи­нать ему эту новую жизнь?

(28)А на сле­ду­ю­щей не­де­ле «глава семьи» тай­ком от семьи пошёл в во­ен­ко­мат и по­про­сил­ся на фронт. (29)Ему от­ка­за­ли, так как у него ещё не было пас­пор­та, никто не по­ве­рил его сло­вам, что ему уже сем­на­дцать лет. (30)Об этой не­удач­ной по­пыт­ке он не ска­зал ни­ко­му.

(31)На­сту­пил сен­тябрь. (32)Вадим дол­жен был бы за­кан­чи­вать в этом году де­ся­тый класс. (33)Но за­ня­тий всё не было. (34)Он по­сту­пил в молодёжную по­жар­ную ко­ман­ду и два ме­ся­ца тру­дил­ся: ночью стоял на де­жур­стве, тушил за­жи­гал­ки, ловил ра­кет­чи­ков, а днём ра­бо­тал вме­сте со всей ко­ман­дой на дро­вя­ном скла­де, на раз­ных вок­за­лах, чаще всего на реч­ном − раз­гру­жал баржи с бо­е­при­па­са­ми. (35)Спать при­хо­ди­лось мало.

(36)Стоя осен­ней ночью у чер­дач­но­го окна в каком-ни­будь доме на По­лян­ке или на Ко­ро­вьем валу, глядя на вспыш­ки зе­ни­ток в небе и мгно­вен­но воз­ни­ка­ю­щие ро­зо­вые нити трас­си­ру­ю­щих пуль, Вадим про­ни­кал­ся новым ощу­ще­ни­ем: он был уже опо­рой не толь­ко семьи, но и всей своей улицы, всего рай­о­на, де­сят­ков, сотен семей, не­ви­ди­мо спя­щих или бодр­ству­ю­щих в кро­меш­ном мраке за­темнённого го­ро­да. (37)Он от­ве­чал за жизни тысяч людей, за це­лость их домов. (38)Позже, на фрон­те, это чув­ство от­вет­ствен­но­сти ещё боль­ше укре­пи­лось в нём, и уже не улица, не город, а вся стра­на, ка­за­лось ему, сто­я­ла за его спи­ной, и он был её опо­рой и от­ве­чал за её судь­бу.

(39)Вадим попал на фронт в тот ве­ли­кий год, когда со­кру­ши­тель­ные удары от­бра­сы­ва­ли врага всё даль­ше на запад. (40)Вадим участ­во­вал в раз­гро­ме гит­ле­ров­цев под Кор­су­нью и в ав­гу­стов­ском на­ступ­ле­нии под Яс­са­ми. (41)Стре­ми­тель­ный марш на Бу­ха­рест и потом через Тран­силь­ван­ские Альпы в Вен­грию, битва за Бу­да­пешт и кро­во­про­лит­ные бои у озера Ба­ла­тон, взя­тие Вены и осво­бож­де­ние Праги − вот путь, ко­то­рый прошёл Вадим со своим тан­ком по Ев­ро­пе.

(42)После по­бе­ды над Гер­ма­ни­ей тан­ко­вый полк, в ко­то­ром слу­жил Вадим, пе­ре­бро­си­ли на Даль­ний Во­сток. (43)На­ча­лась война с Япо­ни­ей − труд­ней­ший марш через без­вод­ную, сожжённую солн­цем пу­сты­ню и Хин­ган­ские горы, бои с са­му­рай­ски­ми бан­да­ми в Мань­чжу­рии и, на­ко­нец, Порт-Артур. (44)На краю ма­те­ри­ка, в го­ро­де рус­ской славы, за­вер­ши­ла Со­вет­ская Армия по­бе­до­нос­ный путь.

(45)Два во­ен­ных года за­ка­ли­ли Ва­ди­ма, на­учи­ли его раз­би­рать­ся в людях, на­учи­ли сме­ло­сти − быть силь­нее сво­е­го стра­ха. (46)Они по­ка­за­ли ему, на что спо­со­бен он, Вадим Белов. (47)На войне он на­учил­ся мно­го­му из того, что было не­об­хо­ди­мо не толь­ко для войны, но и про­сто для жизни. (48)На войне он уви­дел свой народ, узнал его стрем­ле­ния и ха­рак­тер и понял, что это его соб­ствен­ный ха­рак­тер, соб­ствен­ные стрем­ле­ния.

(По Ю. В. Три­фо­но­ву*)

* Юрий Ва­лен­ти­но­вич Три­фо­нов (1925—1981)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель.

(1)Зимой 1921 года я ра­бо­тал сек­ре­тарём в га­зе­те «Моряк». (2)В ней во­об­ще ра­бо­та­ло много мо­ло­дых пи­са­те­лей, в том числе Ка­та­ев, Олеша и Ильф. (3)Из ста­рых, опыт­ных часто за­хо­дил к нам в ре­дак­цию толь­ко Ан­дрей Со­боль  — милый, все­гда чем⁠-⁠ни­будь взвол­но­ван­ный, не­усид­чи­вый че­ло­век.

(4)Од­на­ж­ды Со­боль принёс в га­зе­ту свой рас­сказ, раздёрган­ный, спу­тан­ный, хотя и ин­те­рес­ный по теме и, без­услов­но, та­лант­ли­вый.

(5)Все про­чли этот рас­сказ и сму­ти­лись: пе­ча­тать его в таком не­бреж­ном виде было нель­зя. (6)Пред­ло­жить Со­бо­лю ис­пра­вить его никто не ре­шал­ся. (7)В этом от­но­ше­нии Со­боль был не­умо­лим  — и не столь­ко из-за ав­тор­ско­го са­мо­лю­бия (его-то как раз у Со­бо­ля почти не было), сколь­ко из-за нер­воз­но­сти: он не мог воз­вра­щать­ся к на­пи­сан­ным своим вещам и терял к ним ин­те­рес.

(8)Мы си­де­ли и ду­ма­ли: что де­лать? (9)Сидел с нами и наш кор­рек­тор, ста­рик Бла­гов, быв­ший ди­рек­тор самой рас­про­странённой в Рос­сии га­зе­ты «Рус­ское слово», пра­вая рука зна­ме­ни­то­го из­да­те­ля Сы­ти­на.

(10)Это был не­раз­го­вор­чи­вый че­ло­век. (11)Всей своей со­лид­ной фи­гу­рой он со­вер­шен­но не вя­зал­ся с обо­рван­ной и шум­ной молодёжью нашей ре­дак­ции.

(12)Я за­брал ру­ко­пись Со­бо­ля с собой в ма­га­зин Аль­шван­га, чтобы про­честь её ещё раз.

(13)Позд­ним ве­че­ром (было не боль­ше де­ся­ти часов, но город, по­гружённый в тем­но­ту, пу­стел уже в су­мер­ки, и толь­ко ветер зло­рад­но выл на пе­рекрёстках) кто-то по­сту­чал в дверь ма­га­зи­на.

(14)За две­рью стоял Бла­гов.

—  (15)Вот что,  — ска­зал ста­рый кор­рек­тор.  — (16)Я всё думаю об этом

рас­ска­зе Со­бо­ля. (17)Та­лант­ли­вая вещь. (18)Нель­зя, чтобы она про­па­ла. (19)У меня, зна­е­те, как у ста­ро­го га­зет­но­го коня, при­выч­ка не вы­пус­кать из рук хо­ро­шие рас­ска­зы.

—  (20)Что же по­де­ла­ешь!  — от­ве­тил я.

—  (21)Дайте мне ру­ко­пись. (22)Кля­нусь че­стью, я не из­ме­ню в ней ни слова. (23)Я оста­нусь здесь и при вас прой­дусь по ру­ко­пи­си.

—  (24)Что зна­чит «прой­дусь»?  — спро­сил я.  — (25)«Прой­тись»  — это зна­чит вы­пра­вить.

—  (26)Я же вам ска­зал, что не вы­бро­шу и не впишу ни од­но­го слова.

—  (27)А что же вы сде­ла­е­те?

—  (28)А вот уви­ди­те.

(29)В сло­вах Бла­го­ва я по­чув­ство­вал нечто за­га­доч­ное. (30)Какая-то тайна вошла в эту зим­нюю штор­мо­вую ночь в ма­га­зин Аль­шван­га вме­сте с этим спо­кой­ным че­ло­ве­ком. (31)Надо было узнать эту тайну, и по­это­му я со­гла­сил­ся.

(32)Бла­гов вынул из кар­ма­на ога­рок не­обык­но­вен­но тол­стой свечи. (33)Зо­ло­тые по­лос­ки ви­лись по ней спи­ра­лью. (34)Он зажёг этот ога­рок, по­ста­вил его на ящик, сел на мой потрёпан­ный че­мо­дан и скло­нил­ся над ру­ко­пи­сью с плос­ким плот­ниц­ким ка­ран­да­шом в руке.

(35)Бла­гов кон­чил ра­бо­ту над ру­ко­пи­сью толь­ко к утру. (36)Мне он ру­ко­пи­си не по­ка­зал, пока мы не при­шли в ре­дак­цию и ма­ши­нист­ка не пе­ре­пи­са­ла её на­чи­сто.

(37)Я прочёл рас­сказ и оне­мел. (38)Это была про­зрач­ная, литая проза. (39)Всё стало вы­пук­лым, ясным. (40)От преж­ней ском­кан­но­сти и сло­вес­но­го раз­бро­да не оста­лось и тени. (41)При этом дей­стви­тель­но не было вы­бро­ше­но или при­бав­ле­но ни од­но­го слова.

(42)Я по­смот­рел на Бла­го­ва. (43)Он курил тол­стую па­пи­ро­су из чёрного, как чай, ку­бан­ско­го та­ба­ка и усме­хал­ся.

—  (44)Это чудо!  — ска­зал я.  — (45)Как вы это сде­ла­ли?

—  (46)Да про­сто рас­ста­вил пра­виль­но все знаки пре­пи­на­ния. (47)У Со­бо­ля с ними фор­мен­ный ка­вар­дак. (48)Осо­бен­но тща­тель­но я рас­ста­вил точки.

(49)И аб­за­цы. (50)Это ве­ли­кая вещь, милый мой. (51)Ещё Пуш­кин го­во­рил

о зна­ках пре­пи­на­ния. (52)Они су­ще­ству­ют, чтобы вы­де­лить мысль, при­ве­сти слова в пра­виль­ное со­от­но­ше­ние и дать фразе лёгкость и пра­виль­ное зву­ча­ние. (53)Знаки пре­пи­на­ния  — это как нот­ные знаки. (54)Они твёрдо дер­жат текст и не дают ему рас­сы­пать­ся.

(55)Рас­сказ был на­пе­ча­тан. (56)А на сле­ду­ю­щий день в ре­дак­цию во­рвал­ся Со­боль. (57)Он был, как все­гда, без кепки, во­ло­сы его были растрёпаны, а глаза го­ре­ли не­по­нят­ным огнём.

—  (58)Кто тро­гал мой рас­сказ?  — за­кри­чал он не­слы­хан­ным го­ло­сом и с раз­ма­ху уда­рил пал­кой по столу, где ле­жа­ли ком­плек­ты газет. (59)Пыль, как из­вер­же­ние, взле­те­ла над сто­лом.

—  (60)Никто не тро­гал,  — от­ве­тил я.  — (61)Мо­же­те про­ве­рить текст.

—  (62)Ложь!  — крик­нул Со­боль.  — (63)Брех­ня! (64)Я всё равно узнаю, кто тро­гал!

(65)За­пах­ло скан­да­лом. (66)Роб­кие со­труд­ни­ки на­ча­ли быст­ро ис­че­зать из ком­на­ты.

(67)Тогда Бла­гов ска­зал спо­кой­ным и даже уны­лым го­ло­сом:

—  Если вы счи­та­е­те, что пра­виль­но рас­ста­вить в вашем рас­ска­зе знаки пре­пи­на­ния – это зна­чит тро­нуть его, то из­воль­те: тро­гал его я. (68)По своей обя­зан­но­сти кор­рек­то­ра.

(69)Со­боль бро­сил­ся к Бла­го­ву, схва­тил его за руки, креп­ко по­тряс их, потом обнял ста­ри­ка и трое­крат­но, по-мос­ков­ски, по­це­ло­вал его.

—  (70)Спа­си­бо!  — ска­зал взвол­но­ван­но Со­боль.  —  (71)Вы дали мне чу­дес­ный урок. (72)Но толь­ко жалко, что так позд­но. (73)Я чув­ствую себя пре­ступ­ни­ком по от­но­ше­нию к своим преж­ним вещам.

(74)После этого я окон­ча­тель­но убе­дил­ся, с какой по­ра­зи­тель­ной силой дей­ству­ет на чи­та­те­ля точка, по­став­лен­ная во­вре­мя.

(По К. Г. Па­у­стов­ско­му*)

*Кон­стан­тин Ге­ор­ги­е­вич Па­у­стов­ский (1892–1968)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, сце­на­рист и пе­да­гог, жур­на­лист

(1)Лю­бовь к морю  — дет­ское чув­ство. (2)Она не ме­ша­ет не­на­ви­деть ку­па­нье. (3)И в этом боль­шой смысл. (4)Мы любим не воду, а ощу­ще­ние сво­бо­ды, ко­то­рое дарят моря. (5)Наш пленённый дух все­гда меч­та­ет о сво­бо­де, хотя мы редко даём себе в этом отчёт. (6)Мало кто за­ду­мы­вал­ся и над тем, что море, вода по­да­ри­ли людям по­ня­тие волны. (7)Волна, на­ка­ты­ва­ю­ща­я­ся век за веком на бе­ре­га, ко­леб­лю­щая ко­раб­ли, на­толк­ну­ла на одну из ос­нов­ных идей се­го­дняш­ней фи­зи­ки  — о вол­но­вой тео­рии света, вол­но­вой сущ­но­сти ве­ще­ства.

(8)Волна по­да­ри­ла и ритм. (9)В ос­но­ве му­зы­ки лежит ритм волн и ритм дви­же­ния све­тил по не­бе­сам. (10)По­то­му му­зы­ка и про­ни­ка­ет в глу­би­ны ми­ро­вой гар­мо­нии даль­ше дру­гих ис­кусств. (11)Сам звук тоже имеет вол­но­вую при­ро­ду. (12)Мед­лен­ный накат волны на от­мель, вальс и ритм би­е­ния че­ло­ве­че­ско­го серд­ца чрез­вы­чай­но близ­ки. (13)По­то­му вальс не­вре­ди­мым пройдёт сквозь джазы.

(14)Ино­гда очень хо­чет­ся услы­шать в море бе­ре­го­вой при­бой. (15)Когда вóлны сутки за сут­ка­ми раз­би­ва­ют­ся за бор­том, за ил­лю­ми­на­то­ром каюты  — это дру­гое. (16)И гро­хот штóрма в от­кры­том оке­а­не – дру­гое. (17)Ничто не может за­ме­нить шум бе­ре­го­во­го на­ка­та. (18)Там, где море встре­ча­ет­ся с землёй, всё осо­бен­но. (19)И люди, жи­ву­щие на бе­ре­гах,  — осо­бен­ные люди. (20)Они пер­вы­ми уви­де­ли, как из пены мор­ской волны, вка­тив­шей­ся на галь­ку, из смеси утрен­не­го воз­ду­ха и влаги ро­ди­лась самая кра­си­вая, неж­ная, жен­ствен­ная жен­щи­на, самый пле­ни­тель­ный образ че­ло­ве­че­ской мечты  — Ве­не­ра. (21)И самую кра­си­вую пла­не­ту на­зва­ли её име­нем. (22)Бо­ги­ня любви и кра­со­ты, по­кро­ви­тель­ни­ца брака, она вышла к нам из пены, и капли мор­ской воды бле­сте­ли на её коже. (23)И так же ис­крит­ся, бли­ста­ет по утрам и ве­че­рам пла­не­та Ве­не­ра. (24)Древ­ние на­зы­ва­ли её ещё Успо­ка­и­ва­ю­щей Море. (25)По­то­му что они ве­ри­ли: кра­со­та сми­ря­ет раз­гул сти­хий. (26)Как обед­не­ло бы че­ло­ве­че­ство без ле­ген­ды о Ве­не­ре! (27)Луч­шие ху­дож­ни­ки ваяли и пи­са­ли её, она да­ри­ла им самое та­ин­ствен­ное на свете  — вдох­но­ве­ние.

(28)И мо­ря­ки при­хо­дят в вол­не­ние, когда из пу­сты­ни рож­да­ет­ся Солн­це. (29)Вос­ход при мяг­кой по­го­де вы­зы­ва­ет же­ла­ние мо­лить­ся на кра­со­ту мира про себя, тихо. (30)Солн­це за­дол­го пре­ду­пре­жда­ет о при­хо­де. (31)Об­ла­ка тру­бят алые и ро­зо­вые сиг­на­лы. (32)Ве­те­рок причёсы­ва­ет волны, вы­рав­ни­ва­ет гре­беш­ки по по­ряд­ку. (33)А штур­ма­ны на всех судах мира суют в кар­ман се­кун­до­мер, от­кры­ва­ют дверь рубки, поёжи­ва­ясь от утрен­не­го хо­ло­да, вы­хо­дят на крыло мо­сти­ка, сти­ра­ют росу со стеклá ком­па­са и на­во­дят пе­лен­га­тор на то место, где вот-вот про­брез­жит пер­вый луч. (34)И ждут... (35)Когда сле­дишь за све­ти­лом в мо­мент вос­хо­да  — от пер­во­го луча, толь­ко тогда по­ни­ма­ешь, с какой ско­ро­стью вер­тит­ся в про­стран­стве Земля.

(36)До сдачи вахты остаётся час.

(37)Сквозь щели в гу­сте­ю­щих об­ла­ках впе­ре­ди по курсу про­би­ва­ют­ся от­дель­ные косые сол­неч­ные лучи, и там, где они упи­ра­ют­ся в море, гре­беш­ки волн снеж­но взблёски­ва­ют. (38)А вб­ли­зи судна волны уже ровно серы.

(39)Далёкие, про­све­чен­ные солн­цем гре­беш­ки ка­жут­ся друж­ны­ми ста­да­ми дель­фи­нов или ко­са­ток.

(40)При­бе­ги­те к нам на ми­нут­ку, дель­фи­ны! (41)Так хо­чет­ся, чтобы рас­ска­зы о вашем уме и че­ло­веч­но­сти оправ­да­лись.

(42)Ред­кий моряк рань­ше вылез бы на па­лу­бу под дождь, ветер, снег, если бы уви­дел стадо дель­фи­нов. (43)Те­перь вы­ска­ки­ва­ют гурь­бой, све­ши­ва­ют го­ло­вы за борт. (44)Весёлые, живые тор­пе­ды несут в себе жиз­не­ра­дост­ность, спор­тив­ное на­стро­е­ние, лу­ка­вое лю­бо­пыт­ство и не­объ­яс­ни­мую ско­рость дви­же­ний.

(45)Вот мне в дет­стве ка­за­лось, что если, от­хо­дя от зер­ка­ла, быст­ро огля­нуть­ся, то уви­дишь в зер­ка­ле свой за­ты­лок. (46)Дель­фи­нам такое уда­лось бы за­про­сто. (47)Лёгкость их ско­ро­сти за­кол­до­вы­ва­ет, как му­зы­ка. (48)Они взле­та­ют над вол­ной, ска­ши­ва­ют на тебя хит­рый и весёлый глаз. (49)Кру­той изгиб изящ­но­го тела, не­по­движ­ные, как кры­лья чайки, плав­ни­ки. (50)Без всплес­ка ухо­дят в воду, не­сут­ся в ней, ви­дишь их от­лич­но с вы­со­ты мо­сти­ка. (51)И воз­ни­ка­ет какое-то вос­тор­жен­ное чув­ство и ра­дость. (52)Как на ми­ро­вом чем­пи­о­на­те по гим­на­сти­ке. (53)А они за­те­ва­ют опас­ную игру  — режут нос судну или не­сут­ся прямо в борт. (54)И в по­след­нюю се­кун­ду тем дви­же­ни­ем, ко­то­рым плов­цы пе­ре­во­ра­чи­ва­ют­ся у стен­ки бас­сей­на, они от­ша­ты­ва­ют­ся от борта. (55)И бо­яз­но, что они не рас­счи­та­ют, уда­рят­ся в сталь, со­рвут­ся под винт.

(56)Дай бог, чтобы мы когда-ни­будь нашли общий язык с этими су­ще­ства­ми. (57)Они знают сек­рет, как жить ве­се­ло и друж­но. (58)И они по­де­лят­ся с нами этим сек­ре­том, обя­за­тель­но по­де­лят­ся.

(59)При­бе­ги­те к нам на ми­нут­ку, дель­фи­ны! (60)По­рез­ви­тесь у борта, по­ка­жи­те над се­ры­ми вол­на­ми весёлые и лу­ка­вые, улы­ба­ю­щи­е­ся рожи; укрась­те стре­ми­тель­ным дви­же­ни­ем по­след­ние ми­ну­ты нашей спо­кой­ной вахты...

(61)Нель­зя за­бы­вать о мгно­ве­ни­ях сча­стья. (62)Они ещё встре­тят­ся на пути.

(По В. В. Ко­нец­ко­му*)

* Вик­тор Вик­то­ро­вич Ко­нец­кий (1929–2002)  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель, ки­но­сце­на­рист.

(1)Это было не­сколь­ко лет тому назад. (2)Все, со­би­ра­ясь празд­но­вать Рож­де­ство, го­то­ви­ли ёлки и по­дар­ки. (3)Вит­ри­ны ма­га­зи­нов и окна домов сияли празд­нич­ны­ми ог­ня­ми. (4)По­всю­ду были раз­ве­ша­ны гир­лян­ды и боль­шу­щие цвет­ные шары. (5)Толпа го­ро­жан, пёстрая, шум­ная и весёлая, за­пол­ня­ла улицы.

(6)А я, бес­при­ют­ный ски­та­лец, был оди­нок в чужой стра­не  — ни семьи, ни друга, и мне ка­за­лось, что я по­ки­нут и забыт всеми. (7)Во­круг была толь­ко пу­сто­та и не было любви: даль­ний город, чужие люди, хо­лод­ные серд­ца. (8)Как-то раз в тоске и уны­нии я вдруг вспом­нил о пачке ста­рых писем, ко­то­рую мне уда­лось сбе­речь через все ис­пы­та­ния чёрных дней. (9)Я впер­вые за ми­нув­ший год до­стал её из че­мо­да­на, раз­вя­зал... (10)Потом раз­вер­нул пер­вое из писем  — это было пись­мо моей ма­те­ри, на­пи­сан­ное два­дцать семь лет тому назад.

(11)«До­ро­гое дитя моё, Ни­ко­лень­ка! (12)Ты жа­лу­ешь­ся мне на своё оди­но­че­ство, и если бы ты толь­ко знал, как груст­но и боль­но мне от твоих слов. (13)С какой ра­до­стью я бы при­е­ха­ла к тебе и убе­ди­ла тебя, что ты не оди­нок и не мо­жешь быть оди­но­ким! (14)Но ты, ко­неч­но, зна­ешь, что я не могу по­ки­дать папу, так как он очень стра­да­ет и по­сто­ян­но нуж­да­ет­ся в моём уходе. (15)А тебе надо го­то­вить­ся к эк­за­ме­нам, чтобы успеш­но окон­чить уни­вер­си­тет. (16)Ну, дай я хоть рас­ска­жу тебе, по­че­му я ни­ко­гда не чув­ствую оди­но­че­ства.

(17)Ви­дишь ли, сынок, че­ло­век оди­нок тогда, когда он ни­ко­го не любит. (18)А если любит, то ему и в го­ло­ву не при­хо­дит раз­мыш­лять о том, оди­нок он или нет. (19)В любви че­ло­век за­бы­ва­ет себя, он живёт в дру­гих. (20)А это и есть сча­стье.

(21)Я уже слышу твоё воз­ра­же­ние, что сча­стье не в том толь­ко, чтобы лю­бить, но и в том, чтобы тебя лю­би­ли. (22)Но кто дей­стви­тель­но любит, тот не рас­счи­ты­ва­ет и не вы­пра­ши­ва­ет: а что мне при­несёт моя лю­бовь?.. (23)Ждёт ли меня вза­им­ность? (24)Или, может быть, я люблю боль­ше, а меня любят мень­ше? (25)Че­ло­век, ко­то­рый ме­ря­ет и взве­ши­ва­ет, не любит. (26)От­пу­сти свою лю­бовь на сво­бо­ду, пусть лучи её све­тят и греют во все сто­ро­ны. (27)И ты вско­ре по­чув­ству­ешь, что к тебе ото­всю­ду текут струи от­вет­ной любви. (28)По­че­му? (29)По­то­му, что твоя не­по­сред­ствен­ная, не­пред­на­ме­рен­ная доб­ро­та, твоя бес­ко­рыст­ная лю­бовь будет не­за­мет­но вы­зы­вать в людях доб­ро­ту и лю­бовь в ответ. (30)И тогда ты вос­при­мешь этот об­рат­ный поток не как вы­стра­дан­ное сча­стье, ко­то­ро­го надо было тре­бо­вать и до­би­вать­ся, а как не­за­слу­жен­ное зем­ное бла­жен­ство».

(31)Я до­чи­ты­вал ма­ми­но пись­мо со сле­за­ми на гла­зах. (32)Из дали про­шед­ших лет я снова услы­шал её тёплый голос, ко­то­рый принёс мне лю­бовь и уте­ше­ние, как «не­за­слу­жен­ное зем­ное бла­жен­ство».

(33)И тогда я по­ду­мал, что наша лю­бовь  — это нить, ко­то­рой мы при­вя­за­ны к лю­би­мо­му че­ло­ве­ку. (34)Кто любит, у того серд­це цветёт и бла­го­уха­ет, и он дарит свою лю­бовь так, как цве­ток свой запах. (35)Такой че­ло­век не чув­ству­ет себя оди­но­ким.

(По И.А. Ильи­ну.)*

(1)Алек­сей Кон­дра­тье­вич Сав­ра­сов писал кар­ти­ны при­ро­ды и пре­по­да­вал в Мос­ков­ском учи­ли­ще жи­во­пи­си и ва­я­ния. (2)Доб­рый и снис­хо­ди­тель­ный к людям в жизни, в во­про­сах ис­кус­ства он ста­но­вил­ся тре­бо­ва­тель­ным и стро­гим.

(3)- Ну какая же это верба, юноша? - го­во­рил он, про­смат­ри­вая ра­бо­ту уче­ни­ка. - (4)Не зна­е­те - по­смот­ри­те. (5)Де­сять раз по­смот­ри­те, потом ри­суй­те. (6)Надо знать при­ро­ду как свои пять паль­цев, чтобы пи­сать пей­за­жи. (7)Верь­те толь­ко своим гла­зам, а не вы­ду­мы­вай­те при­ро­ду!

(8)Потом под­хо­дил к дру­го­му этюду и взды­хал:

(9)- Тут всё пра­виль­но: и ветки, и почки, и мо­ло­дые по­бе­ги. (10)Но разве же это жи­во­пись? (11)Это ри­су­нок для бо­та­ни­че­ско­го ат­ла­са, а не жи­во­пись. (12)По­то­му что мало знать при­ро­ду, надо при­ро­ду чув­ство­вать. (13)Разве вы не за­ме­ти­ли, как пе­чаль­но скло­ня­ет ива к воде свои гиб­кие ветви? (14)А как ве­се­ло иг­ра­ют вес­ной на берёзе серёжки! (15)Они так и све­тят­ся в лучах сол­ныш­ка, ко­то­рое ещё толь­ко на­чи­на­ет при­гре­вать. (16)А вы, хоть вы и смот­ре­ли на при­ро­ду, глав­но­го-то и не уви­де­ли. (17)Не тро­ну­ла вас она. (18)Но если при­ро­ду пи­сать с вол­не­ни­ем, с чув­ством, то кар­ти­на ваша взвол­ну­ет и зри­те­ля. (19)А так её - у купца в пе­ред­ней и то по­ве­сить нель­зя, не то что в кар­тин­ной га­ле­рее.

(20)Каж­дый год, едва за­кан­чи­ва­лись за­ня­тия в учи­ли­ще, от­прав­лял­ся ху­дож­ник «на на­ту­ру» - с глазу на глаз бе­се­до­вать с по­ля­ми, ро­ща­ми, пе­ре­лес­ка­ми. (21)В 1871 году, ещё до при­хо­да весны, уехал Сав­ра­сов из сто­ли­цы. (22)И вот он на Волге, в Ко­стро­ме. (23)Все­гда был ему по душе этот ста­рин­ный рус­ский город. (24)В цен­тре - вы­со­кая ка­лан­ча да ка­мен­ные ряды, в ко­то­рых тор­гу­ют мясом, мо­ло­ком, пря­ни­ка­ми. (25)А за ними - по при­гор­кам, по овра­гам - ле­пит­ся серая от вре­ме­ни, де­ре­вян­ная Ко­стро­ма - на­сто­я­щая боль­шая де­рев­ня. (26)Идёшь от Волги, под­ни­ма­ешь­ся в гору; плывёт в воз­ду­хе далёкий звон ко­ло­ко­лов Ипа­тьев­ско­го мо­на­сты­ря. (27)Тихо здесь после Моск­вы, и так легко, так сво­бод­но ды­шит­ся!

(28)Ху­дож­ник снял ком­нат­ку в ме­зо­ни­не боль­шо­го де­ре­вен­ско­го дома. (29)Но пер­вые дни, даже не­де­ли, ра­бо­та не кле­и­лась. (30)Стоял у окош­ка, смот­рел на занесённые сне­гом избы, на ветхую ка­мен­ную цер­ков­ку, на хму­рое небо да уз­ло­ва­тые голые берёзы с чёрными про­шло­год­ни­ми гнёздами. (31)Ничто не тро­га­ло в этом пей­за­же серд­ца ху­дож­ни­ка. (32)На­де­вал са­по­ги, долго шёл по по­бу­рев­шей от грязи до­ро­ге, при­смат­ри­вал­ся, при­слу­ши­вал­ся, но весна не при­хо­ди­ла. (33)Воз­вра­ща­ясь в дом, он пе­чаль­но взды­хал, жа­лу­ясь хо­зяй­ке:

(34)- Да­ле­ко ещё до весны, Дарья Пет­ров­на. (35)Ой, далёконь­ко...

(36)Но весна при­ш­ла, как она при­хо­дит все­гда, - не­ожи­дан­но, сразу. (37)Од­на­ж­ды утром раз­бу­ди­ли ху­дож­ни­ка не­уго­мон­ные пти­чьи крики. (38)Он гля­нул в окош­ко и рас­сме­ял­ся, как ребёнок, по­то­му что за окном го­лу­бе­ло небо. (39)На­ско­ро на­ки­нув халат, Сав­ра­сов на­стежь рас­пах­нул створ­ки окна. (40)Рез­кий холод во­рвал­ся в ком­на­ту, но ху­дож­ник не за­ме­чал этого. (41)Вот оно! (42)На­ча­лось!.. (43)Роб­кий луч солн­ца про­ло­жил по сне­гам го­лу­бые тени, снег стал рых­лым, по­ри­стым, слов­но вата, ма­лень­ки­ми зер­каль­ца­ми за­бле­сте­ли пер­вые лу­жи­цы. (44)Но глав­ное - птицы! (45)С ли­ку­ю­щим прон­зи­тель­ным кри­ком, ста­я­ми и в оди­ноч­ку, они кру­жи­лись в про­зрач­ном ве­сен­нем воз­ду­хе, и уны­лые чёрные гнёзда ожили: во­круг них хло­по­чут уже, кри­чат и ра­ду­ют­ся при­ле­тев­шие из-за моря дол­го­ждан­ные гости.

(46)Шаги за­скри­пе­ли по лест­ни­це, от­кры­лась дверь, и в ком­на­ту за­гля­ну­ла хо­зяй­ка. (47)Уви­дев от­кры­тое окно, она по­тя­ну­лась его за­крыть, но Сав­ра­сов оста­но­вил её.

(48)- Кон­дра­тьич, а Кон­дра­тьич! (49)Чай бу­дешь пить? (50)Я са­мо­вар вски­пя­ти­ла.

(51)- Потом, потом, хо­зя­юш­ка. (52)Не до того мне сей­час! (53)Грачи при­ле­те­ли! - ото­звал­ся он, взвол­но­ван­ный.

(54)Схва­тив па­лит­ру, так и не за­хлоп­нув окна, ху­дож­ник стал при­стра­и­вать­ся на под­окон­ни­ке со своей ра­бо­той. (55)На­пе­вая, на­бра­сы­вал на белом хол­сте со­гре­тые пер­вым лучом весны де­ре­вья, и по­чер­нев­шие избы, и ма­лень­кую цер­ков­ку.

(56)По­че­му же так долго не мог взять­ся ху­дож­ник - при­знан­ный ма­стер пей­за­жа - за кисти и крас­ки? (57)Чего он ждал, чего ему не хва­та­ло? (58)Он ждал и нашёл на­ко­нец такой мо­мент, когда в при­ро­де вдруг всё стало ме­нять­ся. (59)Те­перь он мог по­ка­зать при­ро­ду в дви­же­нии. (60)«Грачи при­ле­те­ли!»  — так ска­за­лось, так и на­звал он свою кар­ти­ну, став­шую впо­след­ствии зна­ме­ни­той. (61)В этой кар­ти­не он вы­ра­зил всё, что то­ми­ло его, чего ожи­дал он с таким не­тер­пе­ни­ем, - пер­вое ду­но­ве­ние весны.

(По О.М. Ту­бе­ров­ской*.)

*Ту­бе­ров­ская Ольга Ми­хай­лов­на (род. в 1940 г.) - со­вет­ский пи­са­тель, ис­кус­ство­вед, автор книги «В го­стях у кар­тин».

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Тре­ни­ро­воч­ная ра­бо­та 28.01.2013 ва­ри­ант 1.

(1)– Здесь полюс, по­здрав­ляю вас, ре­бя­та! – имен­но эти слова ска­зал на­чаль­ник по­ляр­ной экс­пе­ди­ции Дмит­рий Шпаро, когда в белёсой мгле не­на­дол­го сверк­ну­ло солн­це и штур­ман Юрий Хме­лев­ский опре­де­лил: цель до­стиг­ну­та. (2)Не­сколь­ко се­кунд дру­зья ещё сто­я­ли, по­ша­ты­ва­ясь, плот­но при­жав­шись друг к другу. (3)И вдруг они ки­ну­лись об­ни­мать­ся, по­здрав­лять друг друга, ра­ду­ясь не­лег­ко до­став­шей­ся по­бе­де. (4)Се­вер­ный полюс стол­би­ком не от­ме­чен, на нём ни­че­го нет, кроме льда и снега. (5)Это всего лишь сим­вол, ма­те­ма­ти­че­ская точка, где схо­дят­ся ме­ри­ди­а­ны и схо­дят на нет па­рал­ле­ли. (6)На Южном по­лю­се ис­сле­до­ва­те­ли, еди­нож­ды вы­чис­лив точку, от­ме­ти­ли её фла­гом и кру­гом из бочек. (7)На Се­ве­ре из-за льда, по­сто­ян­но пе­ре­ме­ща­е­мо­го те­че­ни­ем, полюс вся­кий раз надо вы­чис­лять за­но­во. (8)Этой точки Земли не раз до­сти­га­ли на со­ба­чьих упряж­ках, на мо­то­са­нях, ди­ри­жаб­ле, на самолётах, на ней всплы­ва­ли под­вод­ные лодки, сюда дошёл оте­че­ствен­ный ле­до­кол «Арк­ти­ка», а после него ещё более ше­сти­де­ся­ти ле­до­ко­лов из раз­ных стран. (9)А вот пешим ходом на лыжах по­лю­са впер­вые до­стиг­ла экс­пе­ди­ция из се­ме­рых че­ло­век под ру­ко­вод­ством Дмит­рия Шпаро в 1979 году. (10)Пе­чать боль­шой и не­обыч­ной до­ро­ги ле­жа­ла те­перь на этой семёрке. (11)Па­лат­ка вы­цве­ла – из оран­же­вой стала про­зрач­но-жёлтой, до дыр из­но­си­лись ба­хи­лы, лыжи были ис­то­че­ны до пре­де­ла. (12)Ну и, ко­неч­но, на лицах за­пе­чат­ле­лось всё, что при­ш­лось ис­пы­тать. (13)Вы­рос­шие бо­ро­ды, по­ры­жев­шие носы, обожжённые мо­ро­зом, об­луп­лен­ные щёки. (14)Но это не были люди, до пре­де­ла рас­тра­тив­шие свои силы: они ра­до­ва­лись, как дети, шу­ти­ли, сме­я­лись. (15)И в один голос го­то­вы были ска­зать, что могли бы прой­ти ещё столь­ко же.

(16)Среди мно­же­ства писем, при­хо­див­ших в ре­дак­цию в те дни, писем с го­ря­чей под­держ­кой экс­пе­ди­ции и по­ни­ма­ни­ем её задач, был и такой во­прос: (17)«Зачем?» (18)Во­прос этот столь же ста­рый, как и вся ис­то­рия че­ло­ве­че­ства. (19)Все­гда кто-то шёл по земле, об­ре­кая себя на ли­ше­ния, даже на ги­бель. (20)А кто-то, сидя в спо­кой­ном тепле у ко­ст­ра в пе­ще­ре или у те­ле­ви­зо­ра в квар­ти­ре, го­во­рил: (21)«Зачем?»

(22)Во­про­ша­ю­щих никто не пом­нит, так как они не со­вер­ши­ли ни­че­го зна­чи­мо­го для бу­ду­щих по­ко­ле­ний. (23)Тех же, кто шёл, ис­то­рия знает. (24)Уси­ли­я­ми ле­ги­о­на смель­ча­ков были от­кры­ты на Земле ма­те­ри­ки, ост­ро­ва, глу­би­ны, про­ли­вы, по­лю­са, по­ко­ре­ны горы, на­не­се­ны на карту мель­чай­шие очер­та­ния лика Земли. (25)«Пла­вать по морю не­об­хо­ди­мо, жить не так уж не­об­хо­ди­мо», – гла­сит древ­нее ла­тин­ское из­ре­че­ние. (26)Людям хо­чет­ся от­кры­вать не­из­ве­дан­ное, хотя это все­гда рис­ко­ван­но. (27)Че­ло­век с ко­лы­бе­ли своей ис­то­рии со­зна­тель­но рис­ко­вал своей жиз­нью, чтобы со­вер­шать от­кры­тия. (28)Иначе мы не знали бы очер­та­ний ма­те­ри­ков, глу­бин оке­а­на, про­стран­ства пу­стынь, вы­со­ты гор и толщи сне­гов. (29)Точка по­лю­са – лишь некий ито­го­вый сим­вол. (30)Глав­ное со­сто­ит в пре­одо­ле­нии про­стран­ства до по­лю­са, в пре­одо­ле­нии по­лу­то­ра тысяч труд­ней­ших на всей земле ки­ло­мет­ров, от­де­ля­ю­щих ост­ров Ген­ри­ет­ты (точку стар­та) от по­лю­са. (31)Сте­пень труд­но­сти пе­ре­хо­да наи­выс­шая, она тре­бу­ет пре­де­ла че­ло­ве­че­ских сил. (32)Мороз под сорок. (33)То­ро­сы, раз­во­дья, ко­то­рые надо пре­одо­леть на лод­ках.

(34)По­сто­ян­ное на­пря­же­ние, риск.

(35)И вот он под но­га­ми – полюс. (36)Ве­ли­че­ствен­ный белый мир. (37)Чуть ше­ве­лит­ся флаг на мачте, будто во сне. (38)Под ним на льду – шар-кон­тей­нер с та­ки­ми до­ро­ги­ми для нас сим­во­ла­ми род­ной земли. (39)Это оста­нет­ся на по­лю­се. (40)Оста­ют­ся у флага и порт­ре­ты ле­ген­дар­ных по­ляр­ни­ков: Се­до­ва, Ру­са­но­ва, Толля. (41)Во­ло­дя Леденёв сни­ма­ет на плёнку эти следы по­се­ще­ния по­лю­са. (42)Сни­ма­ет он и ле­дя­ной стол­бик, во­круг ко­то­ро­го се­год­ня на­чер­че­ны сажей па­рал­ле­ли и ме­ри­ди­а­ны.

— (43)Ну вот всё и кон­чи­лось – дошли... (44)А Земля про­дол­жа­ет вер­теть­ся, – го­во­рит Во­ло­дя.  — (45)Дру­зья, а как там, ин­те­рес­но, на Южном по­лю­се… по­теп­лее будет?

(По В.М. Пес­ко­ву*)

*Ва­си­лий Ми­хай­ло­вич Пес­ков (ро­дил­ся в 1930 году) – из­вест­ный со­вет­ский жур­на­лист, пи­са­тель, фо­то­кор­ре­спон­дент, пу­те­ше­ствен­ник, те­ле­ве­ду­щий.

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Ди­а­гно­сти­че­ская ра­бо­та 13.03.2013 ва­ри­ант РУ1501.

(1)Жил од­на­ж­ды чудак… (2)Он был очень богат и имел всё из вещей, что че­ло­век может себе толь­ко по­же­лать. (3)Дом его укра­ша­ли мра­мор­ные лест­ни­цы, пер­сид­ские ковры и золочёная ме­бель. (4)В саду, окру­жав­шем этот рос­кош­ный дво­рец, бла­го­уха­ли цветы, били про­хлад­ные фон­та­ны, за­мор­ские птицы услаж­да­ли слух своим при­чуд­ли­вым пе­ни­ем.

(5)Од­на­ко, не­смот­ря на внеш­нее бла­го­по­лу­чие, наш чудак чув­ство­вал, что ему не хва­та­ет чего-то са­мо­го глав­но­го, чего он даже и на­звать не мог. (6)Че­ло­век ре­ши­тель­ный и от­важ­ный, он так много мог, он почти всё смел, но он не знал та­ко­го, к чему можно стре­мить­ся, и жизнь ка­за­лась ему бес­смыс­лен­ной и мёртвой. (7)Ничто не ра­до­ва­ло его, и бо­гат­ство, всё более умно­жа­ясь, по­сте­пен­но ста­но­ви­лось для него го­рест­ным бре­ме­нем.

(8)Тогда он пошёл к одной ста­рой жен­щи­не, ко­то­рая пе­сто­ва­ла свою древ­нюю муд­рость в пе­ще­ре дрем­лю­щей ог­нен­ной горы. (9)Чудак рас­ска­зал ей о своей беде, и ста­ру­ха от­ве­ти­ла ему: (10)«От­прав­ляй­ся в боль­шой мир, чтобы найти про­пав­шее. (11)Твоё не­сча­стье ве­ли­ко: тебе не хва­та­ет глав­но­го, и, пока ты его не найдёшь, жизнь для тебя будет бедой и пыт­кой».

(12)Эта сказ­ка все­гда при­хо­дит мне на ум, когда я думаю о со­вре­мен­ном мире и его ду­хов­ном кри­зи­се. (13)Как бо­га­то че­ло­ве­че­ство бла­га­ми низ­ше­го по­ряд­ка! (14)И будет де­лать­ся всё бо­га­че. (15)Про­стран­ство будет по­беж­де­но, та­ин­ствен­ные формы ма­те­рии будут от­кры­ты, и ими овла­де­ют. (16)Всё новые и новые ин­стру­мен­ты, сред­ства и воз­мож­но­сти будут предо­став­ле­ны че­ло­ве­ку в рас­по­ря­же­ние, но глав­ное от­сут­ству­ет.

(17)«Как» зем­ной жизни раз­ви­ва­ет­ся без­оста­но­воч­но, но «зачем» – не­за­мет­но утра­чи­ва­ет­ся. (18)Это так, как если бы че­ло­век, ко­то­рый стра­да­ет рас­се­ян­но­стью, играл в шах­ма­ты и вы­ра­бо­тал для себя даль­но­вид­ный, слож­ный план, осу­ществ­ле­ние ко­то­ро­го уже на­по­ло­ви­ну за­вер­ше­но, и вдруг он за­бы­ва­ет свой план. (19)«Пре­крас­но! (20)Но для чего я всё это пред­при­ни­мал? (21)Чего я, соб­ствен­но, этим хотел?!» (22)Да­вай­те вспом­ним о есте­ствен­но-на­уч­ных и тех­ни­че­ских изоб­ре­те­ни­ях по­след­не­го сто­ле­тия. (23)Элек­три­че­ство, ди­на­мит, куль­ту­ры бак­те­рий, же­ле­зо­бе­тон, самолёт, радио, рас­щеп­ле­ние атома. (24)Само по себе этого до­воль­но и сверх­до­ста­точ­но, чтобы со­здать нечто ве­ли­кое. (25)Выход на такой за­об­лач­ный уро­вень, на такие пути пред­по­ла­га­ет на­ли­чие все­объ­ем­лю­ще­го, окрылённого, даль­но­вид­но­го, це­ле­на­прав­лен­но­го со­зна­ния, раз­ви­тие ис­кус­ства, не­су­ще­го огром­ную ду­хов­но-вос­пи­та­тель­ную силу. (26)Жизнь без смыс­ла при таких усло­ви­ях ста­но­вит­ся опас­нее, чем когда бы то ни было. (27)Воз­мож­но­сти со­зи­да­ния могут стать сред­ства­ми все­об­ще­го раз­ру­ше­ния. (28)Ведь сами по себе они не хо­ро­ши и не плохи, они лишь мощ­ная, не­опре­делённая «воз­мож­ность», дрем­лю­щая ог­нен­ная гора, не­пред­ска­зу­е­мая и свое­нрав­ная во всём.

(29)Со­вре­мен­ное че­ло­ве­че­ство долж­но хотя бы ин­ту­и­тив­но чув­ство­вать, «куда» оно идёт, «зачем» ему даны эти воз­мож­но­сти, «как» надо упо­тре­бить, при­ме­нить всё это, чтобы твор­че­ский путь по­зна­ния не пре­вра­тил­ся в путь руин. (30)Что по­лу­чит­ся, если кучка лишённых ду­хов­ных кор­ней и нрав­ствен­но раз­нуз­дан­ных «за­во­е­ва­те­лей мира» начнёт во­зить­ся с ин­стру­мен­та­ми со­вре­мен­ной химии, тех­ни­ки и науки?

(31)Не­сча­стье со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка ве­ли­ко, ибо ему не хва­та­ет глав­но­го – смыс­ла жизни. (32)Он дол­жен от­пра­вить­ся на по­ис­ки. (33)И пока он не найдёт глав­но­го, беды и опас­но­сти будут под­сте­ре­гать всё чаще и чаще. (34)Не­смот­ря на всю мощь его ра­зу­ма и ши­ро­ту его воз­мож­но­стей.

(По И.А. Ильи­ну*)

*Иван Алек­сан­дро­вич Ильин (1883–1954) – из­вест­ный ре­ли­ги­оз­ный фи­ло­соф, пи­са­тель и пуб­ли­цист рус­ско­го за­ру­бе­жья.

(1)У са­мо­го бе­ре­га ле­жа­ли два камня − два не­раз­луч­ных и дав­них при­я­те­ля. (2)Це­лы­ми днями гре­лись они в лучах юж­но­го солн­ца и, ка­за­лось, счаст­ли­вы были, что море шумит в сто­ро­не и не на­ру­ша­ет их спо­кой­но­го и мир­но­го уюта.

(3)Но вот од­на­ж­ды, когда раз­гу­лял­ся на море шторм, кон­чи­лась друж­ба двух при­я­те­лей: од­но­го из них под­хва­ти­ла за­бе­жав­шая на берег волна и унес­ла с собой да­ле­ко в море. (4)Дру­гой ка­мень, уце­пив­шись за гни­лую ко­ря­гу, сумел удер­жать­ся на бе­ре­гу и долго не мог прий­ти в себя от стра­ха. (5)А когда не­мно­го успо­ко­ил­ся, нашёл себе новых дру­зей. (6)Это были ста­рые, вы­сох­шие и по­трес­кав­ши­е­ся от вре­ме­ни комья глины. (7)Они с утра до ве­че­ра слу­ша­ли рас­ска­зы Камня о том, как он рис­ко­вал жиз­нью, какой под­вер­гал­ся опас­но­сти во время бури. (8)И, еже­днев­но по­вто­ряя им эту ис­то­рию, Ка­мень, в конце кон­цов, по­чув­ство­вал себя ге­ро­ем.

(9)Шли годы. (10)Под лу­ча­ми жар­ко­го солн­ца Ка­мень и сам рас­трес­кал­ся и уже почти ничем не от­ли­чал­ся от своих дру­зей − комьев глины. (11)Но вот на­бе­жав­шая волна вы­бро­си­ла на берег бле­стя­щий Кре­мень, каких ещё не ви­да­ли в этих краях.

(12)− Здрав­ствуй, дру­жи­ще! − крик­нул он Рас­трес­кав­ше­му­ся Камню.

(13)Ста­рый Ка­мень был удивлён.

(14)− Из­ви­ни­те, я вас впер­вые вижу.

(15)− Эх, ты! (16)Впер­вые вижу! (17)Забыл, что ли, сколь­ко лет про­ве­ли мы вме­сте на этом бе­ре­гу, пре­жде чем меня унес­ло в море?

(18)И он рас­ска­зал сво­е­му ста­ро­му другу, что ему при­ш­лось пе­ре­жить в мор­ской пу­чи­не и как всё-таки там было здо­ро­во, ин­те­рес­но.

(19)− Пошли со мной! − пред­ло­жил Кре­мень. (20)− Ты уви­дишь на­сто­я­щую жизнь, узна­ешь на­сто­я­щие бури.

(21)Но его друг, Рас­трес­кав­ший­ся Ка­мень, по­смот­рел на комья глины, ко­то­рые при слове «бури» го­то­вы были со­всем рас­сы­пать­ся от стра­ха, и ска­зал:

(22)− Нет, это не по мне. (23)Я и здесь пре­крас­но устро­ен.

(24)−Что ж, как зна­ешь! − Кре­мень вско­чил на под­бе­жав­шую волну и умчал­ся

в море.

(25)Долго мол­ча­ли все остав­ши­е­ся на бе­ре­гу. (26)На­ко­нец Рас­трес­кав­ший­ся

Ка­мень ска­зал:

(27)− По­вез­ло ему, вот и за­знал­ся. (28)Разве сто­и­ло ради него рис­ко­вать жиз­нью?

(29)Где же прав­да? (30)Где спра­вед­ли­вость? (31)И комья глины со­гла­си­лись с ним, что спра­вед­ли­во­сти в жизни нет.

(По Ф. Д. Кри­ви­ну*)

*Фе­ликс Да­ви­до­вич Кри­вин (1928−2016) – рус­ский, со­вет­ский пи­са­тель, поэт, про­за­ик. Фе­ликс Кри­вин – автор де­сят­ков книг, вы­хо­див­ших с на­ча­ла 1960-х годов в раз­лич­ных из­да­тель­ствах Со­вет­ско­го Союза. Со­труд­ни­чал с Ар­ка­ди­ем Рай­ки­ным, для ко­то­ро­го писал ин­тер­ме­дии. В 1998 г. вы­ехал на по­сто­ян­ное место жи­тель­ства в Из­ра­иль.

(1)Нет, не сразу, а как-то время от вре­ме­ни он стал за­ме­чать в самых затаённых ме­стах па­у­ти­ну, на полу в углах серые хол­ми­ки пыли, при­став­шую твёрдую крош­ку на краю вы­мы­той чашки или та­рел­ки. (2)«Толь­ко ещё этого не хва­та­ло, − раз­дражённо думал он, − не­уже­ли так всю жизнь было, толь­ко не за­ме­чал, а те­перь, сидя на пен­сии, от не­че­го де­лать всё вижу...»

(3)Кон­стан­тин Ни­ко­ла­е­вич по­гля­дел на жену. (4)Она си­де­ла, низко скло­нив го­ло­ву над шитьём. (5)За по­след­нее время у неё по­яви­лась какая-то стран­ная по­треб­ность чи­нить рва­ные носки, ста­вить за­пла­ты на за­сти­ран­ные по­ло­тен­ца. (6)Нет, со­всем она стала не такой, какою он знал её все трид­цать пять лет после сва­дьбы. (7)Со­всем не такой.

(8)Когда она вышла за него замуж, то по­друж­ки го­во­ри­ли ей, что он, Костя, ей не пара. (9)По­че­му-то счи­та­ли его менее зна­чи­тель­ным по срав­не­нию с нею. (10)Но вот в итоге − квар­ти­ра, ма­ши­на, дача, и всё это он, а те­перь ещё по­мо­га­ет до­че­ри, у ко­то­рой муж ока­зал­ся лег­ко­мыс­лен­ным че­ло­ве­ком, да и сыну при­хо­дит­ся по­мо­гать. (11)Так что если го­во­рить о доб­ро­те, то вот она − не по­ры­вом, а из ме­ся­ца в месяц, когда себе от­ка­зы­ва­ешь ради детей.

(12)Кон­стан­тин Ни­ко­ла­е­вич по­гля­дел на жену. (13)Она по-преж­не­му си­де­ла, низко скло­нив го­ло­ву. (14)Ста­ви­ла оче­ред­ную за­пла­ту. (15)В по­след­нее время у неё по­яви­лось не­ма­ло стран­но­стей. (16)Хотя бы вот эти за­пла­ты, причём яркие. (17)Затем − щу­рить глаза, как бы свы­со­ка гля­деть на того, с кем го­во­рит.

(18)− Следи лучше за домом. (19)Кру­гом грязь. (20)Ты стала не­ряш­ли­ва.

(21)В углах па­у­ти­на.

(22)− Где па­у­ти­на?

(23)И опять этот мерз­кий при­щур.

(24)− Вот тут, тут, тут! (25)− Кон­стан­тин Ни­ко­ла­е­вич стал ты­кать паль­цем по

углам.

(26)− Не может быть... (27)− Ана­ста­сия Пет­ров­на со­щу­ри­лась и стала

вы­смат­ри­вать в углах па­у­ти­ну.

(28)− Там ни­че­го нет, ты про­сто при­ди­ра­ешь­ся, − ска­за­ла она обыч­ным уста­лым

го­ло­сом.

(29)− Да ты ослеп­ла, что ли?

(30)Кон­стан­тин Ни­ко­ла­е­вич дёрнул в раз­дра­же­нии го­ло­вой и ушёл в свою ком­на­ту. (31)Встал у окна, без­дум­но глядя на улицу. (32)«Чёрт знает что, − ки­пе­ло у него на серд­це, − и она ещё иро­ни­зи­ру­ет. (33)Нет, надо вер­нуть­ся и за­ста­вить её снять па­у­ти­ну, по­ты­кать носом, а то «при­ди­ра­ешь­ся»... (34)И он пошёл к жене. (35)Но то, что он уви­дал, за­ста­ви­ло его за­ме­реть.

(36)Ана­ста­сия Пет­ров­на сто­я­ла в углу и на­пряжённо, как это бы­ва­ет у плохо ви­дя­ще­го че­ло­ве­ка, всмат­ри­ва­лась в стены, ви­ди­мо отыс­ки­вая па­у­ти­ну. (37)В её лице и во всей фи­гу­ре было что-то жал­кое, бес­по­мощ­ное.

(38)− Настя! − встре­во­жен­но по­звал Кон­стан­тин Ни­ко­ла­е­вич.

(39)Она вздрог­ну­ла, обер­ну­лась, и он уви­дал её рас­те­рян­ные глаза. (40)Они были ши­ро­ко рас­кры­ты, затем со­щу­ри­лись, как бы сде­лав взгляд вы­со­ко­мер­ным.

(41)− Я... я не вижу па­у­ти­ны, − ска­за­ла она.

(42)«Как не ви­дишь?» − хотел он ска­зать. (43)Он видел даже от двери эту чёрную нить, вздра­ги­ва­ю­щую при ма­лей­шем дви­же­нии воз­ду­ха. (44)Но смол­чал, вдруг поняв, что его жена стала плохо ви­деть и что она давно уже не та лов­кая, весёлая, мо­ло­дая, а по­жи­лая, если не ста­рая, жен­щи­на, и ви­но­ва­то ска­зал:

(45)− Ты права, там дей­стви­тель­но нет па­у­ти­ны... (46)Про­сти...

(По С. А. Во­ро­ни­ну*)

*Сер­гей Алек­се­е­вич Во­ро­нин (1913–2002) − рус­ский со­вет­ский про­за­ик.

(1)В 1969 году в во­ро­неж­ской «Ком­му­не» я про­чи­тал за­мет­ку «За­жи­во по­гребённый» о че­ло­ве­ке, ко­то­рый в сорок вто­ром году де­зер­ти­ро­вал из армии и в те­че­ние два­дца­ти лет укры­вал­ся на чер­да­ке. (2)Он не­дав­но спу­стил­ся на землю и на­звал своё имя. (3)Тон­ких Ни­ко­лай. (4)Слу­чай не­ве­ро­ят­ный. (5)Как жур­на­лист, я не­мед­лен­но вы­ехал в Во­ро­неж­скую об­ласть...

(6)Село Битюг-Матрёновка. (7)Хата на краю села. (8)Дверь от­кры­ла жен­щи­на лет се­ми­де­ся­ти. (9)Хо­зяй­ка не рада гостю, но голос ис­ка­тель­ный.

–(10)Сей­час по­зо­ву Ни­ко­лая...

(11)Ни­ко­лай, как потом ока­за­лось, пер­вым уви­дел гостя – и сразу в сарай.

(12)Лю­бо­му че­ло­ве­ку в его по­ло­же­нии вся­кий раз­го­вор не­при­я­тен и тя­го­стен.

(13)Но гость сидит на ска­мей­ке, до­стал си­га­ре­ты, за­ку­рить пред­ла­га­ет – надо под­дер­жи­вать раз­го­вор.

(14)Слово за сло­вом я узнаю тра­ге­дию че­ло­ве­ка-труса.

(15)В сорок вто­ром, когда по­лы­хал Во­ро­неж, когда немцы рва­ну­лись к Волге, с хол­що­вы­ми сум­ка­ми за пле­ча­ми из Битюг-Матрёновки в Ли­пецк шла груп­па ребят.

(16)Парни спе­ши­ли к месту, где люди по­лу­ча­ли вин­тов­ки, потом са­ди­лись в теп­луш­ки и от­прав­ля­лись к Волге. (17)Каж­дый по­ни­мал, что ждёт его, но от стра­ха руки толь­ко креп­че сжи­ма­ли вин­тов­ку.

(18)А он ис­пу­гал­ся и бро­сил дру­зей, глу­хи­ми до­ро­га­ми пошёл назад, к дому.

(19)В под­сол­ну­хах до­ждал­ся по­лу­но­чи и, ози­ра­ясь, по­сту­чал в хату у Би­тю­га.

–(20)Мама, от­крой...

(21)Мать сжала его в объ­я­ти­ях.

–(22)Сынок... (23)Живой, здо­ро­вый. (24)Ни­ко­му не отдам... (25)Один раз живём...

(26)Так на­ча­лись страш­ные два­дцать лет жизни на чер­да­ке возле печ­ной трубы.

(27)Семь тысяч дней, по­хо­жих как близ­не­цы. (28)На­пе­речёт из­вест­ные звуки: это мать доит ко­ро­ву, это сест­ра по­ве­си­ла на стен­ку порт­фель, это скребётся мышь, это чер­вяк точит стро­пи­ла... (29)При каж­дом не­зна­ко­мом звуке че­ло­век у трубы

вздра­ги­вал, сжи­мал­ся в комок.

(30)Летом, в тёмные часы между зо­ря­ми, че­ло­век спус­кал­ся к земле. (31)Ози­ра­ясь, он об­хо­дил во­круг хаты, тро­гал ру­ка­ми под­сол­ну­хи, при­кла­ды­вал ла­до­ни к осты­ва­ю­щим после днев­ной жары тык­вам. (32)Уснув­шие куз­не­чи­ки ша­ра­ха­лись из-под ног. (33)Че­ло­век думал: «Это они меня бо­ят­ся… (34)Часто думал: спу­щусь к людям, рас­ска­жу всё. (35)Бо­ял­ся. (36)Уже не кары за тру­сость бо­ял­ся – бо­ял­ся жизни. (37)Я за­ви­до­вал тем ре­бя­там, ко­то­рые не вер­ну­лись. (38)Я думал: им хо­ро­шо, лежат спо­кой­но, им носят цветы, их пом­нят. (39)А я... (40)Зачем?.. (41)Много раз тро­гал ру­ка­ми верёвку. (42)Ми­ну­та, и всё. (43)Кому я нужен? (44)Но жутко – живём один раз...»

(45)Так через два­дцать лет ого­ро­да­ми к сель­со­ве­ту прошёл ни­ко­му не зна­ко­мый че­ло­век, на­звал себя… (46)Вот и вся тра­ги­че­ская и жал­кая судь­ба де­зер­ти­ра, про­ме­няв­ше­го живую жизнь на бес­ко­неч­ные годы стра­ха. (47)Он живёт те­перь среди нас, сам за­ра­ба­ты­ва­ет свой хлеб. (48)Он устаёт на ра­бо­те, из­бе­га­ет людей. (49)Спит он по-преж­не­му на чер­да­ке. (50)«Никак не при­вык­ну к избе...» (51)Ве­че­ра­ми, перед тем как по­лезть на чер­дак, долго стоит во дворе, про­во­жа­ет закат.

(52)Тру­сость в тяж­кий для Ро­ди­ны час тре­бу­ет на­ка­за­ния. (53)Но у кого под­ня­лась бы сей­час рука на этого жал­ко­го, ссох­ше­го­ся, с по­тух­ши­ми от стра­да­ния гла­за­ми че­ло­ве­ка, пе­ре­жив­ше­го семь тысяч дней стра­ха, на­ка­зав­ше­го себя сверх вся­кой меры! (54)Этот че­ло­век и те­перь го­во­рит: «Живём один раз». (55)Но он по­ни­ма­ет, как бес­по­щад­ны для него эти слова. (56)Два­дцать зо­ло­тых лет зачёрк­ну­то в жизни. (57)Да и те­перь что за жизнь? (58)Не вся­кий подаёт руку. (59)А когда идёт по селу, ост­рый слух ловит шёпот:

–(60)Де­зер­тир...

(61)Пре­зре­ние людей – самое тяж­кое на­ка­за­ние для че­ло­ве­ка. (62)А живём один раз...

(по В. М. Пес­ко­ву*)

*Ва­си­лий Ми­хай­ло­вич Пес­ков (род. в 1930 году) − рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, жур­на­лист, пу­те­ше­ствен­ник и те­ле­ве­ду­щий.

(1)Боль­ше ме­ся­ца гор­сточ­ка храб­ре­цов за­щи­ща­ла осаждённый форт от бес­пре­рыв­ных атак с моря и воз­ду­ха. (2)Бо­е­при­па­сов и про­до­воль­ствия ста­но­ви­лось всё мень­ше. (3)И вот на­сту­пи­ла страш­ная ми­ну­та. (4)Сна­ря­дов боль­ше нет. (5)Запас про­до­воль­ствия на одни сутки.

(6)В тот день не­мец­кий ис­тре­би­тель сбро­сил вым­пел с уль­ти­ма­ту­мом.

(7)Ко­ман­дир от­вин­тил крыш­ку с алю­ми­ни­е­во­го ци­лин­дра, вы­та­щил бу­ма­гу, свёрну­тую труб­кой, и про­чи­тал: (8)«Вы окру­же­ны со всех сто­рон. (9)Пред­ла­гаю вам ка­пи­ту­ли­ро­вать. (10)Усло­вия ка­пи­ту­ля­ции: весь гар­ни­зон форта без ору­жия идёт на пло­щадь возле кирхи. (11)Ровно в шесть часов по сред­не­ев­ро­пей­ско­му вре­ме­ни на вер­ши­не кирхи дол­жен быть вы­став­лен белый флаг. (12)За это я обе­щаю вам по­да­рить жизнь. (13)В про­тив­ном слу­чае – смерть. (14)Ко­ман­дир не­мец­ко­го де­сан­та контр-ад­ми­рал фон Эвер­шарп».

(15)Всю ночь гар­ни­зон форта шил флаг. (16)Не­за­дол­го до рас­све­та флаг раз­ме­ром по край­ней мере в шесть про­стынь был готов. (17)Мо­ря­ки в по­след­ний раз по­бри­лись, на­де­ли чи­стые ру­ба­хи и один за дру­гим, с ав­то­ма­та­ми на шее и кар­ма­на­ми, на­би­ты­ми па­тро­на­ми, стали вы­хо­дить по трапу на­верх.

(18)Фон Эвер­шарп стоял на бо­е­вой рубке. (19)Над си­лу­этом ры­ба­чье­го посёлка поды­мал­ся узкий тре­уголь­ник кирхи с чёрным пря­мым кре­стом, вре­зан­ным в пас­мур­ное небо. (20)Боль­шой флаг раз­ве­вал­ся на шпиле. (21)В утрен­них су­мер­ках он был со­всем тёмный, почти чёрный.

(22)Фон Эвер­шарп отдал при­каз, и фло­ти­лия де­сант­ных шлю­пок и тор­пед­ных ка­те­ров на­пра­ви­лась к ост­ро­ву. (23)Ост­ров вы­рас­тал, при­бли­жал­ся. (24)Те­перь уже про­стым гла­зом можно было рас­смот­реть кучку мо­ря­ков, сто­яв­ших на пло­ща­ди возле кирхи. (25)В этот миг по­ка­за­лось ма­ли­но­вое солн­це. (26)Оно по­вис­ло между небом и водой, верх­ним краем уйдя в длин­ную дым­ча­тую тучу, а ниж­ним ка­са­ясь зуб­ча­то­го моря.

(27)Угрю­мый свет оза­рил ост­ров. (28)Флаг на кирхе стал крас­ным, как рас­калённое же­ле­зо.

(29)–Чёрт возь­ми, это кра­си­во, – ска­зал фон Эвер­шарп, – солн­це хо­ро­шо под­шу­ти­ло над рус­ски­ми. (30)Оно вы­кра­си­ло белый флаг в крас­ный цвет, но сей­час мы опять за­ста­вим его по­блед­неть.

(31)Де­сант­ные шлюп­ки вы­бро­си­лись на берег. (32)Немцы __________бе­жа­ли к форту. (33)И вдруг под­зем­ный взрыв чу­до­вищ­ной силы по­тряс ост­ров.

(34)Скалы на­пол­за­ли одна на дру­гую, рас­ка­лы­ва­лись. (35)Их корёжило, под­ни­ма­ло на по­верх­ность из глу­би­ны, из недр ост­ро­ва, и с по­верх­но­сти спи­хи­ва­ло в от­крыв­ши­е­ся про­ва­лы.

(36)–Они взры­ва­ют ба­та­реи! – крик­нул фон Эвер­шарп. – (37)Они на­ру­ши­ли усло­вия ка­пи­ту­ля­ции! (38)Мер­зав­цы!

(39)В эту ми­ну­ту солн­це мед­лен­но вошло в тучу. (40)Крас­ный свет, мрач­но оза­ряв­ший ост­ров и море, по­мерк. (41)Всё во­круг стало мо­но­тон­но­го гра­нит­но­го цвета. (42)Всё, кроме флага на кирхе. (43)Фон Эвер­шарп по­ду­мал, что он схо­дит с ума: во­пре­ки всем за­ко­нам фи­зи­ки, гро­мад­ный флаг на кирхе про­дол­жал оста­вать­ся крас­ным. (44)На сером фоне пей­за­жа его цвет стал ещё ин­тен­сив­ней. (45)Тогда фон Эвер­шарп понял всё: флаг ни­ко­гда не был белым, он все­гда был крас­ным. (46)Он не мог быть иным.

(47)Фон Эвер­шарп забыл, с кем он воюет. (48)Это не был оп­ти­че­ский обман. (49)Не солн­це об­ма­ну­ло фон Эвер­шар­па – он об­ма­нул сам себя.

(50)Фон Эвер­шарп отдал новое при­ка­за­ние – эс­кад­ри­льи бом­бар­ди­ров­щи­ков, штур­мо­ви­ков, ис­тре­би­те­лей под­ня­лись в воз­дух. (51)Тор­пед­ные ка­те­ра, эс­мин­цы и де­сант­ные шлюп­ки со всех сто­рон ри­ну­лись на ост­ров. (52)И по­сре­ди этого бу­шу­ю­ще­го ада, око­пав­шись под контр­фор­са­ми кирхи, трид­цать со­вет­ских мо­ря­ков вы­ста­ви­ли свои ав­то­ма­ты и пулемёты на все че­ты­ре сто­ро­ны света. (53)Никто из них в этот страш­ный по­след­ний час не думал о жизни. (54)Во­прос о жизни был решён. (55)Они знали, что умрут, но, уми­рая, они хо­те­ли уни­что­жить как можно боль­ше вра­гов.

(56)В этом со­сто­я­ла бо­е­вая за­да­ча, и они вы­пол­ни­ли её до конца.

(57)Осы­па­е­мые оскол­ка­ми кир­пи­ча и шту­ка­тур­ки, вы­би­ты­ми раз­рыв­ны­ми пу­ля­ми из стен кирхи, с ли­ца­ми, чёрными от ко­по­ти, за­ли­ты­ми потом и кро­вью, за­ты­кая раны ватой, вы­рван­ной из под­клад­ки буш­ла­тов, трид­цать со­вет­ских мо­ря­ков па­да­ли один за дру­гим, про­дол­жая стре­лять до по­след­не­го вздо­ха. (58)Над ними раз­ве­вал­ся гро­мад­ный крас­ный флаг, сши­тый боль­ши­ми мат­рос­ски­ми игол­ка­ми и су­ро­вы­ми мат­рос­ски­ми нит­ка­ми из кус­ков самой раз­но­об­раз­ной крас­ной ма­те­рии, из всего, что на­шлось под­хо­дя­ще­го в мат­рос­ских сун­дуч­ках. (59)Он был сшит из за­вет­ных шёлко­вых пла­точ­ков, из крас­ных ко­сы­нок, шер­стя­ных ма­ли­но­вых шар­фов, ро­зо­вых ки­се­тов, из пун­цо­вых одеял, маек. (60)Алый ко­лен­ко­ро­вый пе­ре­плёт пер­во­го тома «Ис­то­рии граж­дан­ской войны» был также вшит в эту ог­нен­ную мо­за­и­ку.

(61)На го­ло­во­кру­жи­тель­ной вы­со­те, среди дви­жу­щих­ся туч, он раз­ве­вал­ся, стру­ил­ся, горел, как будто не­зри­мый ве­ли­кан-зна­ме­но­сец стре­ми­тель­но нёс его сквозь дым сра­же­ния вперёд, к по­бе­де.

(по В. П. Ка­та­е­ву*)

*Ва­лен­тин Пет­ро­вич Ка­та­ев (1897–1986) – рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, дра­ма­тург, поэт.

(1)−Убить!.. (2)За­стре­лить!.. (3)Сей­час за­стре­лить мер­зав­ца!.. (4)Без по­ща­ды!.. (5)Убий­ца!.. (6)Убить его! − кри­ча­ли муж­ские, жен­ские го­ло­са толпы.

(7)Огром­ная толпа на­ро­да вела по улице свя­зан­но­го че­ло­ве­ка. (8)Че­ло­век этот, вы­со­кий, пря­мой, шёл твёрдым шагом, вы­со­ко под­ни­мая го­ло­ву. (9)На кра­си­вом, му­же­ствен­ном лице его было вы­ра­же­ние пре­зре­ния и злобы к окру­жа­ю­щим его людям.

(10)Это был один из тех людей, ко­то­рые в войне на­ро­да про­тив вла­сти воюют на сто­ро­не вла­сти. (11)Его схва­ти­ли те­перь и вели на казнь.

(12)−Это го­ро­до­вой, он ещё утром стре­лял по нам! − кри­ча­ли в толпе.

(13)Толпа не оста­нав­ли­ва­лась, и его вели даль­ше. (14)Когда же при­шли на ту улицу, где на мо­сто­вой ле­жа­ли вче­раш­ние не убран­ные ещё тела уби­тых вой­ска­ми, толпа осви­ре­пе­ла.

(15)−Не­че­го от­тя­ги­вать! (16)Сей­час тут и за­стре­лить не­го­дяя, куда ещё во­дить его? − кри­ча­ли люди.

(17)Плен­ный хму­рил­ся и толь­ко выше под­ни­мал го­ло­ву. (18)Он, ка­за­лось, не­на­ви­дел толпу ещё более, чем толпа не­на­ви­де­ла его.

(19)−Пе­ре­бить всех! (20)Шпи­о­нов! (21)Царей! (22)Попов! (23)И этих мер­зав­цев! (24)Убить, убить сей­час! − взвиз­ги­ва­ли жен­ские го­ло­са.

(25)Но ру­ко­во­ди­те­ли толпы ре­ши­ли до­ве­сти его до пло­ща­ди и там раз­де­лать­ся с ним.

(26)До пло­ща­ди уже было не­да­ле­ко, когда в ми­ну­ту за­ти­шья в зад­них рядах толпы по­слы­шал­ся пла­чу­щий дет­ский го­ло­сок.

(27)−Батя! Батя! − всхли­пы­вая, кри­чал ше­сти­лет­ний маль­чик, втис­ки­ва­ясь в толпу, чтобы до­брать­ся до плен­но­го. (28)−Батя! (29)Что они с тобой де­ла­ют? (30)По­стой, по­стой, возь­ми меня, возь­ми!..

(31)Крики оста­но­ви­лись в той сто­ро­не толпы, с ко­то­рой шёл ребёнок, и толпа, рас­сту­па­ясь перед ним, как перед силой, про­пус­ка­ла ребёнка всё ближе и ближе к отцу.

(32)−Тебе сколь­ко лет, маль­чик?

(33)−Что вы с батей хо­ти­те де­лать? − от­ве­чал маль­чик.

(34)−Иди домой, маль­чик, иди к ма­те­ри, − ска­зал маль­чи­ку один из муж­чин.

(35)Плен­ный уже слы­шал голос маль­чи­ка и слы­шал, что го­во­ри­ли ему. (36)Лицо его стало ещё мрач­нее.

(37)−У него нет ма­те­ри! − крик­нул он на слова того, кто от­сы­лал ребёнка к ма­те­ри.

(38)Всё ближе и ближе про­тис­ки­ва­ясь в толпе, маль­чик до­брал­ся до отца и полез к нему на руки. (39)В толпе кри­ча­ли всё то же: (40)«Убить! (41)По­ве­сить! (42)За­стре­лить мер­зав­ца!»

(43)И плен­ный спу­стил с рук маль­чи­ка и подошёл к тому че­ло­ве­ку, ко­то­рый рас­по­ря­жал­ся в толпе.

(44)−По­слу­шай­те, − ска­зал он, − уби­вай­те меня, как и где хо­ти­те, но толь­ко не при нём, − он по­ка­зал на маль­чи­ка. (45)−Раз­вя­жи­те меня на две ми­ну­ты и дер­жи­те за руку, а я скажу ему, что мы с вами гу­ля­ем, что вы мне при­я­тель, и он уйдёт. (46)А тогда... тогда уби­вай­те, как хо­ти­те.

(47)Ру­ко­во­ди­тель со­гла­сил­ся.

(48)Тогда плен­ный взял опять маль­чи­ка на руки и ска­зал:

(49)−Будь умник, пойди к со­сед­ке Кате.

(50)−А ты что же?

(51)−Ты ви­дишь, я гуляю вот с этим при­я­те­лем, мы пройдём не­мно­го, а ты иди, а я приду. (52)Иди же, будь умник.

(53)Маль­чик уста­вил­ся на отца, на­гнул го­лов­ку на одну сто­ро­ну, потом на дру­гую и за­ду­мал­ся.

(54)−Иди, милый, я приду.

(55)−Придёшь?

(56)И ребёнок по­слу­шал­ся. (57)Одна жен­щи­на вы­ве­ла его из толпы.

(58)Когда ребёнок скрыл­ся, плен­ный ска­зал:

(59)−Те­перь я готов, уби­вай­те меня.

(60)И тут слу­чи­лось что-то со­всем не­по­нят­ное, не­ожи­дан­ное. (61)Какой-то один и тот же дух проснул­ся во всех этих за ми­ну­ту же­сто­ких, без­жа­лост­ных, не­на­ви­дя­щих людях, и одна жен­щи­на ска­за­ла:

(62)−А зна­е­те что. (63)Пу­стить бы его.

(64)−И то, бог с ним, − ска­зал ещё кто-то. (65)− От­пу­стить.

(66)−От­пу­стить, от­пу­стить! − за­гре­ме­ла толпа.

(67)И гор­дый, без­жа­лост­ный че­ло­век, за ми­ну­ту до этого не­на­ви­дев­ший толпу, за­ры­дал, за­крыл лицо ру­ка­ми и, как ви­но­ва­тый, вы­бе­жал из толпы, и никто не оста­но­вил его.

(по Л. Н. Тол­сто­му*)

*Лев Ни­ко­ла­е­вич Тол­стой (1828−1910) − все­мир­но из­вест­ный рус­ский про­за­ик, дра­ма­тург, пуб­ли­цист.

(1)Было мне тогда всего де­вять лет от роду. (2)Как-то раз в лесу, среди глу­бо­кой ти­ши­ны, ясно и отчётливо по­чу­дил­ся мне крик: «Волк бежит!» (3)Я вскрик­нул и вне себя от ис­пу­га вы­бе­жал на по­ля­ну, прямо на па­шу­ще­го землю му­жи­ка.

(4)Это был Марей – наш кре­пост­ной лет пя­ти­де­ся­ти, плот­ный, до­воль­но рос­лый, с силь­ною про­се­дью в тёмно-русой бо­ро­де. (5)Я не­мно­го знал его, но до того почти ни­ко­гда не слу­ча­лось мне за­го­во­рить с ним. (6)Я в дет­стве мало об­щал­ся с кре­пост­ны­ми: эти чужие, с гру­бы­ми ли­ца­ми и уз­ло­ва­ты­ми ру­ка­ми му­жи­ки ка­за­лись мне опас­ны­ми, раз­бой­ны­ми лю­дь­ми. (7)Марей оста­но­вил кобылёнку, за­слы­шав мой на­пу­ган­ный голос, и когда я, раз­бе­жав­шись, уце­пил­ся одной рукой за его соху, а дру­гою за его рукав, то он раз­гля­дел мой испуг.

− (8)Волк бежит! – про­кри­чал я, за­ды­ха­ясь.

(9)Он вски­нул го­ло­ву и не­воль­но огля­дел­ся кру­гом, на мгно­ве­нье почти мне по­ве­рив.

− (10)Что ты, какой волк, по­ме­ре­щи­лось: вишь! (11)Ка­ко­му тут волку быть! – бор­мо­тал он, обод­ряя меня. (12)Но я весь тряс­ся и ещё креп­че уце­пил­ся за его зипун и, долж­но быть, был очень бле­ден. (13)Он смот­рел с бес­по­кой­ною улыб­кою, ви­ди­мо боясь и тре­во­жась за меня.

− (14)Ишь ведь ис­пу­жал­ся, ай-ай! – качал он го­ло­вой. – (15)Полно, род­ный. (16)Ишь, малец, ай!

(17)Он про­тя­нул руку и вдруг по­гла­дил меня по щеке.

− (18)Полно же, ну, Хри­стос с тобой, ок­стись.

(19)Но я не кре­стил­ся: углы моих губ вздра­ги­ва­ли, и, ка­жет­ся, это осо­бен­но его по­ра­зи­ло. (20)И тогда Марей про­тя­нул свой тол­стый, с чёрным ног­тем, за­пач­кан­ный в земле палец и ти­хонь­ко до­тро­нул­ся до вспры­ги­ва­ю­щих моих губ.

− (21)Ишь ведь, − улыб­нул­ся он мне какою-то ма­те­рин­скою и длин­ною улыб­кой, − гос­по­ди, да что это, ишь ведь, ай, ай!

(22)Я понял на­ко­нец, что волка нет и что мне крик про волка по­ме­ре­щил­ся.

− (23)Ну, я пойду, − ска­зал я, во­про­си­тель­но и робко смот­ря на него.

− (24)Ну и сту­пай, а я те во­след по­смот­рю. (25)Уж я тебя волку не дам! − при­ба­вил он, всё так же ма­те­рин­ски мне улы­ба­ясь. – (26)Ну, Хри­стос с тобой, − и он пе­ре­кре­стил меня рукой и сам пе­ре­кре­стил­ся.

(27)Пока я шёл, Марей всё стоял со своей кобылёнкой и смот­рел мне вслед, каж­дый раз кивая го­ло­вой, когда я огля­ды­вал­ся. (28)И даже когда я был да­ле­ко и уже не мог раз­гля­деть его лица, чув­ство­вал, что он всё точно так же лас­ко­во улы­ба­ет­ся.

(29)Всё это разом мне при­пом­ни­лось сей­час, два­дцать лет спу­стя, здесь, на ка­тор­ге в Си­би­ри… (30)Эта неж­ная ма­те­рин­ская улыб­ка кре­пост­но­го му­жи­ка, его не­ожи­дан­ное со­чув­ствие, по­ка­чи­ва­ния го­ло­вой. (31)Ко­неч­но, вся­кий бы обод­рил ребёнка, но в той уединённой встре­че слу­чи­лось как бы что-то со­всем дру­гое. (32)И толь­ко бог, может быть, видел свер­ху, каким глу­бо­ким и про­свещённым че­ло­ве­че­ским чув­ством было на­пол­не­но серд­це гру­бо­го, звер­ски не­ве­же­ствен­но­го че­ло­ве­ка и какая тон­кая неж­ность та­и­лась в нём.

(33)И вот когда здесь, на ка­тор­ге, я сошёл с нар и огля­дел­ся кру­гом, я вдруг по­чув­ство­вал, что могу смот­реть на этих не­счаст­ных ка­торж­ни­ков со­всем дру­гим взгля­дом и что вдруг ис­чез­ли вся­кий страх и вся­кая не­на­висть

в серд­це моём. (34)Я пошёл, вгля­ды­ва­ясь в встре­чав­ши­е­ся лица. (35)Этот обри­тый и шель­мо­ван­ный мужик, с клей­ма­ми на лице, хмель­ной, ору­щий свою рья­ную сип­лую песню, может быть, такой же Марей. (36)Ведь я же не могу за­гля­нуть в его серд­це.

(по Ф. М. До­сто­ев­ско­му*)

*Фёдор Ми­хай­ло­вич До­сто­ев­ский (1821–1881 г.) – рус­ский пи­са­тель,

мыс­ли­тель.

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Ди­а­гно­сти­че­ская ра­бо­та № 4 по рус­ско­му языку 23.10.2013 ва­ри­ант РУ10103.

(1)Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на вышла из сто­ло­вой. (2)Она оки­ну­ла учи­тель­ни­цу не­при­вет­ли­вым взгля­дом и спро­си­ла с хо­лод­ком в го­ло­се:

—   (3)В чём дело?

—⁡⁡ (4)Здрав­ствуй­те,  — ска­за­ла Елена Пет­ров­на, еле сдер­жи­ва­ясь, чтобы не вспы­лить от обиды за такой приём.  —⁡⁡ (5)Мне нужно по­го­во­рить о вашей до­че­ри.

—⁡⁡ (6)О до­че­ри?..  —⁡⁡ Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на обер­ну­лась к Та­ма­ре.  —⁡⁡ (7)Ты что на­тво­ри­ла?

—⁡⁡ (8)Я бы хо­те­ла по­го­во­рить, по­со­ве­то­вать­ся с вами,  —⁡⁡ ска­за­ла Елена Пет­ров­на, чув­ствуя, что на лице у неё про­сту­па­ют крас­ные пятна.

—⁡⁡ (9)Ну что ж, вой­ди­те!  —⁡⁡ со вздо­хом при­гла­си­ла Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на.  —⁡⁡ (10)О чём со­ве­то­вать­ся-то нам с вами, не знаю... (11)Та­ма­ра, иди-ка от­сю­да...

(12)Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на, же­стом при­гла­сив Елену Пет­ров­ну сесть, усе­лась пер­вая. (13)Крес­ло скрип­ну­ло под её тя­же­стью. (14)Елена Пет­ров­на села тоже.

—⁡⁡ (15)Ваша дочь плохо учит­ся,  —⁡⁡ ска­за­ла учи­тель­ни­ца.  —⁡⁡ (16)Она не де­ла­ет до­маш­них за­да­ний, не учит уро­ков...

(17)Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на по­смот­ре­ла на неё с удив­ле­ни­ем:

—⁡⁡ (18)А я-то при чём же? (19)Я, что ли, буду за неё уроки учить?

—⁡⁡ (20)Но вы мо­же­те и долж­ны сле­дить за тем, чтобы она го­то­ви­ла уроки.

(21)Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на от­вер­ну­лась, мах­нув рукой:

—⁡⁡ (22)Не до того мне. (23)Не до того! (24)Сами управ­ляй­тесь.

—⁡⁡ (25)А разве вам всё равно, как учит­ся ваша дочь?  — спро­си­ла Елена Пет­ров­на спо­кой­но, хотя в гла­зах уже го­ре­ли огонь­ки.  —⁡⁡ (26)Пой­ми­те меня, прошу вас! (27)Я не жа­ло­вать­ся при­ш­ла, а про­сто по­со­ве­то­вать­ся...(28) По­мо­ги­те мне!

(29)Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на по­жа­ла пле­ча­ми:

—⁡⁡ (30)Ну уж, го­лу­буш­ка...

—⁡⁡ (31)Меня зовут Елена Пет­ров­на.

—⁡⁡ (32)Очень хо­ро­шо, что вас зовут Елена Пет­ров­на. (33)Но уж я вам скажу от­кро­вен­но, Елена Пет­ров­на. (34)Вот, ска­жем, для при­ме­ра, порт­ни­ха шьёт мне пла­тье  — и по­мо­щи ни­ка­кой не про­сит. (35)Вот, ска­жем, при­хо­дит монтёр чи­нить элек­три­че­ство  — и тоже по­мо­щи не про­сит. (36)Да и чудно было бы, если бы они по­мо­щи про­си­ли, ведь они же за свою ра­бо­ту день­ги по­лу­ча­ют. (37)А по­че­му же вам надо по­мо­гать? (38)Вам ведь тоже день­ги пла­тят... (39)Моё дело  — кор­мить ребёнка, оде­вать. (40)А уж учить  — это ваше дело. (41)А если моя дочь плохо учит­ся, зна­чит, вы, го­лу­буш­ка... уж вы меня из­ви­ни­те... зна­чит, вы учи­тель­ни­ца так себе... (42)Не­важ­ная вы учи­тель­ни­ца.

(43)Елена Пет­ров­на вско­чи­ла.

—⁡⁡ (44)Ваше рав­но­ду­шие меня по­тря­са­ет!  —⁡⁡ ска­за­ла она дро­жа­щим от гнева го­ло­сом.  —⁡⁡ (45)Может быть, я не­важ­ная учи­тель­ни­ца, но вы очень пло­хая мать!

(46)Она с пы­ла­ю­щим лицом быст­ры­ми ша­га­ми вышла из ком­на­ты. (47)Хлоп­ну­ла вход­ная дверь.

(48)Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на слег­ка по­крас­не­ла, глаза её сверк­ну­ли.  —⁡⁡ (49)Ещё чище! (50)Здрав­ствуй­те! (51)Те­перь уж и мать пло­хая! (52)Не ви­да­ли вы пло­хих-то ма­те­рей. (53)Вон по двору де­тиш­ки бе­га­ют: у иного и под носом не про­мы­то, и пу­го­ви­цы все обо­рван­ные... (54)А у моей всё на­чи­ще­но да на­гла­же­но. (55)Я бе­ре­гу де­воч­ку, чтобы ни­ка­кой ра­бо­ты, ни­ка­кой за­бо­ты, не поз­во­ляю ей но­со­во­го плат­ка вы­сти­рать! (56)И не­за­чем ей это де­лать: у нас есть дом­ра­бот­ни­ца, мы за это ей пла­тим... (57)Ишь ты! (58)Это я-то пло­хая мать!

(59)Но, вдруг со­об­ра­зив, что её никто не слу­ша­ет, Ан­то­ни­на Ан­д­ро­нов­на вста­ла и пошла в сто­ло­вую обе­дать.

(по Л. Ф. Во­рон­ко­вой*)

*Лю­бовь Фёдо­ров­на Во­рон­ко­ва (1906-1976) со­вет­ская пи­са­тель­ни­ца, автор мно­гих дет­ских книг и цикла ис­то­ри­че­ских по­ве­стей для детей.

.

(1) Мы ехали бе­ре­гом Лены на юг, а зима до­го­ня­ла нас с се­ве­ра.

(2) Од­на­ко река упор­но бо­ро­лась с мо­ро­зом: ближе к бе­ре­гам она пре­вра­ща­лась в за­стыв­шую без­об­раз­ную гряз­но-белую массу, а в се­ре­ди­не лёд всё ещё во­ро­чал­ся тяжёлыми, бес­по­ря­доч­ны­ми ва­ла­ми, скры­вая от глаз за­сты­ва­ю­щее русло, как оди­ча­лая толпа скры­ва­ет место казни.

(3) И вот од­на­ж­ды с не­боль­шо­го бе­ре­го­во­го мыса мы уви­де­ли среди тихо пе­ре­дви­гав­ших­ся ле­дя­ных глыб какой-то чёрный пред­мет, ясно вы­де­ляв­ший­ся на бело-жёлтом фоне.

(4)— Во­ро­на,  — ска­зал один из ям­щи­ков.

(5)— Мед­ведь,  — воз­ра­жал дру­гой ямщик.

(6)— От­ку­да же взять­ся мед­ве­дю на се­ре­ди­не реки?  — спро­сил я у него.

(7)— С того бе­ре­га. (8)В тре­тьем годе мед­ве­ди­ца вон с того ост­ро­ва пе­ре­пра­ви­лась с тремя мед­ве­жа­та­ми. (9)Нонче тоже зверь с того бе­ре­га на наш идёт. (10)Видно, зима будет лютая...

(11) Наш ка­ра­ван оста­но­вил­ся у мыса, ожи­дая при­бли­же­ния за­ин­те­ре­со­вав­ше­го всех пред­ме­та.

(12)— А ведь это, брат­цы, ко­зу­ли,  — ска­зал на­ко­нец один из ям­щи­ков.

(13) Дей­стви­тель­но, это ока­за­лись две гор­ные козы. (14)Те­перь уже ясно были видны их тёмные изящ­ные фи­гур­ки среди на­сто­я­ще­го ле­дя­но­го кош­ма­ра. (15)Одна из коз была по­боль­ше, дру­гая по­мень­ше. (16)Мы пред­по­ло­жи­ли, что это были мать и дочь. (17)Причём стар­шая явно ру­ко­во­ди­ла пе­ре­пра­вой. (18)Во­круг них без­жа­лост­ные льди­ны би­лись, стал­ки­ва­лись, вер­те­лись и кро­ши­лись; в про­ме­жут­ках что-то ки­пе­ло и брыз­га­ло пеной, а неж­ные жи­вот­ные, на­сто­ро­жив­шись, сто­я­ли на ле­дя­ном куске, по­до­брав в одно место свои то­нень­кие ножки... (19)На­вер­ное, им было страш­но, ведь их жизнь могла обо­рвать­ся в любую се­кун­ду. (20)Но, ви­ди­мо, оста­вать­ся на том бе­ре­гу им было ещё страш­нее, раз они, так чу­до­вищ­но рискуя, за­те­я­ли эту опас­ней­шую пе­ре­пра­ву.

(21) Огром­ная льди­на, плыв­шая впе­ре­ди той, где сто­я­ли козы, стала как будто за­мед­лять ход и на­ча­ла раз­во­ра­чи­вать­ся, оста­нав­ли­вая дви­же­ние зад­них. (22)От этого во­круг жи­вот­ных под­нял­ся вновь целый ад раз­ру­ше­ния и плес­ка. (23)На мгно­ве­ние два жал­ких тёмных пят­ныш­ка со­всем было ис­чез­ли в этом хаосе, но затем мы их за­ме­ти­ли на дру­гой льди­не. (24)Опять со­брав свои то­нень­кие дро­жа­щие ножки, козы сто­я­ли, го­то­вые к оче­ред­но­му прыж­ку. (25)Это по­вто­ри­лось не­сколь­ко раз, и каж­дый новый пры­жок с рас­счи­тан­ной не­уклон­но­стью при­бли­жал их к на­ше­му бе­ре­гу.

(26) Когда льди­на, на ко­то­рой на­хо­ди­лись козы, по­до­шла к ро­ко­во­му месту столк­но­ве­ния с бе­ре­гом, у нас мороз по коже про­бе­жал от стра­ха за их судь­бу: в таком аду из ско­пив­ших­ся ле­дя­ных масс вы­жить было слож­но.

(27) Сухой треск, хаос об­лом­ков, вдруг под­няв­ших­ся квер­ху и по­полз­ших на об­ле­де­не­лые края мыса,  — и два чёрных тела легко, как бро­шен­ный ка­мень, мет­ну­лись на берег.

(28) Мы, стоя на мысу, не­воль­но за­сло­ня­ли козам воль­гот­ный про­ход.

(29) Од­на­ко умное жи­вот­ное, решив бо­роть­ся за жизнь до конца, ни­чуть не по­бо­я­лось нас, вра­гов в буд­нич­ной жизни, и не за­ду­ма­лось ни на ми­ну­ту.

(30) Я за­ме­тил взгляд её круг­лых глаз, гля­дев­ших с каким-то стран­ным до­ве­ри­ем, и затем она по­нес­лась сама и на­пра­ви­ла млад­шую прямо к нам.

(31) От такой сме­ло­сти и ре­ши­тель­но­сти даже наша боль­шая хищ­ная со­ба­ка Пол­кан, вме­сто того чтобы ки­нуть­ся на до­бы­чу, скон­фу­жен­но по­сто­ро­ни­лась. (32)И стар­шая коза, бе­реж­но за­го­ра­жи­вая собою млад­шую, про­бе­жа­ла мимо пса, бес­страш­но кос­нув­шись боком его шер­сти...

(33)— Эти бед­ные жи­вот­ные на наших гла­зах пре­одо­ле­ли столь­ко опас­но­стей... (34)Вот оно  — же­ла­ние жить,  — за­дум­чи­во про­из­нес Со­коль­ский, наш слу­чай­ный по­пут­чик, когда мы вновь от­пра­ви­лись в путь.

(35)— А за­ме­ти­ли ли вы, с каким са­мо­от­вер­же­ни­ем стар­шая по­мо­га­ла млад­шей и как за­кры­ла млад­шую от со­ба­ки? (36)Вот оно  — же­ла­ние спа­сти...

(37)— Вся­кий ли че­ло­век сде­ла­ет это при таких об­сто­я­тель­ствах?

(38)— Вся­кая мать, я думаю...  — ска­зал я, улыб­нув­шись.

(по В. Г. Ко­ро­лен­ко*)

*Вла­ди­мир Га­лак­ти­о­но­вич Ко­ро­лен­ко (1853—1921) - рус­ский пи­са­тель,

жур­на­лист, пуб­ли­цист.

(1)Ху­до­же­ствен­ное твор­че­ство, с моей точки зре­ния, не про­сто спо­соб са­мо­вы­ра­же­ния. (2)Порой оно может стать спа­си­тель­ной со­ло­мин­кой, уце­пив­шись за ко­то­рую че­ло­век может прой­ти через мно­гие тяжёлые ис­пы­та­ния и вы­жить. (3)И вот один из по­ра­зи­тель­ных при­ме­ров.

(4) Уди­ви­тель­ная жен­щи­на, ху­дож­ник-лю­би­тель Ев­фро­си­нья Ан­то­нов­на Керс­нов­ская много лет про­ве­ла в ста­лин­ском ла­ге­ре, после чего на­ча­ла за­ри­со­вы­вать всю свою жизнь с са­мо­го на­ча­ла: дет­ство в Бес­са­ра­бии, как была аре­сто­ва­на в Ру­мы­нии, как её в Си­бирь со­сла­ли. (5)Много лет она изоб­ра­жа­ла быт, де­та­ли и ком­мен­ти­ро­ва­ла свои ри­сун­ки.

(6) Вот что она пишет маме:

(7) «Я их ри­со­ва­ла для тебя, думая о тебе... (8)Я на­ча­ла ри­со­вать там, в Но­риль­ске, сразу после того, как вышла из ла­ге­ря. (9)Не было ещё ни тю­фя­ка, ни про­сты­ни, не было даже сво­е­го угла. (10)Но я уже меч­та­ла на­ри­со­вать что-то кра­си­вое, на­по­ми­на­ю­щее про­шлое  — то про­шлое, ко­то­рое

не­раз­рыв­но было свя­за­но с тобой, моя род­ная! (11)И един­ствен­ное, что я могла при­ду­мать, это  — ри­со­вать...»

(12) И вот Ев­фро­си­нья в кар­тин­ках создаёт ис­то­рию своей жизни, всех своих зло­клю­че­ний, чтобы осво­бо­дить­ся от тех тяжёлых вос­по­ми­на­ний, что окру­жа­ли её после вы­хо­да из две­на­дца­ти­лет­не­го ада. (13)Она ри­со­ва­ла чем придётся: цвет­ны­ми ка­ран­да­ша­ми, руч­кой, ино­гда под­кра­ши­ва­ла ак­ва­ре­лью.

(14) И эти не­за­мыс­ло­ва­тые, но такие по­дроб­ные, прав­ди­вые ри­сун­ки по­ра­жа­ют своей убе­ди­тель­но­стью и внут­рен­ней сво­бо­дой. (15)Целых две­на­дцать общих тет­ра­дей были со­чи­не­ны-на­ри­со­ва­ны ею в 60-х годах про­шло­го века. (16)В 1991 году они вышли от­дель­ной кни­гой, на­зван­ной «На­скаль­ная жи­во­пись». (17)И по сей день я, глядя на эти ри­сун­ки, ко­то­рые по­яви­лись на свет так давно, где-то глу­бо­ко внут­ри ощу­щаю, на­сколь­ко силь­но ис­кус­ство по­мог­ло этому по­тря­са­ю­ще­му ху­дож­ни­ку и про­сто бла­го­род­ной жен­щи­не вы­жить.

(18)Вот ещё одна ис­то­рия. (19)Ху­дож­ник Борис Свеш­ни­ков также дол­гое время на­хо­дил­ся в за­то­че­нии. (20)Аль­бо­мы его были на­ри­со­ва­ны не­по­сред­ствен­но там, в не­во­ле, но они были не о ла­ге­ре, не о той жизни, ко­то­рой он жил тогда,  — они были фан­та­сти­че­ски­ми. (21)Он изоб­ра­жал какую-то вы­мыш­лен­ную ре­аль­ность и не­обык­но­вен­ные го­ро­да. (22)То­нень­ким пёрыш­ком, тон­чай­шим, почти про­зрач­ным се­реб­ря­ным штри­хом он со­зда­вал в своих аль­бо­мах па­рал­лель­ную, не­ве­ро­ят­но за­га­доч­ную, вол­ну­ю­щую жизнь. (23)И впо­след­ствии эти аль­бо­мы стали сви­де­тель­ством того, что его внут­рен­ний мир, фан­та­зи­ро­ва­ние, твор­че­ство спас­ли ему жизнь в этом ла­ге­ре. (24)Он выжил бла­го­да­ря твор­че­ству.

(25) Дру­гой не­обык­но­вен­ный ху­дож­ник, Ми­ха­ил Со­ко­лов, со­вре­мен­ник Свеш­ни­ко­ва, бу­дучи по­са­жен­ным в тюрь­му за экс­тра­ва­гант­ный вид, тоже пы­тал­ся ис­кать сво­бо­ды и спа­се­ния в твор­че­стве. (26)Он ри­со­вал цвет­ны­ми ка­ран­да­ша­ми, а порой и огрыз­ка­ми ка­ран­да­шей ма­лень­кие кар­ти­ноч­ки три на три сан­ти­мет­ра или пять на пять сан­ти­мет­ров и пря­тал себе под по­душ­ку.

(27) И эти ма­лень­кие фан­та­сти­че­ские ри­сун­ки Со­ко­ло­ва, по-моему, в каком-то смыс­ле гран­ди­оз­ней, чем не­ко­то­рые огром­ные кар­ти­ны, на­пи­сан­ные иным ху­дож­ни­ком в свет­лой и ком­форт­ной ма­стер­ской.

(28) Как ви­ди­те, можно изоб­ра­жать ре­аль­ность, а можно изоб­ра­жать фан­та­зии. (29)И в том и в дру­гом слу­чае то, что ты пе­ре­но­сишь из своей го­ло­вы, из души, из серд­ца, из па­мя­ти на бу­ма­гу, осво­бож­да­ет тебя, вы­пус­ка­ет на волю, даже если во­круг  — тю­рем­ные решётки. (30)По­это­му роль ис­кус­ства по­и­сти­не ве­ли­ка. (31)И не­важ­но, чем и как ты это де­ла­ешь: твор­че­ство не знает гра­ниц, не тре­бу­ет осо­бых ин­стру­мен­тов. (32)Оно, ис­крен­нее и прав­ди­вое, про­сто живёт в че­ло­ве­ке, ищет вы­хо­да и все­гда го­то­во бес­ко­рыст­но по­мочь ему.

(по Л.А. Тиш­ко­ву*)

*Лео­нид Алек­сан­дро­вич Тиш­ков (род. в 1953 г.)  — рос­сий­ский ху­дож­ник-ка­ри­ка­ту­рист, также ра­бо­та­ет в об­ла­сти книж­ной гра­фи­ки.

(1)Все мы лю­би­ли «класс­но­го», хотя нель­зя ска­зать, чтобы очень ува­жа­ли. (2)У нас была стран­ная черта: мы ува­жа­ли тех, кого бо­я­лись. (3)Тех, кто ста­вил нам «пары» или мог за­про­сто оста­вить весь класс на ше­стой урок; тех, кто каж­дый балл взве­ши­вал на ап­те­кар­ских весах; тех, кто не за­бы­вал за­дать во­прос о том, чего ты не знал в про­шлый раз…

(4)А класс­ный был не такой. (5)Мы знали: его можно уго­во­рить, если очень про­сить и смот­реть при этом влаж­ны­ми, по­кор­ны­ми со­ба­чьи­ми гла­за­ми. (6)Этого он не вы­дер­жи­вал. (7)Или можно по-дру­го­му  — орать

ис­те­рич­но: (8)«За что, за что двой­ку ста­вить? (9)Ведь я же учил, я же учил!» (10)Это было менее без­от­каз­но, здесь он мог взо­рвать­ся. (11)Но и это ино­гда про­хо­ди­ло.

(12)Он нас чуть-чуть опа­сал­ся. (13)Нет, не по­ба­и­вал­ся, а опа­сал­ся. (14)Чуть-чуть опа­сал­ся. (15)Он не знал, чего от нас ждать… (16)Один раз, ещё до войны, мы ис­пу­га­ли его как сле­ду­ет. (17)Тогда он толь­ко при­нял наш класс. (18)Мы тогда на­ча­ли мы­чать, хором, всем клас­сом: «Мм-м…» (19)Сна­ча­ла он не понял, в чём дело, не знал, от­ку­да это идёт, кто ви­нов­ник… (20)Мы­ча­ние на­рас­та­ло, шло всплес­ка­ми по клас­су, ка­за­лось, даже стены виб­ри­ро­ва­ли. (21)Он бес­по­мощ­но ози­рал­ся, хотел за­кри­чать, но понял – никто не услы­шит. (22)Тогда он сел и с пе­чаль­ным изум­ле­ни­ем по­смот­рел на нас. (23)Это был стран­ный взгляд. (24)И мы за­мол­ча­ли.

(25)Он был все­гда при­вет­лив и веж­лив с нами и чуть ли не с пя­то­го клас­са на­зы­вал на «Вы». (26)Он как-то ска­зал мне на пе­ре­ме­не:

(27)— А зна­е­те, в от­дель­но­сти вы все такие милые, а вот вме­сте вы ино­гда пре­вра­ща­е­тесь в стадо. (28)Когда людей много, ко­ли­че­ство пе­ре­хо­дит в ка­че­ство. (29)Когда их много, они со­вер­ша­ют самые не­ожи­дан­ные по­ступ­ки. (30)Самые ге­ро­и­че­ские, а ино­гда и самые страш­ные. (31)Как вы ду­ма­е­те?

(32)— Чёрт его знает, − ска­зал я.

(33)— В том-то и дело, что никто этого не знает, даже чёрт.

(34)Когда на­ча­лась война, он ходил блед­ный, при­тих­ший и по­ста­рев­ший. (35)Вско­ре мы узна­ли, что он за­пи­сал­ся в первую груп­пу мос­ков­ско­го опол­че­ния. (36)Был он не­здо­ров, у него были сла­бые лёгкие, он имел осво­бож­де­ние от во­ин­ской по­вин­но­сти  — «белый билет», и даже на смот­рев­шую сквозь паль­цы на все че­ло­ве­че­ские не­ду­ги ко­мис­сию опол­че­ния он, го­во­рят, про­извёл тяжёлое впе­чат­ле­ние.

(37)Но он не из­ме­нил сво­е­го ре­ше­ния. (38)На его по­след­ний урок при­шло много ребят. (39)Мы ожи­да­ли, что он ска­жет нам что-ни­будь на про­ща­ние, ожи­да­ли каких-то осо­бен­ных и зна­чи­тель­ных слов: мы знали, это он умел. (40)Но он ушёл буд­нич­но, на­звал но­ме­ра па­ра­гра­фов, за­дан­ных на дом, кив­нул и толь­ко у две­рей чуть за­дер­жал­ся. (41)Мы вста­ли, не­строй­но хлоп­нув крыш­ка­ми парт, он по­смот­рел на нас и тихо ска­зал:

(42)— Когда у вас будет новый класс­ный … не устра­и­вай­те этого.

(43)Мы по­ня­ли, о чём он го­во­рил.

(44)Через месяц он погиб. (45)У него не было род­ных, и по­хо­рон­ная при­ш­ла на адрес школы…

(46)Когда мы ехали в Си­бирь, в эва­ку­а­цию, в теп­луш­ке все ле­жа­ли не­по­движ­но и каж­дый думал, о ком хотел: о своих живых и своих по­гиб­ших. (47)Я думал о класс­ном. (48)Я и те­перь часто думаю о нём…

(по В.И. Ам­лин­ско­му*)

*Вла­ди­мир Ильич Ам­лин­ский (1935—1989)  — со­вет­ский пи­са­тель, жур­на­лист. Автор по­ве­стей и рас­ска­зов о жизни молодёжи.

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Тре­ни­ро­воч­ная ра­бо­та по рус­ско­му языку 16.04.2014 ва­ри­ант РУ10801

(1)Будни. (2)Они сплош­ная бес­про­буд­ность. (3)Тя­гу­чая скука. (4)Не­пре­стан­ный шум, время от вре­ме­ни пре­ры­ва­е­мый оче­ред­ною не­уда­чею. (5)О, пло­хое на­стро­е­ние! (6)А по­не­дель­ник  — это про­об­раз буд­ней.

(7)Да, тогда дело с жиз­нью об­сто­ит плохо! (8)Но нель­зя пе­ре­кла­ды­вать вину за это на «жизнь». (9)У тебя не хва­та­ет ис­кус­ства жить; было бы глупо ожи­дать, что жизнь устро­ит тебе тор­же­ствен­ный приём. (10)Так что твори сам и пре­об­ра­жай­ся, иначе будни одо­ле­ют тебя. (11)А в жизни нет боль­ше­го стыда, чем быть по­беждённым  — и не ве­ли­ка­ном, не мо­гу­ще­ствен­ны­ми вра­га­ми, не бо­лез­нью, а серою по­все­днев­но­стью су­ще­ство­ва­ния. (12)Итак  — ис­кус­ство жизни! (13)Пре­жде всего: спо­кой­но и му­же­ствен­но смот­реть в глаза врагу! (14)Нам ни­ко­гда не из­ба­вить­ся от буд­ней. (15)Они будут все­гда. (16)Они со­став­ля­ют ма­те­рию нашей жизни. (17)И если празд­ник слу­жит лишь тому, чтобы, по­доб­но мол­нии, осве­тить се­рость буд­ней и об­ли­чить по­все­днев­ность, то он нам вре­ден и мы не­до­стой­ны его. (18)Толь­ко тот за­слу­жил ра­дость празд­ни­ка, кто по­лю­бил свои будни. (19)Как этого до­бить­ся?

(20)Этого можно до­стичь, отыс­кав свя­щен­ный смысл в своей буд­нич­ной ра­бо­те, по­гру­зив его в глу­би­ну серд­ца и осве­тив и вос­пла­ме­нив по­все­днев­ность лучом его света. (21)Это пер­вое тре­бо­ва­ние, даже пер­во­ос­но­ва ис­кус­ства жизни. (22)Что есть ты во Все­лен­ной? (23)Ка­ко­вы твои де­я­ния перед Оте­че­ством?

(24)Ты ещё этого не уяс­нил? (25)Ты ещё этого не зна­ешь? (26)Как же ты живёшь? (27)Бес­смыс­лен­но, слепо, тупо и бес­сло­вес­но? (28)Тогда легко по­стичь «сплош­ную бес­про­буд­ность» твоих буд­ней. (29)И скуку, и пло­хое на­стро­е­ние, и всё им со­пут­ству­ю­щее.

(30)Нель­зя слепо вос­при­ни­мать еже­днев­ный труд как лишённую смыс­ла ра­бо­ту по при­нуж­де­нию, как га­лер­ную пытку, как муку от зар­пла­ты до зар­пла­ты. (31)Надо оду­мать­ся. (32)Надо по­нять серьёзный смысл своей про­фес­сии и за­бо­тить­ся о ней во имя её вы­со­ко­го смыс­ла. (33)Надо серьёзно от­не­стись к са­мо­му себе, а зна­чит, и к соб­ствен­ной про­фес­сии, и к соб­ствен­ным буд­ням. (34)Будни оста­ют­ся, но их не­об­хо­ди­мо пре­об­ра­зить из­нут­ри. (35)Они долж­ны на­пол­нить­ся смыс­лом, ожить, стать мно­го­цвет­ны­ми; а не оста­вать­ся «сплош­ной бес­про­буд­но­стью».

(36)Бес­смыс­лен­но  — это без­ра­дост­но. (37)Че­ло­век со­здан так, что не может жить без­ра­дост­но. (38)Тот, кто ка­жет­ся жи­ву­щим без ра­до­сти, не­пре­мен­но вы­ду­мал себе за­ме­ну ра­до­сти. (39)Ра­дость долж­на, од­на­ко, вы­рас­тать из по­все­днев­но­го труда, пусть даже толь­ко в том смыс­ле, что тру­дишь­ся всё лучше и лучше, по­вы­ша­ешь ка­че­ство сво­е­го труда, пе­ре­ме­ща­ясь тем самым вверх по сту­пе­ням со­вер­шен­ство­ва­ния.

(40)Если же ты нашёл вы­со­кий смысл тво­е­го труда и ра­дость в его ка­че­стве, смо­жешь ли ты и после этого го­во­рить о «сплош­ной бес­про­буд­но­сти»? (41)Жизнь ста­нет для тебя тогда све­тя­щей­ся нитью. (42)И взлёт в твоей жизни обес­пе­чен. (43)Ведь ра­дость вы­сво­бож­да­ет твор­че­ские силы, твор­че­ские силы со­зда­ют ка­че­ство, а ка­че­ство труда вы­зы­ва­ет ра­дость от труда.

(44)По­смот­ри: так твои будни по­па­да­ют в доб­рый круг ду­хов­но­го здо­ро­вья. (45)И те­перь для тебя нет боль­ше тя­гу­чих буд­ней.

(по И.А. Ильи­ну*)

Иван Алек­сан­дро­вич Ильин (1883—1954)  — рус­ский фи­ло­соф, пи­са­тель и пуб­ли­цист.

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Тре­ни­ро­воч­ная ра­бо­та по рус­ско­му языку 16.04.2014 ва­ри­ант РУ10802.

(1)Всё было никак не ощу­тить эту зиму, по­ра­до­вать­ся ей. (2)И вдруг гля­нул в окно и об­ра­до­вал­ся: в нашем дворе, давно уже пре­вра­тив­шем­ся в ав­то­сто­ян­ку, – снеж­ная баба! (3)Стоит, за­ни­мая место чьей-то ма­ши­ны, но стоит! (4)С на­халь­ным мор­ков­ным носом, весёлыми уголь­ка­ми-глаз­ка­ми и даже на­кра­шен­ны­ми гу­ба­ми и щёчками. (5)Кра­со­та! (6)И по­яви­лась как раз, слов­но по­да­рок к Но­во­му году, не­за­дол­го до окон­ча­ния ста­ро­го. (7)И ведь это по­да­рок не толь­ко мне, а всем. (8)Сим­вол, хоть и хруп­кий, доб­ро­ду­шия, тер­пи­мо­сти, ра­до­сти!

(9)Ну вот, надо те­перь и са­мо­му что-то сде­лать доб­рое: не толь­ко сло­ва­ми от­де­лы­вать­ся. (10)А то го­во­рить все го­раз­ды, а как самим чего хо­ро­шее сде­лать, так и нет ни­ко­го. (11)«Одеж­ду от­не­су в какой-ни­будь центр, ко­то­рый по­мо­га­ет нуж­да­ю­щим­ся!» – решил я. (12)Вон сколь­ко вещей. (13)Всё равно всё уже не успею на­деть… (14)Пора сде­лать что-то не толь­ко себе, но и людям.

(15)Стал скла­ды­вать одеж­ду в сумку. (16)Жалко, ко­неч­но, было по­на­ча­лу: каж­дая вещь, куп­лен­ная когда-то, была ра­до­стью. (17)Но раз решил – вперёд. (18)Пре­жде чем про­дол­жить сборы, ещё раз гля­нул в окно, чтобы по­гля­деть на свою вдох­но­ви­тель­ни­цу по части доб­рых дел, – да так и за­стыл.

(19)Потом даже го­ло­вой по­тряс… (20)А где баба? (21)На её месте (а точ­нее,

на своём) стоит се­реб­ри­стый вне­до­рож­ник, ко­то­рый, вспом­нил я, все­гда тут и стоял. (22)Какие снеж­ные бабы? (23)По­ме­ре­щи­лось мне, ста­ро­му…

(24)Ни­ка­ких снеж­ных баб! (25)Же­лез­ный конь давно пришёл на смену снеж­ной бабе!

(26)Руки у меня опу­сти­лись. (27)Сел. (28)Потом всё же под­нял­ся. (29)Всё же сложу вещи. (30)У кого-то свои за­да­чи. (31)А у меня – свои.

(32)Раз решил сде­лать доб­рое дело – сде­лаю.

(33)Когда сумка была на­би­та, я решил от­дох­нуть и про­гу­лять­ся.

(34)Спу­стил­ся по лест­ни­це, нажал кно­поч­ку, от­крыл же­лез­ную дверь, вышел во двор, обе­жал его взгля­дом… (35)Да. (36)Нету! (37)При­гре­зи­лось, видно, спро­со­нья. (38)Кто ей в наши дни место усту­пит, тем более хруп­кой такой?

(39)Пошёл к му­сор­но­му от­се­ку, на­ив­но на­де­ясь, что её от­нес­ли туда – причём бе­реж­но, не от­ло­мав го­ло­вы… (40)«И это в век, когда время – день­ги? (41)Раз­меч­тал­ся. (42)Уй­мись!» – раз­мыш­лял я по до­ро­ге. (43)Ко­неч­но, возле баков ни­ка­кой снеж­ной бабы не было. (44)Зато там сто­я­ли ёлки. (45)И я рас­стро­ил­ся ещё боль­ше: Новый год не пришёл, а они уже вы­бро­ше­ны… (46)От­празд­ну­ют в офисе – и ёлки вы­но­сят, как мусор. (47)Обид­но.

(48)Кон­чил­ся празд­ник, ещё не на­чав­шись?

(49)По­сто­яв у баков и мыс­лен­но по­со­кру­шав­шись, я вышел на на­бе­реж­ную. (50)Лёд на Мойке был вы­пук­лый, ря­бо­ва­то-белый, слов­но не чёрная вода замёрзла, а белое мо­ло­ко. (51)От этого си­я­ния по щекам из­ви­ли­сто по­тек­ли го­ря­чие едкие слёзы, смо­ра­жи­вая, ску­ко­жи­вая щёки. (52)А может, и от обиды за тот не­до­ста­ток доб­ро­ты, ко­то­рый ничем не вос­пол­нить…

(53)Сто­ять было хо­лод­но, и я по­бе­жал об­рат­но во двор. (54)Под­бе­жал к же­лез­ной своей двери – и обо­млел. (55)Стоит моя снеж­ная баба! (56)Как? (57)А так. (58)У вто­рой по­ло­вин­ки двери, что обыч­но за­кры­та на крюк. (59)Не за­ме­тил эту снеж­ную кра­са­ви­цу, когда вы­хо­дил. (60)Глав­ное, ак­ку­рат­но её по­ста­ви­ли – жива ещё, зна­чит, в людях душа! (61)И, стало быть, есть ещё на­деж­да на луч­шее. (62)На то, что не ис­сяк­нет в че­ло­ве­ке доб­ро­та. (63)Даже в век же­лез­ных коней…

(по В. Г. По­по­ву*)

* Ва­ле­рий Ге­ор­ги­е­вич Попов (род. в 1939 г.))  — со­вре­мен­ный рус­ский пи­са­тель, сце­на­рист.

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Тре­ни­ро­воч­ная ра­бо­та № 7 по рус­ско­му языку 13.05.2014 ва­ри­ант РУ00201.

(1)Де­вят­на­дца­ти­лет­ний Ан­дрей Крот­ких, крас­но­фло­тец и ком­со­мо­лец, слу­жив­ший на борту ми­но­нос­ца, не­на­ви­дел гряз­ную по­су­ду как некий сим­вол не­за­дав­шей­ся жизни. (2)В самом деле, его то­ва­ри­щи по при­зы­ву го­то­ви­лись во­е­вать по-на­сто­я­ще­му. (3)Ему же вы­па­ла на долю стран­ная бо­е­вая часть: мыть по­су­ду  — чем тут было гор­дить­ся?

(4)Прав­да, по тре­во­ге Ан­дрей Крот­ких был под­нос­чи­ком сна­ря­дов. (5)Но вся его бо­е­вая ра­бо­та была ни­чтож­на: он вы­ни­мал из ящика сна­ря­ды и укла­ды­вал их на под­сте­лен­ный возле ору­дия мат. (6)В обой­му их встав­лял уже дру­гой крас­но­фло­тец, и оста­ва­лось толь­ко с за­ви­стью смот­реть на него и со­кру­шать­ся, что со своей ар­ми­ей гряз­ной по­су­ды вряд ли Ан­дрей ста­нет ге­ро­ем войны. (7)Од­на­ко юный ком­со­мо­лец даже не пред­по­ла­гал, как силь­но он оши­бал­ся, ведь по­дви­гу в жизни все­гда найдётся место.

(8)Све­та­ло. (9)Ми­но­но­сец под­хо­дил к месту вы­сад­ки де­сан­та; ящик с ми­на­ми был по­став­лен на корме, го­то­вый к по­груз­ке на шлюп­ку. (10)Но вдруг ко­рабль резко по­вер­нул, за­ве­ре­щал сви­сток ко­ман­ди­ра: на­ле­те­ли самолёты  — надо было от­би­вать­ся.

(11)Ору­дия за­ла­я­ли от­ры­ви­сто и чётко, но тут Тро­фи­мов, под­но­сив­ший сна­ря­ды, упал, и ору­дие за­мол­ча­ло. (12)Тогда Крот­ких под­ско­чил к нему и, быст­ро на­ги­ба­ясь к сна­ря­дам, на­кор­мил го­лод­ную обой­му. (13)Вско­ре рядом с бор­том встал огром­ный, очень вы­со­кий столб воды и дыма. (14)Ан­дрей за­ме­тил лишь хвост самолёта с чёрным кре­стом и понял, что они всё-таки сбили фа­ши­ста. (15)Прав­да, мо­ло­дой боец не успел ни об­ра­до­вать­ся, ни уди­вить­ся этому, по­то­му что сзади него за­кри­ча­ли:

— (16)Мины!

(17)Он обер­нул­ся. (18)Ящик с ми­на­ми, сто­я­щий на корме, горел. (19)Мины в нём вот-вот долж­ны были на­чать рвать­ся. (20)Крот­ких вдруг по­ду­мал, что, если это про­изойдёт, вслед за ми­на­ми нач­нут рвать­ся в по­жа­ре сна­ря­ды, по­гре­ба и весь ко­рабль. (21)С этой мыс­лью па­рень шаг­нул было к ящику. (22)Но тут, когда в сто­ро­не что-то грох­ну­ло, ему по­ка­за­лось, что уже гря­ну­ла взры­вом пы­ла­ю­щая в ящике смерть. (23)Это было так страш­но, что он ри­нул­ся с кормы вслед за осталь­ны­ми. (24)Од­на­ко па­рень ока­зал­ся по­за­ди всех, и от­ча­я­ние охва­ти­ло его: если он спо­ткнётся, ему никто не по­мо­жет. (25)Под­лое, па­ни­че­ское ма­ло­ду­шие и страх по­до­гну­ли его ко­ле­ни. (26)И вдруг впе­ре­ди, у но­со­во­го мо­сти­ка, он уви­дел ко­мис­са­ра ко­раб­ля Фи­ла­то­ва.

(27)Фи­ла­тов, рас­тал­ки­вая встреч­ных, бежал на корму, и Крот­ких до­га­дал­ся, что тот за­ду­мал. (28)До­гад­ка эта по­ра­зи­ла его. (29)И тут же в го­ло­ве вспых­ну­ла мысль: ко­мис­сар не дол­жен по­гиб­нуть, он дол­жен остать­ся в ко­ман­де, иначе как же ко­рабль без него! (30)Забыв о стра­хе, в два прыж­ка пар­ниш­ка очу­тил­ся у ящика и ухва­тил­ся за дно. (31)Ящик был слиш­ком тяжёл для од­но­го че­ло­ве­ка. (32)Тогда он при­сел на кор­точ­ки и схва­тил одну го­ря­чую мину. (33)Ла­донь за­ши­пе­ла, ост­рая боль на миг за­хо­ло­ну­ла серд­це, но Ан­дрей всё же от­пра­вил мину за борт. (34)И тот­час схва­тил дру­гую.

(35)Вы­прям­ля­ясь с оче­ред­ной миной в руках, он уви­дел ко­мис­са­ра: тот был уже со­всем близ­ко к своей воз­мож­ной ги­бе­ли. (36)Тогда Крот­ких, над­са­жи­ва­ясь, под­нял на по­руч­ни опу­стошённый уже на­по­ло­ви­ну ящик. (37)Пламя лиз­ну­ло его лицо. (38)Буш­лат за­го­рел­ся. (39)Он от­вер­нул лицо и силь­ным, рез­ким толч­ком сбро­сил за борт ящик.

(40)Тут кто-то креп­ко и силь­но схва­тил его за плечи. (41)Это был ко­мис­сар.

— (42)Ни­че­го, то­ва­рищ ко­мис­сар, уже тух­нет,  — ска­зал он, думая, что ко­мис­сар тушит на нём буш­лат, уже и без того почти пре­кра­тив­ший го­реть. (43)Но, взгля­нув в глаза ко­мис­са­ра, он понял: это было бла­го­дар­ное объ­я­тие за тот по­сту­пок, ко­то­рый толь­ко что со­вер­шил он, Ан­дрей Крот­ких, обыч­ный по­су­до­мой­щик.

(по Л. С. Со­бо­ле­ву*)

* Лео­нид Сер­ге­е­вич Со­бо­лев (1898–1971)  — со­вет­ский пи­са­тель, жур­на­лист, Герой Со­ци­а­ли­сти­че­ско­го Труда.

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Тре­ни­ро­воч­ная ра­бо­та № 7 по рус­ско­му языку 13.05.2014 ва­ри­ант РУ00203.

(1)Степь без конца и края тя­ну­лась на все концы света, туч­ные дымы по­жа­ров вста­ва­ли на го­ри­зон­те, и толь­ко да­ле­ко-да­ле­ко на во­сто­ке не­обык­но­вен­но чи­стые, ясные, витые об­ла­ка ку­чи­лись в го­лу­бом небе, и не было бы ни­че­го уди­ви­тель­но­го, если бы вы­ле­те­ли из этих об­ла­ков белые ан­ге­лы с се­реб­ря­ны­ми тру­ба­ми.

(2)И вспом­ни­лась Олегу мама с мяг­ки­ми, доб­ры­ми ру­ка­ми...

«(3)...Мама, мама! (4)Я помню руки твои с того мгно­ве­ния, как я стал со­зна­вать себя на свете. (5)За лето их все­гда по­кры­вал загар, он уже не от­хо­дил и к весне  — он был такой ров­ный, толь­ко чуть-чуть тем­нее на жи­лоч­ках. (6)А может быть, они были и гру­бее, руки твои,  — ведь им столь­ко вы­па­ло ра­бо­ты в жизни,  — но они все­гда ка­за­лись мне та­ки­ми неж­ны­ми, и я так любил це­ло­вать их прямо в тёмные жи­лоч­ки.

(7)Да, с того са­мо­го мгно­ве­ния, как я стал со­зна­вать себя, и до по­след­ней ми­ну­ты, когда ты в из­не­мо­же­нии, тихо в по­след­ний раз по­ло­жи­ла мне го­ло­ву на грудь, про­во­жая в тяжёлый путь жизни, я все­гда помню руки твои в ра­бо­те. (8)Я помню, как они сно­ва­ли в мыль­ной пене, сти­рая мои про­стын­ки, когда эти про­стын­ки были ещё так малы, что по­хо­ди­ли на пелёнки, и помню, как ты в ту­луп­чи­ке, зимой, несла вёдра на ко­ро­мыс­ле, по­ло­жив спе­ре­ди на ко­ро­мыс­ло ма­лень­кую ручку в ру­ка­вич­ке, сама такая ма­лень­кая и пу­ши­стая, как ру­ка­вич­ка. (9)Я вижу твои с чуть утолщёнными су­ста­ва­ми паль­цы на бук­ва­ре, и я по­вто­ряю за тобой: «бе-а-ба, ба-ба». (10)Я вижу, как силь­ной рукой своею ты под­во­дишь серп под жито, слом­лен­ное жме­нью¹ дру­гой руки прямо на серп, вижу не­уло­ви­мое свер­ка­ние серпа и потом это мгно­вен­ное плав­ное, такое жен­ствен­ное дви­же­ние рук и серпа, от­ки­ды­ва­ю­щее ко­ло­сья в пучке так, чтобы не по­ло­мать сжа­тых стеб­лей.

(11)Я помню твои руки, не­сги­ба­ю­щи­е­ся, крас­ные, за­лу­бе­нев­шие от студёной воды в про­ру­би, где ты по­лос­ка­ла бельё, когда мы жили одни,  — ка­за­лось, со­всем одни на свете,  — и помню, как не­за­мет­но могли руки твои вы­нуть за­но­зу из паль­ца у сына и как они мгно­вен­но про­де­ва­ли нитку в игол­ку, когда ты шила и пела  — пела толь­ко для себя и для меня. (12)По­то­му что нет ни­че­го на свете, чего бы не су­ме­ли руки твои, что было бы им не под силу, чего бы они по­гну­ша­лись! (13)Я видел, как они ме­си­ли глину с ко­ро­вьим помётом, чтобы об­ма­зать хату, и я видел руку твою, вы­гля­ды­ва­ю­щую из шёлка, с коль­цом на паль­це, когда ты под­ня­ла ста­кан с крас­ным мол­да­ван­ским вином. (14)А с какой по­кор­ной неж­но­стью пол­ная и белая выше локтя рука твоя об­ви­лась во­круг шеи от­чи­ма, когда он, играя с тобой, под­нял тебя на руки,  — от­чи­ма, ко­то­ро­го ты на­учи­ла лю­бить меня и ко­то­ро­го я чтил, как род­но­го, уже за одно то, что ты лю­би­ла его.

(15)Но боль­ше всего, на веки веч­ные за­пом­нил я, как нежно гла­ди­ли они, руки твои, чуть шер­ша­вые и такие тёплые и про­хлад­ные, как они гла­ди­ли мои во­ло­сы, и шею, и грудь, когда я в по­лу­со­зна­нии лежал в по­сте­ли. (16)И когда бы я ни от­крыл глаза, ты была все­гда возле меня, и ноч­ник горел в ком­на­те, и ты гля­де­ла на меня сво­и­ми за­пав­ши­ми очами, будто из тьмы, сама вся тихая и свет­лая, будто в ризах. (17)Я целую чи­стые, свя­тые руки твои!

(18)Ты про­во­ди­ла на войну сы­но­вей,  — если не ты, так дру­гая, такая же, как ты,  — иных ты уже не дождёшься во­ве­ки, а если эта чаша ми­но­ва­ла тебя, так она не ми­но­ва­ла дру­гую, такую же, как ты. (19)Но если и в дни войны у людей есть кусок хлеба и есть одеж­да на теле, и если стоят скир­ды² на поле, и бегут по рель­сам поездá, и вишни цве­тут в саду, и пламя бу­шу­ет в домне³, и чья-то не­зри­мая сила поды­ма­ет воина с земли или с по­сте­ли, когда он за­бо­лел или ранен,  — всё это сде­ла­ли руки ма­те­ри моей  — моей, и его, и его.

(20)Огля­нись же и ты, юноша, мой друг, огля­нись, как я, и скажи, кого ты оби­жал в жизни боль­ше, чем мать,  — не от меня ли, не от тебя, не от него, не от наших ли не­удач, оши­бок и не от на­ше­го ли горя се­де­ют наши ма­те­ри? (21)А ведь придёт час, когда му­чи­тель­ным упрёком серд­цу обернётся всё это у ма­те­рин­ской мо­ги­лы.

(22)Мама, мама!.. (23)Про­сти меня, по­то­му что ты одна, толь­ко ты одна на свете мо­жешь про­щать, по­ло­жи на го­ло­ву руки, как в дет­стве, и про­сти...»

(24)Такие мысли и чув­ства тес­ни­лись в душе Олега. (25)Он уже не мог за­быть того, что мать его оста­лась в не­мец­кой ок­ку­па­ции и ба­буш­ка Вера, «по­дру­га дней моих су­ро­вых», ко­то­рая тоже была мамой, мамой его ма­те­ри и дяди Коли, тоже оста­лась там.

(26)И лицо Олега стало серьёзным, не­по­движ­ным, боль­шие глаза в тёмно-зо­ло­ти­стых рес­ни­цах за­во­лок­лись влаж­ной пе­ле­ной. (27)Он сидел, ссу­ту­лив­шись, све­сив ноги, сце­пив длин­ные силь­ные паль­цы боль­ших рук, и рез­кие про­доль­ные мор­щи­ны легли у него на лбу.

(По А. А. Фа­де­е­ву*)

*Алек­сандр Алек­сан­дро­вич Фа­де­ев (1901–1956)  — рус­ский, со­вет­ский пи­са­тель и об­ще­ствен­ный де­я­тель, жур­на­лист, во­ен­ный кор­ре­спон­дент.

_____

¹Жменя  — горсть (нар. -⁠разг.), т. е. ла­донь и паль­цы руки, со­гну­тые так, чтобы ими можно было удер­жать или за­хва­тить, за­черп­нуть что-либо.

²Скирдá  — боль­шой, обыч­но про­дол­го­ва­тый стог сена (со­ло­мы) или сло­жен­ные по осо­бо­му спо­со­бу снопы хлеба для хра­не­ния под от­кры­тым небом.

³Домна  — шахт­ная печь для вы­плав­ки чу­гу­на.

(1)Степь без конца и края тя­ну­лась на все концы света, туч­ные дымы по­жа­ров вста­ва­ли на го­ри­зон­те, и толь­ко да­ле­ко-да­ле­ко на во­сто­ке не­обык­но­вен­но чи­стые, ясные, витые об­ла­ка ку­чи­лись в го­лу­бом небе, и не было бы ни­че­го уди­ви­тель­но­го, если бы вы­ле­те­ли из этих об­ла­ков белые ан­ге­лы с се­реб­ря­ны­ми тру­ба­ми.

(2)И вспом­ни­лась Олегу мама с мяг­ки­ми, доб­ры­ми ру­ка­ми...

«(3)...Мама, мама! (4)Я помню руки твои с того мгно­ве­ния, как я стал со­зна­вать себя на свете. (5)За лето их все­гда по­кры­вал загар, он уже не от­хо­дил и к весне  — он был такой ров­ный, толь­ко чуть-чуть тем­нее на жи­лоч­ках. (6)А может быть, они были и гру­бее, руки твои,  — ведь им столь­ко вы­па­ло ра­бо­ты в жизни,  — но они все­гда ка­за­лись мне та­ки­ми неж­ны­ми, и я так любил це­ло­вать их прямо в тёмные жи­лоч­ки.

(7)Да, с того са­мо­го мгно­ве­ния, как я стал со­зна­вать себя, и до по­след­ней ми­ну­ты, когда ты в из­не­мо­же­нии, тихо в по­след­ний раз по­ло­жи­ла мне го­ло­ву на грудь, про­во­жая в тяжёлый путь жизни, я все­гда помню руки твои в ра­бо­те. (8)Я помню, как они сно­ва­ли в мыль­ной пене, сти­рая мои про­стын­ки, когда эти про­стын­ки были ещё так малы, что по­хо­ди­ли на пелёнки, и помню, как ты в ту­луп­чи­ке, зимой, несла вёдра на ко­ро­мыс­ле, по­ло­жив спе­ре­ди на ко­ро­мыс­ло ма­лень­кую ручку в ру­ка­вич­ке, сама такая ма­лень­кая и пу­ши­стая, как ру­ка­вич­ка. (9)Я вижу твои с чуть утолщёнными су­ста­ва­ми паль­цы на бук­ва­ре, и я по­вто­ряю за тобой: «бе-а-ба, ба-ба». (10)Я вижу, как силь­ной рукой своею ты под­во­дишь серп под жито, слом­лен­ное жме­нью¹ дру­гой руки прямо на серп, вижу не­уло­ви­мое свер­ка­ние серпа и потом это мгно­вен­ное плав­ное, такое жен­ствен­ное дви­же­ние рук и серпа, от­ки­ды­ва­ю­щее ко­ло­сья в пучке так, чтобы не по­ло­мать сжа­тых стеб­лей.

(11)Я помню твои руки, не­сги­ба­ю­щи­е­ся, крас­ные, за­лу­бе­нев­шие от студёной воды в про­ру­би, где ты по­лос­ка­ла бельё, когда мы жили одни,  — ка­за­лось, со­всем одни на свете,  — и помню, как не­за­мет­но могли руки твои вы­нуть за­но­зу из паль­ца у сына и как они мгно­вен­но про­де­ва­ли нитку в игол­ку, когда ты шила и пела  — пела толь­ко для себя и для меня. (12)По­то­му что нет ни­че­го на свете, чего бы не су­ме­ли руки твои, что было бы им не под силу, чего бы они по­гну­ша­лись! (13)Я видел, как они ме­си­ли глину с ко­ро­вьим помётом, чтобы об­ма­зать хату, и я видел руку твою, вы­гля­ды­ва­ю­щую из шёлка, с коль­цом на паль­це, когда ты под­ня­ла ста­кан с крас­ным мол­да­ван­ским вином. (14)А с какой по­кор­ной неж­но­стью пол­ная и белая выше локтя рука твоя об­ви­лась во­круг шеи от­чи­ма, когда он, играя с тобой, под­нял тебя на руки,  — от­чи­ма, ко­то­ро­го ты на­учи­ла лю­бить меня и ко­то­ро­го я чтил, как род­но­го, уже за одно то, что ты лю­би­ла его.

(15)Но боль­ше всего, на веки веч­ные за­пом­нил я, как нежно гла­ди­ли они, руки твои, чуть шер­ша­вые и такие тёплые и про­хлад­ные, как они гла­ди­ли мои во­ло­сы, и шею, и грудь, когда я в по­лу­со­зна­нии лежал в по­сте­ли. (16)И когда бы я ни от­крыл глаза, ты была все­гда возле меня, и ноч­ник горел в ком­на­те, и ты гля­де­ла на меня сво­и­ми за­пав­ши­ми очами, будто из тьмы, сама вся тихая и свет­лая, будто в ризах. (17)Я целую чи­стые, свя­тые руки твои!

(18)Ты про­во­ди­ла на войну сы­но­вей,  — если не ты, так дру­гая, такая же, как ты,  — иных ты уже не дождёшься во­ве­ки, а если эта чаша ми­но­ва­ла тебя, так она не ми­но­ва­ла дру­гую, такую же, как ты. (19)Но если и в дни войны у людей есть кусок хлеба и есть одеж­да на теле, и если стоят скир­ды² на поле, и бегут по рель­сам поездá, и вишни цве­тут в саду, и пламя бу­шу­ет в домне³, и чья-то не­зри­мая сила поды­ма­ет воина с земли или с по­сте­ли, когда он за­бо­лел или ранен,  — всё это сде­ла­ли руки ма­те­ри моей  — моей, и его, и его.

(20)Огля­нись же и ты, юноша, мой друг, огля­нись, как я, и скажи, кого ты оби­жал в жизни боль­ше, чем мать,  — не от меня ли, не от тебя, не от него, не от наших ли не­удач, оши­бок и не от на­ше­го ли горя се­де­ют наши ма­те­ри? (21)А ведь придёт час, когда му­чи­тель­ным упрёком серд­цу обернётся всё это у ма­те­рин­ской мо­ги­лы.

(22)Мама, мама!.. (23)Про­сти меня, по­то­му что ты одна, толь­ко ты одна на свете мо­жешь про­щать, по­ло­жи на го­ло­ву руки, как в дет­стве, и про­сти...»

(24)Такие мысли и чув­ства тес­ни­лись в душе Олега. (25)Он уже не мог за­быть того, что мать его оста­лась в не­мец­кой ок­ку­па­ции и ба­буш­ка Вера, «по­дру­га дней моих су­ро­вых», ко­то­рая тоже была мамой, мамой его ма­те­ри и дяди Коли, тоже оста­лась там.

(26)И лицо Олега стало серьёзным, не­по­движ­ным, боль­шие глаза в тёмно-зо­ло­ти­стых рес­ни­цах за­во­лок­лись влаж­ной пе­ле­ной. (27)Он сидел, ссу­ту­лив­шись, све­сив ноги, сце­пив длин­ные силь­ные паль­цы боль­ших рук, и рез­кие про­доль­ные мор­щи­ны легли у него на лбу.

(По А. А. Фа­де­е­ву*)

*Алек­сандр Алек­сан­дро­вич Фа­де­ев (1901–1956)  — рус­ский, со­вет­ский пи­са­тель и об­ще­ствен­ный де­я­тель, жур­на­лист, во­ен­ный кор­ре­спон­дент.

_____

¹Жменя  — горсть (нар. -⁠разг.), т. е. ла­донь и паль­цы руки, со­гну­тые так, чтобы ими можно было удер­жать или за­хва­тить, за­черп­нуть что-либо.

²Скирдá  — боль­шой, обыч­но про­дол­го­ва­тый стог сена (со­ло­мы) или сло­жен­ные по осо­бо­му спо­со­бу снопы хлеба для хра­не­ния под от­кры­тым небом.

³Домна  — шахт­ная печь для вы­плав­ки чу­гу­на.

(1)У каж­до­го из нас бы­ва­ет ино­гда чув­ство, что его силы при­хо­дят к концу, что он «боль­ше не может»: «жизнь так тя­гост­на, так уни­зи­тель­на и ужас­на, что пе­ре­но­сить её даль­ше нель­зя»... (2)Но время идёт; оно при­но­сит новые труд­но­сти и новые опас­но­сти  — и мы вы­но­сим их. (3)Мы справ­ля­ем­ся с не­взго­да­ми, не при­ми­ря­ясь, и сами не знаем потом, как мы могли пе­ре­жить и пе­ре­не­сти про­изо­шед­шее. (4)Ил­лю­зия «не­воз­мож­но­сти» рас­се­и­ва­ет­ся при при­бли­же­нии к со­бы­ти­ям, душа чер­па­ет от­ку­да-то новые силы, и люди живут даль­ше, от вре­ме­ни до вре­ме­ни снова впа­дая в ту же ил­лю­зию. (5)Это по­нят­но: взор у нас бли­зо­рук и поле зре­ния не­ве­ли­ко; мы сами не обо­зре­ва­ем тех сил, ко­то­рые нам даны, и не­до­оце­ни­ва­ем их. (6)Мы не знаем, что мы го­раз­до силь­нее, чем это нам ка­жет­ся; что у нас есть див­ный ис­точ­ник, ко­то­ро­го мы не бережём; див­ная спо­соб­ность, ко­то­рую мы не укреп­ля­ем; ве­ли­кая сила лич­ной и на­ци­о­наль­ной жизни, без ко­то­рой не воз­ник­ла бы и не удер­жа­лась бы ни­ка­кая куль­ту­ра... (7)Я ра­зу­мею  — тер­пе­ние.

(8)Что ста­лось бы с нами, лю­дь­ми, и пре­жде всего и боль­ше всего  — с нами, рус­ски­ми лю­дь­ми, если бы не тер­пе­ние? (9)Как спра­ви­лись бы мы с нашей жиз­нью и с на­ши­ми стра­да­ни­я­ми? (10)Стоит толь­ко оки­нуть взгля­дом ис­то­рию Рос­сии за ты­ся­чу лет, и перед нами вста­нет во­прос: как мог рус­ский народ спра­вить­ся с этими не­сча­стья­ми, с этими ли­ше­ни­я­ми, опас­но­стя­ми, бо­лез­ня­ми, с этими ис­пы­та­ни­я­ми, вой­на­ми и уни­же­ни­я­ми? (11)Сколь ве­ли­ка была его вы­нос­ли­вость, его упор­ство, его вер­ность и пре­дан­ность  — его ве­ли­кое ис­кус­ство не опус­кать руки, стой­ко дер­жать­ся, стро­ить на раз­ва­ли­нах и мно­го­крат­но воз­рож­дать­ся за­но­во... (12)И если мы, позд­ние по­том­ки ве­ли­ких рус­ских «сто­я­те­лей» и «тер­пе­лив­цев», утра­ти­ли это ис­кус­ство, то мы долж­ны найти его вновь и вос­ста­но­вить его в себе, иначе ни Рос­сии, ни рус­ской куль­ту­ре боль­ше не бы­вать...

(13)Всё время, пока длит­ся жизнь, она несёт нам свое «да» и своё «нет»  — силу и бес­си­лие, здо­ро­вье и бо­лезнь, успех и не­успех, ра­дость и горе, на­сла­жде­ние и от­вра­ще­ние. (14)И вот мы долж­ны как можно рань­ше на­учить­ся спо­кой­но при­ни­мать «от­ка­зы» жизни, бодро смот­реть в глаза на­дви­га­ю­ще­му­ся «нет» и при­вет­ли­во встре­чать не­при­вет­ли­вую «из­нан­ку» зем­но­го бытия. (15)Пусть при­бли­жа­ет­ся ни­зи­на жизни, пусть гро­зит не­же­лан­ное, не­удоб­ное, от­вра­ти­тель­ное или страш­ное. (16)Мы не долж­ны по­мыш­лять о бег­стве или про­кли­нать свою судь­бу. (17)Надо ду­мать о том, как одо­леть беду и как по­бе­дить врага.

(18)Сна­ча­ла это бы­ва­ет и труд­но, и страш­но, осо­бен­но в дет­стве. (19)Как тя­же­ла ребёнку пер­вая утра­та... (20)Как то­ми­тель­ны пер­вые ли­ше­ния... (21)И пер­вая боль нам ка­жет­ся «не­за­слу­жен­ной», а пер­вое на­ка­за­ние  — чрез­мер­но су­ро­вым... (22)Как легко дет­ской душе за­бо­леть за­ви­стью, не­на­ви­стью, оже­сто­че­ни­ем или чув­ством соб­ствен­но­го ни­что­же­ства... (23)Но все эти жиз­нен­ные ущер­бы не­об­хо­ди­мы и по­лез­ны для вос­пи­та­ния ха­рак­те­ра. (24)Нам надо на­учить­ся вы­но­сить их и при­вык­нуть к этому. (25)Нам надо одо­леть в себе ма­ло­ду­шие и не пре­да­вать­ся рас­те­рян­но­сти. (26)Надо вос­пи­тать в себе жиз­нен­но­го стра­те­га: спо­кой­но пред­ви­деть на­ступ­ле­ние «не­при­я­те­ля» и твёрдо встре­чать его с уве­рен­но­стью в соб­ствен­ной по­бе­де, ибо по­бе­да без этой уве­рен­но­сти не­воз­мож­на. (27)Ис­кус­ство ду­хов­ной по­бе­ды со­сто­ит в том, чтобы из­вле­кать из борь­бы с ли­ше­ни­я­ми, опас­но­стя­ми и ис­пы­та­ни­я­ми всё новую и новую силу духа. (28)Ис­пы­та­ние по­сы­ла­ет­ся нам имен­но для твор­че­ско­го пре­одо­ле­ния, для очи­ще­ния, для углуб­ле­ния, за­ка­ли­ва­ния и укреп­ле­ния. (29)И если сча­стье может из­ба­ло­вать и из­не­жить че­ло­ве­ка, так что он ста­нет сла­бее са­мо­го себя, то не­сча­стье яв­ля­ет­ся шко­лой тер­пе­ния и на­уча­ет че­ло­ве­ка быть силь­нее себя са­мо­го.

(30)Итак, че­ло­ве­ку не­об­хо­ди­ма пре­жде всего спо­соб­ность пе­ре­но­сить ли­ше­ния и не­при­ят­но­сти, идти нав­стре­чу вся­кой не­удо­вле­творённо­сти и без­ра­дост­но­сти и му­же­ствен­но встре­чать стра­да­ние «с под­ня­тым за­бра­лом». (31)Это не­лег­ко; этому надо учить­ся и на­учить­ся. (32)Это удаётся да­ле­ко не каж­до­му и не все­гда. (33)Че­ло­ве­ку есте­ствен­но то­мить­ся в без­ра­дост­ной жизни, а бы­ва­ет так, что его окру­жа­ет не­про­гляд­ная тьма, безо вся­кой пер­спек­ти­вы и без ма­лей­шей искры на­деж­ды. (34)Тогда конь на­ше­го ин­стинк­та может под­нять­ся на дыбы и об­на­ру­жить не­укро­ти­мое упрям­ство. (35)Бунт есте­ства дол­жен быть пре­одолён, упор­ство его долж­но быть слом­ле­но, иначе че­ло­ве­ку гро­зит раз­ло­же­ние лич­но­сти. (36)Он может быть от­ча­сти укрощён силою воли, от­ча­сти уте­шен но­вы­ми, иными ра­до­стя­ми, во вся­ком слу­чае  — ути­хо­ми­рен.

(37)Тер­пе­ние есть сво­е­го рода до­ве­рие к себе и к своим силам. (38)Оно есть ду­шев­ная не­устра­ши­мость, спо­кой­ствие, рав­но­ве­сие, при­сут­ствие духа. (39)Кто при­смот­рит­ся к че­ло­ве­че­ской ис­то­рии  — сколь ве­ли­ки были стра­да­ния людей и что из этого вы­хо­ди­ло,  — тот по­зна­ет и при­зна­ет ве­ли­кую твор­че­скую силу тер­пе­ния. (40)От него за­ви­сит вы­нос­ли­вость вся­ко­го труда и твор­че­ства.

(41)Тер­пе­ли­во де­ла­ет гу­се­ни­ца своё дело  — и пре­вра­ща­ет­ся в ба­боч­ку с див­ны­ми кры­лья­ми. (42)И у че­ло­ве­ка вы­рас­тут ещё пре­крас­ней­шие кры­лья, если он будет жить и тво­рить с ис­тин­ным тер­пе­ни­ем.

(По И. А. Ильи­ну*)

*Иван Алек­сан­дро­вич Ильин (1883–1954)  — рус­ский фи­ло­соф, пи­са­тель и пуб­ли­цист.

(1)У каж­до­го из нас бы­ва­ет ино­гда чув­ство, что его силы при­хо­дят к концу, что он «боль­ше не может»: «жизнь так тя­гост­на, так уни­зи­тель­на и ужас­на, что пе­ре­но­сить её даль­ше нель­зя»... (2)Но время идёт; оно при­но­сит новые труд­но­сти и новые опас­но­сти  — и мы вы­но­сим их. (3)Мы справ­ля­ем­ся с не­взго­да­ми, не при­ми­ря­ясь, и сами не знаем потом, как мы могли пе­ре­жить и пе­ре­не­сти про­изо­шед­шее. (4)Ил­лю­зия «не­воз­мож­но­сти» рас­се­и­ва­ет­ся при при­бли­же­нии к со­бы­ти­ям, душа чер­па­ет от­ку­да-то новые силы, и люди живут даль­ше, от вре­ме­ни до вре­ме­ни снова впа­дая в ту же ил­лю­зию. (5)Это по­нят­но: взор у нас бли­зо­рук и поле зре­ния не­ве­ли­ко; мы сами не обо­зре­ва­ем тех сил, ко­то­рые нам даны, и не­до­оце­ни­ва­ем их. (6)Мы не знаем, что мы го­раз­до силь­нее, чем это нам ка­жет­ся; что у нас есть див­ный ис­точ­ник, ко­то­ро­го мы не бережём; див­ная спо­соб­ность, ко­то­рую мы не укреп­ля­ем; ве­ли­кая сила лич­ной и на­ци­о­наль­ной жизни, без ко­то­рой не воз­ник­ла бы и не удер­жа­лась бы ни­ка­кая куль­ту­ра... (7)Я ра­зу­мею  — тер­пе­ние.

(8)Что ста­лось бы с нами, лю­дь­ми, и пре­жде всего и боль­ше всего  — с нами, рус­ски­ми лю­дь­ми, если бы не тер­пе­ние? (9)Как спра­ви­лись бы мы с нашей жиз­нью и с на­ши­ми стра­да­ни­я­ми? (10)Стоит толь­ко оки­нуть взгля­дом ис­то­рию Рос­сии за ты­ся­чу лет, и перед нами вста­нет во­прос: как мог рус­ский народ спра­вить­ся с этими не­сча­стья­ми, с этими ли­ше­ни­я­ми, опас­но­стя­ми, бо­лез­ня­ми, с этими ис­пы­та­ни­я­ми, вой­на­ми и уни­же­ни­я­ми? (11)Сколь ве­ли­ка была его вы­нос­ли­вость, его упор­ство, его вер­ность и пре­дан­ность  — его ве­ли­кое ис­кус­ство не опус­кать руки, стой­ко дер­жать­ся, стро­ить на раз­ва­ли­нах и мно­го­крат­но воз­рож­дать­ся за­но­во... (12)И если мы, позд­ние по­том­ки ве­ли­ких рус­ских «сто­я­те­лей» и «тер­пе­лив­цев», утра­ти­ли это ис­кус­ство, то мы долж­ны найти его вновь и вос­ста­но­вить его в себе, иначе ни Рос­сии, ни рус­ской куль­ту­ре боль­ше не бы­вать...

(13)Всё время, пока длит­ся жизнь, она несёт нам свое «да» и своё «нет»  — силу и бес­си­лие, здо­ро­вье и бо­лезнь, успех и не­успех, ра­дость и горе, на­сла­жде­ние и от­вра­ще­ние. (14)И вот мы долж­ны как можно рань­ше на­учить­ся спо­кой­но при­ни­мать «от­ка­зы» жизни, бодро смот­реть в глаза на­дви­га­ю­ще­му­ся «нет» и при­вет­ли­во встре­чать не­при­вет­ли­вую «из­нан­ку» зем­но­го бытия. (15)Пусть при­бли­жа­ет­ся ни­зи­на жизни, пусть гро­зит не­же­лан­ное, не­удоб­ное, от­вра­ти­тель­ное или страш­ное. (16)Мы не долж­ны по­мыш­лять о бег­стве или про­кли­нать свою судь­бу. (17)Надо ду­мать о том, как одо­леть беду и как по­бе­дить врага.

(18)Сна­ча­ла это бы­ва­ет и труд­но, и страш­но, осо­бен­но в дет­стве. (19)Как тя­же­ла ребёнку пер­вая утра­та... (20)Как то­ми­тель­ны пер­вые ли­ше­ния... (21)И пер­вая боль нам ка­жет­ся «не­за­слу­жен­ной», а пер­вое на­ка­за­ние  — чрез­мер­но су­ро­вым... (22)Как легко дет­ской душе за­бо­леть за­ви­стью, не­на­ви­стью, оже­сто­че­ни­ем или чув­ством соб­ствен­но­го ни­что­же­ства... (23)Но все эти жиз­нен­ные ущер­бы не­об­хо­ди­мы и по­лез­ны для вос­пи­та­ния ха­рак­те­ра. (24)Нам надо на­учить­ся вы­но­сить их и при­вык­нуть к этому. (25)Нам надо одо­леть в себе ма­ло­ду­шие и не пре­да­вать­ся рас­те­рян­но­сти. (26)Надо вос­пи­тать в себе жиз­нен­но­го стра­те­га: спо­кой­но пред­ви­деть на­ступ­ле­ние «не­при­я­те­ля» и твёрдо встре­чать его с уве­рен­но­стью в соб­ствен­ной по­бе­де, ибо по­бе­да без этой уве­рен­но­сти не­воз­мож­на. (27)Ис­кус­ство ду­хов­ной по­бе­ды со­сто­ит в том, чтобы из­вле­кать из борь­бы с ли­ше­ни­я­ми, опас­но­стя­ми и ис­пы­та­ни­я­ми всё новую и новую силу духа. (28)Ис­пы­та­ние по­сы­ла­ет­ся нам имен­но для твор­че­ско­го пре­одо­ле­ния, для очи­ще­ния, для углуб­ле­ния, за­ка­ли­ва­ния и укреп­ле­ния. (29)И если сча­стье может из­ба­ло­вать и из­не­жить че­ло­ве­ка, так что он ста­нет сла­бее са­мо­го себя, то не­сча­стье яв­ля­ет­ся шко­лой тер­пе­ния и на­уча­ет че­ло­ве­ка быть силь­нее себя са­мо­го.

(30)Итак, че­ло­ве­ку не­об­хо­ди­ма пре­жде всего спо­соб­ность пе­ре­но­сить ли­ше­ния и не­при­ят­но­сти, идти нав­стре­чу вся­кой не­удо­вле­творённо­сти и без­ра­дост­но­сти и му­же­ствен­но встре­чать стра­да­ние «с под­ня­тым за­бра­лом». (31)Это не­лег­ко; этому надо учить­ся и на­учить­ся. (32)Это удаётся да­ле­ко не каж­до­му и не все­гда. (33)Че­ло­ве­ку есте­ствен­но то­мить­ся в без­ра­дост­ной жизни, а бы­ва­ет так, что его окру­жа­ет не­про­гляд­ная тьма, безо вся­кой пер­спек­ти­вы и без ма­лей­шей искры на­деж­ды. (34)Тогда конь на­ше­го ин­стинк­та может под­нять­ся на дыбы и об­на­ру­жить не­укро­ти­мое упрям­ство. (35)Бунт есте­ства дол­жен быть пре­одолён, упор­ство его долж­но быть слом­ле­но, иначе че­ло­ве­ку гро­зит раз­ло­же­ние лич­но­сти. (36)Он может быть от­ча­сти укрощён силою воли, от­ча­сти уте­шен но­вы­ми, иными ра­до­стя­ми, во вся­ком слу­чае  — ути­хо­ми­рен.

(37)Тер­пе­ние есть сво­е­го рода до­ве­рие к себе и к своим силам. (38)Оно есть ду­шев­ная не­устра­ши­мость, спо­кой­ствие, рав­но­ве­сие, при­сут­ствие духа. (39)Кто при­смот­рит­ся к че­ло­ве­че­ской ис­то­рии  — сколь ве­ли­ки были стра­да­ния людей и что из этого вы­хо­ди­ло,  — тот по­зна­ет и при­зна­ет ве­ли­кую твор­че­скую силу тер­пе­ния. (40)От него за­ви­сит вы­нос­ли­вость вся­ко­го труда и твор­че­ства.

(41)Тер­пе­ли­во де­ла­ет гу­се­ни­ца своё дело  — и пре­вра­ща­ет­ся в ба­боч­ку с див­ны­ми кры­лья­ми. (42)И у че­ло­ве­ка вы­рас­тут ещё пре­крас­ней­шие кры­лья, если он будет жить и тво­рить с ис­тин­ным тер­пе­ни­ем.

(По И. А. Ильи­ну*)

*Иван Алек­сан­дро­вич Ильин (1883–1954)  — рус­ский фи­ло­соф, пи­са­тель и пуб­ли­цист.

(1)Во дворе дет­ско­го сада сто­я­ло не­сколь­ко ста­рых, раз­ве­си­стых гру­ше­вых де­ре­вьев. (2)Мы жадно сле­ди­ли за тем, как они цве­тут, мед­лен­но на­ли­ва­ют­ся за лето и, на­ко­нец, по­спе­ва­ют в сен­тяб­ре.

(3)Ино­гда, про­ше­ле­стев в лист­ве, груша за­дум­чи­во па­да­ла на землю, усы­пан­ную мяг­ким пес­ком. (4)И тут толь­ко не зевай.

(5)И вот од­на­ж­ды на моих гла­зах огром­ная крас­но­бо­кая груша тупо шлёпну­лась на землю. (6)Она по­ка­ти­лась к бачку с водой, где пила воду чи­стень­кая де­воч­ка с ан­гель­ским ли­чи­ком. (7)Груша под­ка­ти­лась к её ногам, но де­воч­ка ни­че­го не за­ме­ти­ла. (8)Что это было за мгно­ве­ние! (9)Вол­не­ние сда­ви­ло мне горло. (10)Я был от груши до­воль­но да­ле­ко. (11)Сей­час де­воч­ка оторвётся от круж­ки и уви­дит её. (12)На цы­поч­ках, почти не дыша, я под­бе­жал и схва­тил грушу, сва­лив­шись у самых ног де­воч­ки. (13)Она над­мен­но взмах­ну­ла ко­сич­ка­ми и от­стра­ни­лась, но, поняв, в чём дело, на­хму­ри­лась.

— (14)Сей­час же отдай,  — ска­за­ла она,  — я её пер­вая за­ме­ти­ла.

(15)Бес­си­лие лжи было оче­вид­ным. (16)Я мол­чал, чув­ствуя, как улыб­ка тор­же­ства раз­дви­га­ет мне губы. (17)Это была ве­ли­ко­леп­ная груша. (18)Я такой ещё не видел. (19)Огром­ная, она не укла­ды­ва­лась на моей ла­до­ни, и я одной рукой при­жи­мал её к груди, а дру­гой очи­щал от пес­чи­нок её по­вре­ждённый от соб­ствен­ной тя­же­сти, со­ча­щий­ся бок. (20)Сей­час мои зубы вон­зят­ся в плод, и я буду есть, при­чмо­ки­вая от удо­воль­ствия и глядя на де­воч­ку наг­лы­ми не­вин­ны­ми гла­за­ми.

(21)И вот я стою перед де­воч­кой и медлю, пред­вку­шая, но тут на беду под­хо­дит к нам вос­пи­та­тель­ни­ца из груп­пы де­воч­ки  — тётя Вера  — и спра­ши­ва­ет ме­до­вым го­ло­сом:

– Как по­сту­па­ют хо­ро­шие маль­чи­ки, когда на­хо­дят грушу?

(22)Я за­тос­ко­вал. (23)Я знал, что и пло­хие, и хо­ро­шие маль­чи­ки съе­да­ют най­ден­ные груши, даже если они чер­ви­вые. (24)Но тётя Вера ждала ка­ко­го-то дру­го­го от­ве­та, ко­то­рый явно гро­зил по­те­рей до­бы­чи. (25)По­это­му я мол­чал.

(26)Тогда тётя Вера об­ра­ти­лась к Ле­ноч­ке:

— Как по­сту­па­ют хо­ро­шие де­воч­ки, когда на­хо­дят грушу?

— (27)Хо­ро­шие де­воч­ки от­да­ют грушу тёте Вере,  — лас­ко­во ска­за­ла Ле­ноч­ка. (28)Такая гру­бая лесть слег­ка сму­ти­ла вос­пи­та­тель­ни­цу. (29)Она ре­ши­ла по­пра­вить дело и ска­за­ла:

— А для чего они от­да­ют грушу тёте Вере?

— (30)Чтобы тётя Вера её ску­ша­ла,  — ска­за­ла Ле­ноч­ка, пре­дан­но глядя на вос­пи­та­тель­ни­цу.

— (31)Нет, Ле­ноч­ка,  — мягко по­пра­ви­ла она свою лю­би­ми­цу и, уже об­ра­ща­ясь к обоим, до­ба­ви­ла:  — (32)Груша пойдёт на ком­пот, чтобы всем до­ста­лось.

(33)С этими сло­ва­ми тётя Вера ото­бра­ла у меня грушу и, не зная, куда её по­ло­жить, су­ну­ла в раз­вил­ку ство­ла, как бы вер­нув плод её на­сто­я­ще­му хо­зя­и­ну.

(34)Убе­див­шись, что грушу не­воз­мож­но до­стать, я, как это ни стран­но, до­воль­но быст­ро успо­ко­ил­ся. (35)Мысль, что моя груша пойдёт на общий ком­пот, до­став­ля­ла взрос­лое удо­воль­ствие. (36)Я по­чув­ство­вал себя го­су­дар­ствен­ным че­ло­ве­ком, одним из тех, кто кор­мит детей дет­ско­го сада. (37)Я по­ха­жи­вал возле де­ре­ва, со­лид­но за­ло­жив руки за спину, ни­ко­го не под­пус­кая слиш­ком близ­ко. (38)Как бы между про­чим по­яс­нял, что грушу нашёл я и доб­ро­воль­но отдал на общий ком­пот. (39)Тогда я ещё не знал, что луч­ший страж доб­ро­де­те­ли  — вы­нуж­ден­ная доб­ро­де­тель.

(40)За обе­дом на тре­тье по­да­ли ком­пот. (41)Я до­ста­вал из него фрук­ты и скром­но ел их, ак­ку­рат­но вы­кла­ды­вая ко­сточ­ки в та­рел­ку, а не ста­ра­ясь, как обыч­но, вы­дуть их кому-ни­будь в лицо. (42)Сам я о груше не на­по­ми­нал, но мне ка­за­лось есте­ствен­ным, что дру­гие о ней вспом­нят. (43)Од­на­ко все ве­се­ло упле­та­ли ком­пот, и никто не вспо­ми­нал о моей груше. (44)Не­бла­го­дар­ность че­ло­ве­че­ства слег­ка уяз­ви­ла меня, и я по­чув­ство­вал себя со­всем взрос­лым. (45)Мне было при­ят­но ви­деть во­круг себя столь­ко не­бла­го­дар­ных детей.

(46)Но самое страш­ное ждало впе­ре­ди. (47)Выйдя из дет­ско­го сада, я за­ме­тил тётю Веру, она сто­я­ла на тро­туа­ре и раз­го­ва­ри­ва­ла с кем-то.

(48)В руках её по­ка­чи­ва­лась сетка, на дне ко­то­рой ле­жа­ла моя груша. (49)Моя груша! (50)Я не мог не узнать её крас­ный бок. (51)Но я не хотел ве­рить своим гла­зам. (52)Я обошёл тётю Веру и по­смот­рел на грушу с дру­го­го бока. (53)Ко­неч­но, моя. (54)С этой сто­ро­ны она была раз­би­та, как тогда, толь­ко рана по­тем­не­ла. (55)Я вздрог­нул и по­смот­рел на тётю Веру. (56)Наши взгля­ды встре­ти­лись. (57)Я по­чув­ство­вал, что не­удер­жи­мо крас­нею от стыда, боясь, что она до­га­да­ет­ся, что я всё знаю.

(58)Воз­мож­но, она про­сто так по­смот­ре­ла, но я бро­сил­ся бе­жать и бежал до са­мо­го дома.

(59)Так окон­чи­лась моя вто­рая по­пыт­ка стать взрос­лым. (60)Во время пер­вой я вы­ма­зал го­ло­ву киселём и плот­но за­че­сал во­ло­сы назад. (61)Ве­ли­ко­леп­ная причёска дер­жа­лась до ве­че­ра. (62)Ве­че­ром го­ло­ву мою не­щад­но на­мы­ли­ли и, с хру­стом раз­ди­рая во­ло­сы, вер­ну­ли их в обыч­ное со­сто­я­ние.

(63)После груши я решил с этим делом не очень спе­шить, хотя все мои лю­би­мые герои, на­чи­ная от Ива­нуш­ки-ду­рач­ка и до че­люс­кин­цев, были взрос­лы­ми лю­дь­ми.

(64)Воз­мож­но, я пе­ре­усерд­ство­вал в этом ре­ше­нии, по­то­му что те­перь ино­гда по­па­даю впро­сак, как го­во­рят, из-за дет­ской до­вер­чи­во­сти. (65)Зато есть и свои пре­иму­ще­ства. (66)Так на­зы­ва­е­мые ду­шев­ные раны на мне быст­ро за­жи­ва­ют, как на детях и со­ба­ках.

(По Ф. А. Ис­кан­де­ру*)

* Фа­зиль Аб­ду­ло­вич Ис­кан­дер (1929−2016)  — рус­ский про­за­ик, жур­на­лист, поэт, сце­на­рист, об­ще­ствен­ный де­я­тель.

(1)Была пас­мур­ная хо­лод­ная осень. (2)Низ­кое бре­вен­ча­тое зда­ние не­боль­шой стан­ции по­чер­не­ло от до­ждей. (3)Дул рез­кий се­вер­ный ветер, сви­стел в чер­дач­ном окне, силь­но рас­ка­чи­вал голые сучья берёз.

(4)У сло­ман­ной ко­но­вя­зи, низко све­сив го­ло­ву, рас­ста­вив оплыв­шие ноги, сто­я­ла ло­шадь. (5)Ветер от­ки­ды­вал у ней хвост на сто­ро­ну, ше­ве­лил гри­вой, сеном на те­ле­ге, дёргал за по­во­дья. (6)Но ло­шадь не под­ни­ма­ла го­ло­вы и не от­кры­ва­ла глаз.

(7)Возле те­ле­ги на че­мо­да­не сидел вих­ра­стый рябой па­рень в ко­жа­ном паль­то, с гру­бым, тяжёлым и плос­ким лицом. (8)Он по­гла­жи­вал под­бо­ро­док крас­ной ко­рот­ко­па­лой рукой, угрю­мо смот­рел в землю.

(9)Рядом с ним сто­я­ла де­вуш­ка с при­пух­ши­ми гла­за­ми и вы­бив­шей­ся из-под плат­ка пря­дью волос. (10)В лице её, блед­ном и уста­лом, не было уже ни на­деж­ды, ни же­ла­ния; оно ка­за­лось хо­лод­ным, рав­но­душ­ным. (11)И толь­ко в тос­ку­ю­щих тёмных гла­зах её при­та­и­лось что-то бо­лез­нен­но-не­вы­ска­зан­ное.

(12)Она ста­ра­лась стать спи­ной к ветру, не от­ры­ва­ясь смот­ре­ла на белое хря­ще­ва­тое ухо парня.

(13)Со сла­бым шо­ро­хом ка­ти­лись по пер­ро­ну ли­стья. (14)Кру­гом было сыро и зябко...

— (15)Те­перь моё дело  — по­ря­док!  — за­го­во­рил вдруг па­рень.  — (16)Чего мне те­перь в кол­хо­зе? (17)Дом? (18)Дом пус­кай ма­те­ри с сест­рой достаётся, не жалко. (19)Я в об­ласть яв­люсь, сей­час мне тре­не­ра дадут, опять же, квар­ти­ру... (20)Штан­ги­сты-то у нас какие? (21)На со­рев­но­ва­ни­ях был, видал: са­мо­луч­шие еле на пер­вый раз­ряд идут. (22)А я вон норму ма­сте­ра жи­ма­нул за­про­сто! (23)Чуешь?

— (24)А я как же?  — тихо спро­си­ла де­вуш­ка.

— (25)Ты-то?  — па­рень по­ко­сил­ся на неё, каш­ля­нул.  — (26)Го­во­ре­но было. (27)Дай огля­жусь  — при­еду. (28)Мне сей­час не­ко­гда... (29)Мне на ре­кор­ды да­вить надо. (30)У меня сила нут­ря­ная, ты по­го­ди ма­лень­ко, я их там всех вме­сте по­при­жму. (31)За гра­ни­цу ез­дить буду, жи­ту­ха начнётся  — дай бог! (32)Н-да... (33)А к тебе при­еду... (34)Я потом это... на­пи­шу...

(35)Вдали по­слы­шал­ся сла­бый, не­яс­ный шум по­ез­да; уны­лую ти­ши­ну хму­ро­го дня про­ре­зал тон­кий тя­гу­чий гудок. (36)Поезд по­ка­зал­ся из-за леса, быст­ро при­бли­зил­ся, сбав­ляя ход, про­кри­чал ещё раз. (37)Па­рень под­нял­ся, по­смот­рел на де­вуш­ку: та си­ли­лась улыб­нуть­ся, но губы не слу­ша­лись, тряс­лись.

— (38)А ну, хва­тит!  — про­вор­чал па­рень, на­ги­ба­ясь за че­мо­да­ном.  — (39)Слы­ха­ла? (40)Хва­тит, я го­во­рю!

(41)Вагон мягко оста­но­вил­ся возле них. (42)В там­бу­ре тол­пи­лись из­мя­тые, блед­ные пас­са­жи­ры, с лю­бо­пыт­ством вы­гля­ды­ва­ли на­ру­жу.

(43)Па­рень по­ста­вил че­мо­дан на под­нож­ку ва­го­на, по­вер­нул­ся к де­вуш­ке.

— (44)Ну, про­щай, что ли,  — тя­же­ло про­го­во­рил он и сунул руки в кар­ма­ны.

(45)У де­вуш­ки по­полз­ли по щекам слёзы. (46)Она всхлип­ну­ла, уткну­лась парню в плечо.

— (47)Скуч­но мне будет,  — шеп­та­ла она.  — (48)Пиши по­ча­ще-то...

(49)Слы­шишь? (50)Пиши-и... (51)Ведь при­е­дешь?

— (52)Ска­за­но уже,  — не­охот­но и ис­пу­ган­но го­во­рил па­рень.  —

(53)Обо­три слёзы-то... (54)Ну!

— (55)Да я ни­че­го,  — шеп­та­ла де­вуш­ка, за­ды­ха­ясь, быст­ро, по-бе­ли­чьи сти­рая слёзы и влюблённо глядя в лицо парню.  — (56)Одна я оста­юсь. (57)Помни, о чём го­во­ри­ли-то...

— (58)Я помню, мне что!  — хмуро бор­мо­тал па­рень, за­ди­рая го­ло­ву и по­во­дя гла­за­ми.

— (59)А мне... (60)Я всю жизнь для тебя... (61)Ты знай это!

— (62)Ска­за­но... – буб­нил па­рень, рав­но­душ­но глядя себе под ноги. (63)Два раза над­трес­ну­то, жидко уда­рил ко­ло­кол.

— (64)Граж­да­нин, по­про­шу в вагон, оста­не­тесь...  — ска­зал про­вод­ник и пер­вым полез то­роп­ли­во на пло­щад­ку.

(65)Де­вуш­ка по­блед­не­ла, схва­ти­лась рукою за рот.

— (66)Вася!  — за­кри­ча­ла она и не­ви­дя­щим взгля­дом по­смот­ре­ла на пас­са­жи­ров: те сразу от­вер­ну­лись.  — (67)Вася! (68)По... по­це­луй же...

— (69)Мне что...  — про­бор­мо­тал па­рень, за­трав­лен­но по­ко­сил­ся назад и на­гнул­ся к де­вуш­ке. (70)Потом вы­пря­мил­ся, слов­но кон­чил тяжёлую ра­бо­ту, вско­чил на под­нож­ку.

(71)Под ва­го­на­ми за­ши­пе­ло, сдав­лен­но крик­нул впе­ре­ди па­ро­воз, и так же сдав­лен­но ото­зва­лось из леса ко­рот­кое, глу­хое эхо. (72)Ва­го­ны едва уло­ви­мо тро­ну­лись. (73)За­скри­пе­ли шпалы. (74)Па­рень стоял на под­нож­ке, хмуро смот­рел на де­вуш­ку, потом по­крас­нел и не­гром­ко крик­нул:

— Слышь... (75)Не при­еду я боль­ше! (76)Слышь...

(77)Он оска­лил­ся, силь­но втя­нул в себя воз­дух, ска­зал ещё что-то не­по­нят­ное, злое и, взяв с под­нож­ки че­мо­дан, боком полез в там­бур.

(78)Поезд быст­ро скрыл­ся за ближ­ним лесом. (79)Стало тихо. (80)Шар­кая по земле но­га­ми, подошёл на­чаль­ник стан­ции, оста­но­вил­ся за спи­ной де­вуш­ки, зев­нул.

— (81)Уехал?  — спро­сил он.  — (82)Н-да... (83)Нынче все едут. (84)Скоро и я уеду... (85)На юг по­дам­ся. (86)Тут скука, дожди... (87)А там, на юге-то, теп­лынь! (88)Эти  — как их?  — ки­па­ри­сы...

(89)Оки­нул взгля­дом фи­гу­ру де­вуш­ки, спро­сил не­гром­ко и рав­но­душ­но:

— Вы не из «Крас­но­го маяка» бу­де­те? (90)Вон оно что... (91)А по­го­да-то  — сво­лочь.

(92)И ушёл, во­ло­ча ноги, ста­ра­тель­но об­хо­дя лужи.

(93)Де­вуш­ка долго ещё сто­я­ла на пу­стой плат­фор­ме, смот­ре­ла прямо перед собой и ни­че­го не ви­де­ла: ни тёмного, мок­ро­го леса, ни туск­ло бле­стев­ших рель­сов, ни бурой ник­лой травы... (94)Ви­де­ла она рябое и гру­бое лицо парня.

(95)На­ко­нец вздох­ну­ла, вы­тер­ла мокрое лицо, пошла к ло­ша­ди, за­бра­лась на те­ле­гу, тро­ну­ла вожжи. (96)Ло­шадь по­да­лась назад, вяло мах­ну­ла хво­стом, с тру­дом пе­ре­став­ляя ноги, пошла мимо па­ли­сад­ни­ка, мимо сто­гов сена и сло­жен­ных крест-на­крест шпал к просёлоч­ной до­ро­ге.

(97)Де­вуш­ка си­де­ла не ше­ве­лясь, глядя по­верх дуги, потом в по­след­ний раз огля­ну­лась на по­лу­ста­нок и легла в те­ле­ге нич­ком.

(По Ю. П. Ка­за­ко­ву*)

* Ка­за­ков Юрий Пав­ло­вич (1927−1982)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, сце­на­рист; один из круп­ней­ших пред­ста­ви­те­лей со­вет­ской но­вел­ли­сти­ки.

(1)Придя в Пуш­кин­ский Дом чет­верть века назад, на боль­шом ду­бо­вом шкафу, слу­жа­щем в От­де­ле древ­не­рус­ской ли­те­ра­ту­ры до­с­кой объ­яв­ле­ний, я уви­дел при­ме­ча­тель­ный до­ку­мент. (2)Он был оза­глав­лен «Не ре­ко­мен­ду­ет­ся» и под­пи­сан за­ве­ду­ю­щим От­де­лом Д. С. Лихачёвым. (3)Своим со­труд­ни­кам Дмит­рий Сер­ге­е­вич не ре­ко­мен­до­вал «1. Го­во­рить и пи­сать „ин­фор­ма­ция“ там, где можно про­сто ска­зать „све­де­ния“ ; 2. Го­во­рить и пи­сать „прак­ти­че­ски“ там, где можно ска­зать „по боль­шей части“, „в боль­шин­стве слу­ча­ев“ и т. д.». (4)На­пе­ча­тав пер­вые стро­ки на ма­шин­ке, Лихачёв затем про­дол­жал спи­сок от руки, ре­гу­ляр­но до­бав­ляя в него оче­ред­ные пунк­ты.

(5)Со вре­ме­нем этот спи­сок сме­нил­ся дру­гим, об­новлённым, и по прось­бе за­ве­ду­ю­ще­го все мы при­ня­ли уча­стие в его со­став­ле­нии. (6)Там ока­за­лись слова «ка­че­ствен­но» в зна­че­нии «вы­со­ко­ка­че­ствен­но», «пе­ре­жи­вать» в зна­че­нии «вол­но­вать­ся», «вол­ни­тель­но» и много чего дру­го­го.

(7)На одном из моих пер­вых до­кла­дов в Пуш­кин­ском Доме Лихачёв также по­про­сил меня не упо­треб­лять вы­ра­же­ние «чест­но го­во­ря» («Разве всё осталь­ное вы го­во­ри­те не­чест­но?»  — спро­сил ака­де­мик). (8)По­бла­го­да­рив за по­прав­ку, я (чест­но го­во­ря) ис­пы­тал в тот мо­мент не­ко­то­рые со­мне­ния в её спра­вед­ли­во­сти. (9)А те­перь, спу­стя годы, со­гла­ша­юсь: есть в этом вы­ра­же­нии какое-то же­ман­ство. (10)В целом же, как я те­перь по­ни­маю, со­дер­жа­ние всех то­гдаш­них спис­ков и по­пра­вок от­ра­жа­ло от­но­си­тель­но бла­го­по­луч­ное со­сто­я­ние языка на­ка­ну­не боль­ших пе­ре­мен.

(11)Вспо­ми­ная, как стро­го Дмит­рий Сер­ге­е­вич сле­дил за нашей речью, я не могу пред­ста­вить себе че­ло­ве­ка, име­ю­ще­го боль­шее право на­став­лять в об­ла­сти рус­ско­го языка. (12)Лихачёву оно было дано не одним лишь его на­уч­ным и об­ще­ствен­ным ста­ту­сом. (13)Это было осо­бое право того, кто за лю­бовь к бук­вам от­си­дел срок на Со­лов­ках: вни­ма­ние об­ви­ни­те­лей привлёк его до­клад «О не­ко­то­рых пре­иму­ще­ствах ста­рой рус­ской ор­фо­гра­фии». (14)Того, кто, в сущ­но­сти, оли­це­тво­рял собой по­ня­тие нормы  — и в речи, и в жизни. (15)Нормы в её глу­бин­ном, я бы ска­зал, ос­но­во­по­ла­га­ю­щем смыс­ле. (16)Го­во­рил и писал Лихачёв очень про­сто, так про­сто, как это может поз­во­лить себе че­ло­век, мысль ко­то­ро­го уже не нуж­да­ет­ся в ор­на­мен­те.

(17)Раз­мыш­ле­ния о со­вре­мен­ном со­сто­я­нии рус­ско­го языка я не слу­чай­но начал с упо­ми­на­ния о Лихачёве. (18)Го­во­ря об из­ме­не­ни­ях, про­изо­шед­ших в нашей речи за по­след­ние два де­ся­ти­ле­тия, для со(про­ти­во)-по­став­ле­ния мне хо­те­лось пред­ло­жить нечто из об­ла­сти бес­спор­но­го  — чтобы не по­те­рять мас­шта­ба. (19)Что же до спис­ка не­ре­ко­мен­до­ван­ных слов, то он в нашем от­де­ле боль­ше не висит. (20)Не по­то­му, что кто-то из нас стал от­но­сить­ся к языку менее вни­ма­тель­но. (21)Про­сто этих слов воз­ник­ло такое мно­же­ство, что ни­ка­ко­го шкафа для них те­перь не хва­тит.

(22)В об­ла­сти рус­ской речи про­изо­шло зем­ле­тря­се­ние. (23)Если учесть на­плыв новой лек­си­ки, можно го­во­рить и о по­то­пе  — как кому нра­вит­ся. (24)Важно сле­ду­ю­щее: то, что в об­ще­ствен­но-по­ли­ти­че­ской сфере фик­си­ро­ва­лось как из­ме­не­ние строя, рас­пад СССР, пе­ре­ме­ны в струк­ту­ре об­ще­ства, ми­гра­ция на­се­ле­ния, новая фаза на­уч­но-тех­ни­че­ской ре­во­лю­ции и т. д.,  — имело и своё язы­ко­вое из­ме­ре­ние. (25)По­тря­се­ния в об­ла­сти языка ока­за­лись не мень­ши­ми, чем на полях сра­же­ний, по­то­му что во всех без ис­клю­че­ния сфе­рах бытия люди поль­зо­ва­лись язы­ком. (26)В де­вя­но­стые годы пре­сло­ву­тое бытие на­о­трез от­ка­за­лось опре­де­лять­ся со­зна­ни­ем. (27)Оно вышло из-под кон­тро­ля, стало на дыбы и рух­ну­ло на наше бед­ное со­зна­ние с его глав­ным ин­стру­мен­том  — язы­ком. (28)Те­перь, когда пыль, что на­зы­ва­ет­ся, осела, впол­не умест­но оце­нить воз­ник­шие в языке из­ме­не­ния и по­ду­мать, как нам с ними быть.

(По Е. Г. Во­до­лаз­ки­ну*)

* Ев­ге­ний Гер­ма­но­вич Во­до­лаз­кин (род. в 1964 г.)  — рус­ский пи­са­тель и ли­те­ра­ту­ро­вед; док­тор фи­ло­ло­ги­че­ских наук.

(1)День­ги кон­чи­лись не­ожи­дан­но. (2)Ещё вчера Анну Вя­че­сла­вов­ну ра­до­вал при­ят­ный шорох купюр в ви­дав­шем виды порт­мо­не, а се­год­ня она смог­ла об­на­ру­жить толь­ко мятую пя­ти­де­ся­ти­рублёвку. (3)До пен­сии оста­ва­лось боль­ше не­де­ли.

(4)Она при­се­ла на диван и об­ве­ла взгля­дом го­сти­ную. (5)Сле­до­ва­ло что-то про­дать из со­дер­жи­мо­го боль­шой, вну­ша­ю­щей по­чте­ние горки. (6)Сын про­сил ни­ко­гда этого не де­лать, сразу об­ра­щать­ся к нему, но Анна Вя­че­сла­вов­на была уве­ре­на, что он и не за­ме­тит от­сут­ствия какой-ни­будь изящ­ной чашки.

(7)Анна Вя­че­сла­вов­на вы­бра­ла ста­ту­эт­ку дав­ниш­не­го не­мец­ко­го про­из­вод­ства, потом от­пра­ви­лась в ко­мис­си­он­ный ма­га­зин рас­по­ло­жен­ный со­всем не­да­ле­ко. (8)Её ждало разо­ча­ро­ва­ние. (9)Сло­во­охот­ли­вая вла­де­ли­ца об­ве­ла рукой сплошь за­став­лен­ные ста­ту­эт­ка­ми и хру­сталём полки, вздох­ну­ла и ска­за­ла, что взять что-то «в день­ги» не по­лу­чит­ся, об этом не может быть и речи, толь­ко на ко­мис­сию, да и то не­из­вест­но, когда всё это про­даст­ся, спрос в по­след­нее время резко упал. (10)В уте­ше­ние она дала Анне Вя­че­сла­вовне те­ле­фон ка­ко­го-то ан­ти­ква­ра, ко­то­рый может ку­пить всё за живые день­ги, но, ко­неч­но, де­шев­ле.

(11)Дома Анна Вя­че­сла­вов­на после не­ко­то­ро­го раз­ду­мья на­бра­ла за­пи­сан­ный номер. (12)Голос в те­ле­фон­ной труб­ке вну­шал до­ве­рие. (13)Он вы­слу­шал Анну Вя­че­сла­вов­ну, за­пи­сал адрес и по­обе­щал подъ­е­хать се­год­ня же. (14)Ан­ти­квар ока­зал­ся срав­ни­тель­но мо­ло­дым че­ло­ве­ком, вы­со­ким, улыб­чи­вым, при­ят­ной на­руж­но­сти, рас­по­ла­га­ю­щим к себе. (15)«Ну, по­ка­зы­вай­те, что у вас тут есть»,  — по-хо­зяй­ски огля­дел­ся он. (16)Анна Вя­че­сла­вов­на по­ка­за­ла ста­ту­эт­ку. (17)«А вот там и там у вас еще что?»  — стал спра­ши­вать тот. (18)Анна Вя­че­сла­вов­на за­ик­ну­лась было, что ни­че­го боль­ше она про­да­вать не со­би­ра­ет­ся, ей бы толь­ко до пен­сии до­жить. (19)«А перед сле­ду­ю­щей пен­си­ей снова мне по­зво­ни­те? (20)Да­вай­те со­зда­дим задел, чтоб у вас был не­боль­шой ка­пи­тал на чёрный день»,  — мо­ло­дой че­ло­век зву­чал убе­ди­тель­но. (21)К тому же Анна Вя­че­сла­вов­на чув­ство­ва­ла, как на неё на­ка­ты­ва­ет уста­лость, сил со­про­тив­лять­ся не было.

(22)«Вот за это всё  — пят­на­дцать тысяч три­ста руб­лей,  — ска­зал он.  — (23)Я даю самую луч­шую цену, спро­си­те у кого хо­ти­те». (24)Чтобы не­мно­го вы­га­дать время на раз­мыш­ле­ние, Анна Вя­че­сла­вов­на пред­ло­жи­ла мо­ло­до­му че­ло­ве­ку чаю.

(25)Пока они пили чай, она рас­ска­зы­ва­ла ему свою жизнь. (26)Мо­ло­дой че­ло­век слу­шал вни­ма­тель­но. (27)Хо­те­лось вспо­ми­нать и вспо­ми­нать. (28)Мо­ло­дой стат­ный Алёша в ладно си­дя­щей во­ен­ной форме с бо­е­вы­ми на­гра­да­ми, поэт Кон­стан­тин Си­мо­нов с се­ды­ми вис­ка­ми и ум­ны­ми, не­мно­го груст­ны­ми гла­за­ми, и рядом ху­день­кая дев­чон­ка-бло­кад­ни­ца. (29)«И что потом?»  — спро­сил мо­ло­дой че­ло­век. (30)«Алёша по­про­сил его на книге рас­пи­сать­ся. (31)А тот, как узнал, что его зовут Алёша, на­пи­сал: (32)Ты, ко­неч­но, пом­нишь, Алёша, до­ро­ги войны… (33)Сча­стья тебе в мир­ной жизни! (34)На меня по­смот­рел и хитро так под­миг­нул». (35)Мо­ло­дой че­ло­век за­ин­те­ре­со­вал­ся. (36)«А уви­деть ав­то­граф Си­мо­но­ва можно?» (37)Анна Вя­че­сла­вов­на до­ста­ла то­нень­кий вет­хий сбор­ник на жёлтой бу­ма­ге, ста­ра­тель­но упа­ко­ван­ный в пла­сти­ко­вый пакет, осто­рож­но вы­ну­ла и рас­кры­ла первую стра­ни­цу. (38)Мо­ло­дой че­ло­век вни­ма­тель­но раз­гля­ды­вал си­мо­нов­ский ав­то­граф. (39)«До­бав­лю за это ты­ся­чу две­сти, всего будет шест­на­дцать с по­ло­ви­ной»,  — про­изнёс он. (40)«Что вы, что вы,  — за­ма­ха­ла ру­ка­ми Анна Вя­че­сла­вов­на,  — это не продаётся». (41)Мо­ло­дой че­ло­век не стал на­ста­и­вать.

(42)Он по­про­сил пачку ста­рых газет и при­нял­ся па­ко­вать вещи.(43)Анне Вя­че­сла­вовне хо­те­лось, чтобы он по­ско­рее ушёл, и от­че­го-то было стыд­но.

(44)«Да, вы зна­е­те,  — ска­зал мо­ло­дой че­ло­век.  — у меня есть друг, он фанат Си­мо­но­ва, трясётся над каж­дой его строч­кой. (45)Можно я возь­му вашу кни­жеч­ку на пару дней, другу по­ка­жу. (46)Через два дня верну. (47)Кол­лек­ци­о­не­ры, они, зна­е­те, су­ма­сшед­шие люди». (48)Анна Вя­че­сла­вов­на хо­те­ла от­ка­зать, но язык не по­вер­нул­ся. (49)Че­ло­век ведь дей­стви­тель­но любит Си­мо­но­ва, ему важно этот ав­то­граф уви­деть сво­и­ми гла­за­ми. (50)Мо­ло­дой че­ло­век рас­це­нил мол­ча­ние как со­гла­сие и быст­ро

сунул книж­ку в сумку.

(51)Через два дня он не по­явил­ся. (52)На пятый день Анна Вя­че­сла­вов­на по­зво­ни­ла ему сама. (53)«Я в ко­ман­ди­ров­ке,  — от­ве­тил мо­ло­дой че­ло­век.  — (54)При­еду через два дня  — и сразу к вам с книж­кой». (55)После этого раз­го­во­ра про­шла не­де­ля. (56)Анна Вя­че­сла­вов­на по­зво­ни­ла ещё раз. (57)«Да-да, я всё помню,  — от­ве­тил мо­ло­дой че­ло­век.  — (58)Зав­тра я у вас». (59)Так про­дол­жа­лось с месяц. (60)В конце кон­цов мо­ло­дой че­ло­век пред­ло­жил за­ме­нить утра­чен­ную книж­ку со­бра­ни­ем со­чи­не­ний Си­мо­но­ва. (61)«Ну как вы не по­ни­ма­е­те,  — чуть не пла­ка­ла Анна Вя­че­сла­вов­на,  — там же ав­то­граф Си­мо­но­ва. (62)Алёше. (63)Это для меня так важно». (64)Мо­ло­дой че­ло­век по­мол­чал в труб­ку. (65)«Это всего лишь книга,  — ска­зал он.  — (66)Стихи Си­мо­но­ва вы найдёте в любом дру­гом из­да­нии, и в Ин­тер­не­те их полно. (67)А ав­то­граф, ну что ав­то­граф. (68)Всего лишь не­сколь­ко слов, на­пи­сан­ных давно умер­шим че­ло­ве­ком. (69)У него даже мо­ги­лы нет, прах по полю раз­ве­я­ли. (70)Ну, из­ви­ни­те, так по­лу­чи­лось». (71)После этого он пе­ре­стал от­ве­чать на звон­ки.

(72)Анна Вя­че­сла­вов­на про­жи­ла ужас­ный месяц. (73)Её му­чи­ла со­весть, она чув­ство­ва­ла себя пре­да­тель­ни­цей  — по от­но­ше­нию к Алёше, к сов­мест­но про­жи­тым счаст­ли­вым годам, к сов­мест­но на­жи­тым вещам, не пред­став­ляв­шим ан­ти­квар­ной цен­но­сти, но таким до­ро­гим им обоим. (74)Вско­ре она слег­ла и боль­ше уже не вста­ва­ла. (75)Сын при­е­хал про­ве­дать за­бо­лев­шую мать и со­вер­шен­но не за­ме­тил из­ряд­но опу­стев­шей горки. (76)А про ав­то­граф Си­мо­но­ва Анна Вя­че­сла­вов­на ска­зать ему по­бо­я­лась. (77)Это ему знать ни к чему. (78)Это ка­са­лось толь­ко её и Алёши, с ко­то­рым ей скоро пред­сто­я­ло уви­деть­ся.

(По Н. С. Лит­ви­нец*)

* Нина Сер­ге­ев­на Лит­ви­нец (род. в 1947 г.)  — рос­сий­ская пи­са­тель­ни­ца, ли­те­ра­ту­ро­вед, пе­ре­вод­чик.

(1)Мать ма­лень­ко­го Алек­сандра Пуш­ки­на была где-то да­ле­ко, в по­ме­стье чёрного деда, о ко­то­ром ро­ди­те­ли не го­во­ри­ли. (2)Саша при­вык к лю­бо­пыт­ству маль­чи­шек и про­хо­жих: лицо его было смуг­лое, во­ло­сы свет­лые и ви­лись.

(3)Ему го­во­ри­ли, что дед умер; те­перь он умер вто­рич­но. (4)Судь­ба этого тёмного деда чрез­вы­чай­но его за­ни­ма­ла. (5)Те­перь у них было по­ме­стье, о ко­то­ром отец ска­зал, что там пре­крас­ное озеро. (6)Мать уеха­ла, рас­це­ло­вав ма­лень­ких в щёки, а его  — в го­ло­ву. (7)И те­перь он был на сво­бо­де.

(8)По утрам он ино­гда видел ви­но­ва­тую фи­гу­ру отца. (9)Отец воз­вра­щал­ся от­ку­да-то и быст­ро се­ме­нил к себе в ка­би­нет. (10)Саша пре­крас­но знал его по­ход­ку: так отец яв­лял­ся домой, когда бо­ял­ся ма­те­ри. (11)К ве­че­ру отец ис­че­зал. (12)Слу­ча­лось, что ка­би­нет пу­сто­вал и день, и два. (13)В ка­би­не­те Алек­сандр на­учил­ся рас­по­ря­жать­ся, как в за­хва­чен­ном вра­же­ском ла­ге­ре. (14)Он перечёл много книг, ле­жав­ших в бес­по­ряд­ке на окнах. (15)Это были анек­до­ты, быст­рые и от­ры­ви­стые. (16)Он узнал об из­ме­нах, об ост­рых от­ве­тах ко­ро­лей, о рим­ских пол­ко­вод­цах, прочёл о людях, ко­то­рые, уми­рая на плахе, де­ла­ли ост­рые за­ме­ча­ния.

(17)Он читал от­ры­ви­сто и быст­ро, без раз­бо­ра. (18)Его очень занял порт­рет Воль­те­ра: по­лу­о­бе­зья­нья го­ло­ва ста­ри­ка с длин­ны­ми, вы­тя­ну­ты­ми вперёд гу­ба­ми, в ноч­ном белом кол­па­ке. (19)Это был муд­рец, поэт и шалун; он сме­ял­ся над королём Фре­де­ри­ком и всю жизнь хит­рил.

(20)Стихи нра­ви­лись ему более, чем всё дру­гое, в них рифма была как бы до­ка­за­тель­ством ис­тин­но­сти про­ис­ше­ствия. (21)Он читал быст­ро, вы­би­рая гла­за­ми концы сти­хов и кусая в со­вер­шен­ном са­мо­заб­ве­нии кон­чи­ки смуг­лых паль­цев. (22)При каком-ни­будь шуме он ловко ста­вил книж­ку на место и, вы­тя­нув шею, при­го­тов­лял­ся к не­ожи­дан­но­сти. (23)Во­об­ще осе­нью этого года он вдруг пе­ре­ме­нил­ся. (24)Ис­чез­ла мед­лен­ная по­ход­ка уваль­ня; мед­лен­ный и как бы все­гда во­про­ша­ю­щий взгляд стал быст­рым и живым. (25)Ему было семь лет.

(26)Те­перь, когда мать уеха­ла, дви­же­нья его стали вдруг сво­бод­ны и быст­ры.

(27)Ему ни­че­го не сто­и­ло без уси­лия и раз­бе­га вспрыг­нуть на стол, пе­ре­ско­чить через крес­ло. (28)Ему не си­де­лось на одном месте, не­ожи­дан­но для са­мо­го себя он вска­ки­вал и ронял книгу, менял место. (29)Он играл в мяч на дворе с маль­чиш­ка­ми и верно на­хо­дил цель взгля­дом и мыш­ца­ми всего тела.

(30)Почти весь день про­во­дил он в де­ви­чьей. (31)Арина вна­ча­ле на него вор­ча­ла, но вско­ре пе­ре­ста­ла. (32)Де­вуш­ки при­вык­ли к лю­бо­пыт­но­му бар­чон­ку, здо­ро­ва­лись с ним на­рас­пев. (33)Они пели дол­гие, про­тяж­ные песни, и лица их ста­но­ви­лись серьёзными. (34)За­ме­тив, что песни ему по­лю­би­лись, они вся­кий раз, когда он при­хо­дил, пели ему. (35)Так они спели песню про «белы снеги», про берёзу, про си­ни­цу.

(36)Жизнь его те­перь стала вдруг полна.

(37)Ба­ло­вень Лёвушка хны­кал без ма­те­ри; Олень­ка, во всём по­хо­жая на тётку Анну Львов­ну, по не­сколь­ку раз в день за­гля­ды­ва­ла в ком­на­ты отца  — здесь ли. (38)Ни­ко­лень­ка льнул к Арине, за­ры­ва­ясь носом в её подол.

(39)А Алек­сандр на­сла­ждал­ся сво­бо­дой.

(40)Те­перь перед сном, лёжа в по­сте­ли, он долго, тихо сме­ял­ся, за­ры­ва­ясь в по­душ­ки. (41)Арина с огор­че­ни­ем на него смот­ре­ла; она ду­ма­ла, что он опять на­про­ка­зил.

(42)Про­ка­зы его те­перь схо­ди­ли с рук; не­за­мет­но был отбит край хру­сталь­но­го гра­фи­на; он мячом попал в порт­рет де­душ­ки Льва Алек­сан­дро­ви­ча в го­сти­ной, так что холст по­дал­ся и крас­ка по­сы­па­лась. (43)Арина об­мер­ла, но обо­ш­лось. (44)Сер­гей Льво­вич редко смот­рел на от­цов­ский порт­рет и ни­че­го не за­ме­тил. (45)«Дед-то ажно морг­нул на стен­ке, вот горе»,  — го­во­ри­ла Арина.

(46)Она кре­сти­ла его и сер­ди­лась. (47)Ска­зок она ему на ночь те­перь не рас­ска­зы­ва­ла, от ска­зок он долго не мог за­снуть. (48)Сказ­ки она на­чи­на­ла по­рань­ше, под вечер. (49)Он ни­ко­гда её не пре­ры­вал, ни о чём не рас­спра­ши­вал.

(50)А перед сном он сме­ял­ся от сча­стья.

(По Ю. Н. Ты­ня­но­ву*)

* Юрий Ни­ко­ла­е­вич Ты­ня­нов (1894–1943)  — рус­ский со­вет­ский про­за­ик, дра­ма­тург, сце­на­рист, пе­ре­вод­чик, ли­те­ра­ту­ро­вед и кри­тик, пред­ста­ви­тель рус­ско­го фор­ма­лиз­ма.

(1)К дому подъ­е­ха­ла ма­ши­на, от­ту­да вышли де­вуш­ка в длин­ном белом пла­тье и по­жи­лая жен­щи­на в тёплом паль­то.

(2)Было хо­лод­но, с Невы дул ветер, прон­за­ю­щий и ост­рый, как шпага. (3)Де­вуш­ка была очень кра­си­вая, с неж­ным ова­лом лица и се­ры­ми си­я­ю­щи­ми гла­за­ми; пе­пель­ные её во­ло­сы раз­ве­вал ветер. (4)Она шла к две­рям быст­ро, слов­но сму­ща­лась своей кра­со­ты и того, что она одна в снеж­но-белом пла­тье среди тепло оде­тых про­хо­жих. (5)У по­ро­га она за­пу­та­лась в длин­ной юбке и от этого сму­ти­лась ещё боль­ше.

(6)Я вошла вслед за ними.

(7)По­жи­лая жен­щи­на обер­ну­лась, щёки её раз­ру­мя­ни­лись от вол­не­ния.

(8)Что-то зна­ко­мое по­чу­ди­лось мне в лице. (9)Мать и дочь про­шли вперёд и ис­чез­ли за одной из две­рей этого ста­ро­го пыш­но­го особ­ня­ка, где сей­час на­хо­дил­ся Дво­рец бра­ко­со­че­та­ний.

(10)Я под­ня­лась по белой лест­ни­це на­верх. (11)И спу­стя не­ко­то­рое время уви­де­ла их фи­гу­ры снова.

(12)Де­вуш­ка сто­я­ла по­сре­ди зала на ковре, по­кры­ва­ю­щем бле­стя­щий, как озеро, пар­кет. (13)Рядом с нею был юноша в очках, с длин­ной шеей и длин­ны­ми, слов­но у под­рост­ка, ру­ка­ми, с лицом, по­жа­луй, даже не­кра­си­вым, но не­пе­ре­да­ва­е­мо при­вле­ка­тель­ным своей спо­кой­ной доб­ро­той.

(14)У стола че­ло­век в тёмном ко­стю­ме об­ра­щал­ся к ним с речью. (15)Слова были умные, тор­же­ствен­ные, но, мне по­ка­за­лось, они еле до­но­си­лись к ним сквозь ли­ку­ю­щую му­зы­ку их сча­стья.

(16)Зато мать впи­ты­ва­ла эти слова всем су­ще­ством.

(17)Она си­де­ла у стены среди дру­гих род­ствен­ни­ков и го­стей, по­ло­жив на ко­ле­ни ши­ро­кие крас­ные руки, и смот­ре­ла на го­во­рив­ше­го не от­ры­ва­ясь, как школь­ни­ца на учи­те­ля.

(18)После каж­дой фразы она рас­тро­ган­но ки­ва­ла го­ло­вой, со­гла­ша­ясь: «Так… так…» (19)Лицо её, за­ли­тое сле­за­ми, по­ра­зи­ло меня своей неж­но­стью и внут­рен­ней силой. (20)И опять мне по­ка­за­лось, что я где-то уже ви­де­ла её.

(21)Ве­че­ром мне надо было уез­жать в Моск­ву.

(22)Перед отъ­ез­дом я успе­ла зайти в Эр­ми­таж. (23)И едва я пе­ре­сту­пи­ла порог тёплого бли­ста­ю­ще­го зала, едва гля­ну­ли на меня из зо­ло­та рам лю­би­мые по­лот­на, как тот­час же в па­мя­ти встал тот Эр­ми­таж, каким я ви­де­ла его в дни бло­ка­ды.

(24)Я шла тогда по без­люд­ным, ско­ван­ным сту­жей залам, мимо стен, где ле­де­не­ли пу­стые рамы, точно по­ки­ну­тые дома, из ко­то­рых ушли те, кто со­гре­вал их теп­лом жизни.

(25)Люст­ра, сбро­шен­ная взрыв­ной вол­ной, ле­жа­ла на пар­ке­те, как раз­дав­лен­ный цве­ток. (26)Огром­ные часы с ор­га­ном воз­вы­ша­лись в углу; стрел­ки их оста­но­ви­лись в тот миг, когда пер­вый фа­шист­ский сна­ряд разо­рвал­ся над Эр­ми­та­жем. (27)Под каж­дой рамой было имя ве­ли­ко­го ма­сте­ра и на­зва­ние по­лот­на, и я шла мимо пу­стых рам, вспо­ми­ная каж­дую кар­ти­ну, за­став­ляя па­мять вер­нуть их хоть на миг в по­ки­ну­тый ими род­ной дом.

(28)Рядом не­слыш­но ша­га­ла жен­щи­на, за­ку­тан­ная в тёплое муж­ское паль­то; по­верх паль­то она на­ки­ну­ла на плечи оде­я­ло.

(29)В самом на­ча­ле войны дра­го­цен­ные кол­лек­ции были вы­ве­зе­ны из Эр­ми­та­жа на во­сток, но часть наи­бо­лее гро­мозд­ких экс­по­на­тов вы­вез­ти не уда­лось; они были упа­ко­ва­ны и пе­ре­не­се­ны в под­ва­лы музея. (30)Хра­нить их оста­лась не­боль­шая груп­па со­труд­ни­ков, в их числе ока­за­лась и эта жен­щи­на.

(31)Тяжёлые взры­вы со­тря­са­ли зда­ние, раз­да­вал­ся гро­хот, вы­со­кий, прон­зи­тель­ный звон раз­би­то­го стек­ла…

(32)Изо дня в день осла­бев­шие, из­му­чен­ные люди за­де­лы­ва­ли про­бо­и­ны в крыше музея, за­кры­ва­ли раны в сте­нах, из ко­то­рых со­чи­лась вода, пе­ре­тас­ки­ва­ли тяжёлые ящики с кол­лек­ци­я­ми в без­опас­ные укры­тия.

(33)Жен­щи­на, иду­щая рядом со мной, была блед­на и слаба, как ро­сток во тьме: голос её едва слы­шал­ся, она с тру­дом пе­ре­дви­га­ла рас­пух­шие ноги. (34)Но глаза, боль­шие бле­стя­щие глаза, были полны по­ра­зи­тель­ной силы и света жизни.

(35)Идя мимо стен, она, как и я, смот­ре­ла на пу­стые рамы, и я по­ни­ма­ла, что она видит в них то же, что вижу я.

— (36)Зал Рем­бранд­та…  — го­во­ри­ла я тихо, и жен­щи­на ки­ва­ла го­ло­вой, со­гла­ша­ясь: «Так… так…»  — (37)Воль­тер ра­бо­ты Гу­до­на… (38)А вот тут стоял мра­мор­ный Фаль­ко­не, каким знала и лю­би­ла его Мари Анн Колло… (39)Пом­ни­те?

(40)И жен­щи­на почти без­звуч­но со­гла­ша­лась: «Так… так…»

(41)Мы вошли в один из пу­стын­ных залов и оста­но­ви­лись у за­ко­ло­чен­но­го окна. (42)Ле­дя­ной блик све­тил­ся на полу, по­кры­том из­мо­ро­зью. (43)Жен­щи­на го­рест­но по­ка­ча­ла го­ло­вой.

— (44)Ма­дон­на Литта…  — ска­за­ла она шёпотом.

(45)Она гля­де­ла вперёд не мигая.

(46)Что ви­де­ла она? (47)Пы­ла­ю­щую си­не­ву неба? (48)Ма­дон­ну, в ко­то­рой столь­ко зем­ной кра­со­ты ма­те­рин­ства? (49)И вдруг в из­мождённом, худом лице жен­щи­ны, что сто­я­ла возле меня, ку­та­ясь в оде­я­ло, я раз­ли­чи­ла тот же по­ра­зи­тель­ный свет утвер­жде­ния жизни, бес­страш­ную веру в её тор­же­ство.

— (50)Да…  — ска­за­ла она твёрдо, как бы от­ве­чая сама себе.  — (51)Да! (52)Да!

(53)И пошла даль­ше своей не­слыш­ной, сла­бой по­ход­кой, едва пе­ре­став­ляя рас­пух­шие ноги.

(54)…Я вспом­ни­ла всё это, стоя возле ве­ли­ко­го по­лот­на Лео­нар­до да Винчи, у Ма­дон­ны, на ко­ле­нях ко­то­рой ле­жа­ло дитя.

(55)Не­ожи­дан­но перед гла­за­ми моими вста­ло лицо ма­те­ри, гля­дя­щей на свою юную дочь в день её сва­дьбы,  — лицо, пол­ное по­ра­зив­шей меня неж­но­сти и внут­рен­ней силы. (56)Я сразу, как бы­ва­ет во сне, узна­ла её.

(57)И я мыс­лен­но по­кло­ни­лась ей и по­це­ло­ва­ла её руку, боль­шую уста­лую руку тру­же­ни­цы, что бе­рег­ла от тьмы и зла дра­го­цен­ный свет ис­кус­ства, руку ма­те­ри, про­во­жа­ю­щей в жизнь своё дитя.

(По Т. Тэсс*)

* Та­тья­на Тэсс (псев­до­ним; на­сто­я­щее имя   — Та­тья­на Ни­ко­ла­ев­на Со­сю­ра) (1906−1983)  — со­вет­ская пи­са­тель­ни­ца, жур­на­лист и пуб­ли­цист, мно­го­лет­няя со­труд­ни­ца га­зе­ты «Из­ве­стия».

(1)Я не раз писал о том, что верю в огром­ную роль слу­чая; не при­пом­ню ни од­но­го сколь­ко-ни­будь кру­то­го по­во­ро­та в моей жизни, на ко­то­рый не под­толк­ну­ла бы меня слу­чай­ность. (2)По воле слу­чая набрёл я на мор­скую тему, из-за слу­чай­но­го пись­ма ока­зал­ся в вы­со­ких ши­ро­тах, чудом попал в Ан­тарк­ти­ду. (3)За­кан­чи­вая книгу, я при­вык не очень за­ду­мы­вать­ся о сле­ду­ю­щей, ибо верил, что слу­чай под­ска­жет мне тему.

(4)Так по­лу­чи­лось и с этой кни­гой.

(5)На сей раз на­ча­лось с те­ле­фон­но­го звон­ка. (6)Та­ма­ра Алек­сан­дров­на Во­ро­ши­ло­ва, от­вет­ствен­ный сек­ре­тарь пресс-клуба «01» Глав­но­го управ­ле­ния по­жар­ной охра­ны, ска­за­ла, что с ин­те­ре­сом от­но­сит­ся к моим по­ляр­ным кни­гам, но ду­ма­ет, что на глав­ную свою тему я ещё не вышел. (7)Та­ко­вой, по её глу­бо­ко­му убеж­де­нию, яв­ля­ет­ся тема по­жар­ная, в ко­то­рой я найду экс­тре­маль­ных си­ту­а­ций боль­ше, чем на обоих по­лю­сах Земли.

(8)Во время пер­вых же бесед вы­яс­ни­лось, что мои пред­став­ле­ния о по­жар­ных от­ли­ча­ют­ся во­пи­ю­щим, из ряда вон вы­хо­дя­щим не­ве­же­ством. (9)Я был уличён в том, что аб­со­лют­но не по­ни­маю эле­мен­тар­но­го  — ни мас­шта­бов по­жа­ров, ни при­чин, их вы­зы­ва­ю­щих, ни людей, ко­то­рые ценой жизни своей и здо­ро­вья эти по­жа­ры тушат. (10)Яв­ле­ния, ка­зав­ши­е­ся мне «про­сты­ми, как мы­ча­ние», на самом деле ока­за­лись слож­ней­ши­ми и сверх­ак­ту­аль­ны­ми про­бле­ма­ми. (11)Хотя чи­та­те­лей оби­жать не при­ня­то, бьюсь об за­клад, что и ваши по­ня­тия от моих то­гдаш­них не­да­ле­ки: уве­рен, 98 из 100 чи­та­те­лей о про­бле­ме по­жа­ров имеют смут­ное и, до­бав­лю, лег­ко­мыс­лен­ное пред­став­ле­ние  — за ис­клю­че­ни­ем тех, кого по­жа­ры кос­ну­лись не­по­сред­ствен­но, и, ра­зу­ме­ет­ся, про­фес­си­о­на­лов.

(12)На­род­ная муд­рость афо­ри­стич­на: «Моя хата с краю». (13)Че­ло­ве­ку свой­ствен­но ис­пы­ты­вать бес­по­кой­ство и тре­во­гу тогда, когда со­бы­тия за­тра­ги­ва­ют его лично. (14)Зем­ле­тря­се­ния и ура­га­ны, ла­ви­ны, сели и цу­на­ми  — все эти сти­хий­ные бед­ствия, о ко­то­рых мы каж­дый день чи­та­ем и ко­то­рые по­ка­зы­ва­ет нам те­ле­ви­де­ние, у людей, не ис­пы­тав­ших их на себе, вы­зы­ва­ют лишь со­чув­ствие и ми­нут­ное вол­не­ние; это впол­не за­ко­но­мер­но и со­гла­су­ет­ся с че­ло­ве­че­ской при­ро­дой. (15)Ну ладно, от этих бед­ствий стра­да­ет лишь мень­шая часть на­се­ле­ния нашей пла­не­ты, здесь всё объ­яс­ни­мо, но ведь со­всем дру­гое дело  — по­жа­ры! (16)От них стра­да­ют все, без ис­клю­че­ния все на­ро­ды и го­су­дар­ства. (17)Нет таких го­ро­дов, таких по­се­ле­ний на Земле, ко­то­рые не по­стра­да­ли и не про­дол­жа­ют стра­дать от опу­сто­ши­тель­ных по­жа­ров.

(18)Раз­ви­тие ци­ви­ли­за­ции не при­тор­мо­зишь: в наш быт будут вхо­дить всё новые ма­те­ри­а­лы и новые тех­но­ло­гии, и го­ро­да будут расти вширь и вверх, и всё боль­шей будет кон­цен­тра­ция со­зда­ва­е­мых рукой че­ло­ве­ка цен­но­стей на квад­рат­ный метр пло­ща­ди. (19)А это зна­чит, что по­жа­ры могут стать ещё более же­сто­ки­ми, они будут ещё до­ро­же об­хо­дить­ся об­ще­ству  — если мы всем миром не осо­зна­ем этой гря­ду­щей опас­но­сти и не при­мем про­тив неё самых ре­ши­тель­ных мер, не осо­зна­ем, что чу­жо­го горя не бы­ва­ет: каж­дый пожар  — не­сча­стье для каж­до­го из нас.

(20)Пойдя на вы­уч­ку к по­жар­ным, я мно­гое понял и мно­гое пе­ре­осмыс­лил: я уви­дел, как живут и ра­бо­та­ют эти люди, и по­ра­зил­ся тому, как мало о них знал, в каком кри­вом зер­ка­ле пред­став­ля­лись мне и они сами, и их ра­бо­та.

(21)И ещё я по­ра­зил­ся тому, как мало мы знаем этих людей, ко­то­рые, бы­ва­ет, очень до­ро­гой ценой по­кры­ва­ют наши грехи, нашу бес­печ­ность. (22)Они каж­дый день встре­ча­ют­ся лицом к лицу со смер­тель­ной опас­но­стью, сра­жа­ют­ся и по­беж­да­ют, по­лу­ча­ют трав­мы, ожоги и гиб­нут.

(23)И день за днём, не­де­ля за не­де­лей, месяц за ме­ся­цем я про­ни­кал­ся всё боль­шим ува­же­ни­ем к этим пре­крас­ным людям, скром­ным, ни­сколь­ко не пре­тен­ду­ю­щим на вни­ма­ние, не ожи­да­ю­щим по­че­стей и при­зна­ния, пре­дан­ным своей про­фес­сии, бес­страш­ным перед гроз­ным ликом огня.

(24)И если вы, уви­дев мча­щи­е­ся по ули­цам по­жар­ные ма­ши­ны, оста­но­ви­тесь, по­смот­ри­те им во­след и ска­же­те хотя бы про себя: «Удачи вам, ре­бя­та!»  — я буду счи­тать, что на­пи­сал свой роман «Боль­шой пожар» не зря.

(По В. М. Са­ни­ну*)

* Вла­ди­мир Мар­ко­вич Санин (1928−1989)  —со­вет­ский пи­са­тель, сце­на­рист, дра­ма­тург, по­ляр­ник, пу­те­ше­ствен­ник; автор юмо­ри­сти­че­ских по­ве­стей, по­ве­стей-пу­те­ше­ствий, цик­лов ро­ма­нов об Арк­ти­ке, Ан­тарк­ти­ке, о пред­ста­ви­те­лях ге­ро­и­че­ских про­фес­сий.

(1)У меня есть тео­рия, на­зы­ва­ет­ся она «тео­рия по­це­луя и удара». (2)Бог це­лу­ет и на­пут­ству­ет гения сло­ва­ми: «Иди на землю, у тебя боль­шая мис­сия, я по­ста­вил перед тобой очень слож­ную за­да­чу». (3)Но когда ре­ше­ние этой за­да­чи по каким-то при­чи­нам не по­лу­ча­ет­ся, тогда Бог «уда­ря­ет» гения  — стра­ха­ми и бо­лез­ня­ми.

(4)Возьмём Бет­хо­ве­на. (5)Бог его це­лу­ет, но по про­ше­ствии вре­ме­ни видит, что у Бет­хо­ве­на ни­че­го не по­лу­ча­ет­ся так, как он, Бог, хотел. (6)Тогда Гос­подь его оглу­ша­ет: бу­дешь глу­хим ком­по­зи­то­ром. (7)И после этого Бет­хо­вен на­чи­на­ет пи­сать ве­ли­чай­шую му­зы­ку. (8)Точно так же Бог це­лу­ет Мо­цар­та. (9)Тебе вся гар­мо­ния при­над­ле­жит, твоя мис­сия  — спа­сать людей, по­явит­ся даже по­ня­тие «эф­фект Мо­цар­та»  — такой кра­со­ты будет твоя му­зы­ка. (10)А Мо­царт пишет му­зы­ку, под­ра­жая вся­ким мод­ным в его время дя­день­кам, даже Иоган­ну Хри­сти­а­ну Баху, од­но­му из детей Иоган­на Се­бастья­на Баха. (11)И тогда Бог не даёт Мо­цар­ту в пол­ной мере на­сла­ждать­ся жиз­нью: у ком­по­зи­то­ра сла­бое, под­вер­жен­ное вся­че­ским бо­лез­ням тело, в любой мо­мент он рис­ку­ет уме­реть от самой ерун­до­вой хвори  — от­сю­да его фобия смер­ти... (12)Не­воз­мож­ность ды­шать у Шо­пе­на, оди­но­че­ство и без­де­не­жье у Шу­бер­та  — та же ис­то­рия. (13)По­лу­ча­ет­ся, гению все­гда нужны две вещи: та­лант, ге­ни­аль­ность и удар для мо­би­ли­за­ции всех сил.

(14)Ино­гда у меня спра­ши­ва­ют: а какой у Рах­ма­ни­но­ва был удар? (15)По­то­му что ка­жет­ся, что был один по­це­луй  — такая яс­ность во всех его зву­ках. (16) Но удар был, и ещё какой удар! (17)Ди­чай­шая мни­тель­ность, ве­ду­щая к де­прес­си­ям. (18)А мни­тель­ность была вот с чем свя­за­на: он бо­ял­ся уме­реть от рака и, как толь­ко у него ко­ло­ло в пра­вом боку, бежал к вра­чам весь тря­су­щий­ся. (19)Жизнь кон­че­на, всё про­па­ло! (20)Врачи его ис­сле­до­ва­ли и го­во­ри­ли: «Серёжа, ты аб­со­лют­но здо­ров». (21)Рах­ма­ни­нов вы­ле­тал от вра­чей на кры­льях и писал свою ве­ли­кую му­зы­ку, пока… не ко­ло­ло в левом боку. (22)Опять врачи, ис­сле­до­ва­ния и ди­а­гноз: «Сер­гей Ва­си­лье­вич, вы здо­ро­вы». (23)И он снова убе­гал  — в полёт. (24)Своей му­зы­кой сра­жал­ся за право жить. (25)В этом  — ле­чеб­ный эф­фект ве­ли­кой му­зы­ки. (26)Самый луч­ший ан­ти­де­прес­сант. (27)Мы по­лу­ча­ем от гения энер­гию пре­одо­ле­ния труд­но­стей, по­ни­ма­е­те? (28)Я уже не го­во­рю о том, что му­зы­ка  — про­вод­ник в дру­гой мир, дру­гое из­ме­ре­ние. (29)Туда, где нет по­сты­лой жизни, по­сты­лых, од­но­об­раз­ных вещей, на­ду­ман­ных про­блем и не­раз­ре­ши­мых кон­флик­тов. (30)Где мы под­лин­ные, на­сто­я­щие. (31)По­то­му что, когда мы слу­ша­ем му­зы­ку  — Бет­хо­ве­на, Мо­цар­та, Рах­ма­ни­но­ва,  — мы, на­ко­нец, слу­ша­ем самих себя.

(По М. С. Ка­зи­ни­ку*)

* Ми­ха­ил Семёнович Ка­зи­ник (род. в 1951 году)  — со­вет­ский и швед­ский лек­тор-му­зы­ко­вед, по­пу­ля­ри­за­тор клас­си­че­ской му­зы­ки.

(1)На­вер­ное, чтобы идти в кло­у­ны, нужно об­ла­дать осо­бым скла­дом ха­рак­те­ра, осо­бы­ми взгля­да­ми на жизнь. (2)Не каж­дый че­ло­век со­гла­сил­ся бы на то, чтобы пуб­лич­но сме­я­лись над ним и чтобы каж­дый вечер его били, пусть не очень боль­но, но били, об­ли­ва­ли водой, по­сы­па­ли го­ло­ву мукой, ста­ви­ли под­нож­ки. (3)И он, клоун, дол­жен па­дать, или, как го­во­рим мы в цирке, де­лать кас­ка­ды… (4)И всё ради того, чтобы вы­звать смех.

(5)Чем лучше ра­бо­та­ет клоун, тем боль­ше смеха. (6)В дет­стве, в школе, а потом уже в армии мне не­ред­ко при­хо­ди­лось, так ска­зать, при­ду­ри­вать­ся: де­лать вид, будто что-то не по­ни­маю, за­да­вать за­ве­до­мо глу­пые во­про­сы, за­ра­нее зная, что они вы­зо­вут смех у окру­жа­ю­щих.

(7)По­че­му люди сме­я­лись? (8)Думаю, пре­жде всего по­то­му, что я давал им воз­мож­ность по­чув­ство­вать своё пре­вос­ход­ство надо мной. (9)По­это­му мои не­ожи­дан­ные во­про­сы, от­ве­ты, дей­ствия и вы­гля­де­ли смеш­ны­ми.

(10)Окру­жа­ю­щие по­ни­ма­ли, что сами они на по­доб­ное ни­ко­гда не пошли бы.

(11)Рас­ска­зы­вая анек­до­ты, разыг­ры­вая зна­ко­мых, я, как пра­ви­ло, со­хра­нял не­воз­му­ти­мый вид, от­че­го юмор ста­но­вил­ся ост­рее, лучше до­хо­дил.

(12)Это я про­де­лы­вал ещё на уро­ках ис­то­рии в школе. (13)От­ве­чая о цар­ство­ва­нии Ивана Гроз­но­го, я серьёзно рас­ска­зы­вал аб­со­лют­но вы­мыш­лен­ные, дикие ис­то­рии из жизни царя. (14)И когда оша­ра­шен­ный учи­тель под хохот клас­са спра­ши­вал меня, от­ку­да мне это из­вест­но, я от­ве­чал, что где-то читал.

(15)Или помню, как в пер­вые не­де­ли служ­бы в армии на за­ня­ти­ях по то­по­гра­фии при виде обык­но­вен­но­го цир­ку­ля в руках у по­мощ­ни­ка ко­ман­ди­ра взво­да я про­сил объ­яс­нить, что это такое и как это на­зы­ва­ет­ся. (16)По­мощ­ник ко­ман­ди­ра взво­да меня ещё не рас­ку­сил и по­это­му тер­пе­ли­во объ­яс­нял, даже писал на доске слово «цир­куль». (17)Я делал вид, что никак не могу вы­го­во­рить это слово, а мои то­ва­ри­щи си­де­ли крас­ные, да­вясь от смеха, и слёзы текли по их щекам.

(18)А в тяжёлые дни войны во время за­ти­шья после бомбёжки или об­стре­ла я ста­рал­ся раз­ря­дить гне­ту­щую об­ста­нов­ку каким-ни­будь анек­до­том или смеш­ной ис­то­ри­ей.

(19)Ино­гда эти шутки за­кан­чи­ва­лись для меня пе­чаль­но.

(20)Мы, сол­да­ты и сер­жан­ты, по­лу­чая уволь­ни­тель­ные, хо­те­ли по­фор­сить. (21)Вот и я до­стал себе офи­цер­скую фу­раж­ку, но­сить ко­то­рую  — зна­чит на­ру­шать форму одеж­ды.

(22)Гуляю по Риге в одно из уволь­не­ний, уже в мир­ные, по­сле­во­ен­ные дни, и тут меня за­ме­тил пат­руль и за­брал.

(23)При­ве­ли в во­ен­ную ко­мен­да­ту­ру, а там таких, как я, полно. (24)Фу­раж­ки наши по­сни­ма­ли и по­ло­жи­ли на стол.

(25)Мы стоим с обнажёнными го­ло­ва­ми. (26)Те, кто нас привёл, на­де­ва­ют наши фу­раж­ки, при­ме­ри­ва­ют на свои го­ло­вы. (27)«На­вер­ное, вы­би­ра­ют себе»,  — по­ду­мал я. (28)Вдруг вошёл чер­ня­вый стар­ший лей­те­нант и с ходу, взяв фу­раж­ку, надел её на го­ло­ву и по­смот­рел в двер­ное стек­ло, как в зер­ка­ло.

(29)Я как ни в чём не бы­ва­ло изрёк:

— Вот ещё один пришёл. (30)К ша­поч­но­му раз­бо­ру.

(31)Все за­сме­я­лись, и стар­ший лей­те­нант тоже.

(32)Он по­сте­пен­но всех от­пус­кал, за­ме­няя фу­раж­ки на пи­лот­ки. (33)Я остал­ся по­след­ним.

(34)По­лу­чил пи­лот­ку… и де­сять суток аре­ста. (35)Чер­ня­вый лей­те­нант ока­зал­ся на­чаль­ни­ком гаупт­вах­ты.

(36)Прав­да, мне по­вез­ло: через три дня на­сту­пи­ли Ок­тябрь­ские празд­ни­ки, и меня до­сроч­но осво­бо­ди­ли и на­пра­ви­ли в часть.

(37)Я все­гда ра­до­вал­ся, когда вы­зы­вал у людей смех. (38)Кто смеётся доб­рым сме­хом, за­ра­жа­ет доб­ро­той и дру­гих. (39)После та­ко­го смеха иной ста­но­вит­ся ат­мо­сфе­ра: мы за­бы­ва­ем мно­гие жиз­нен­ные не­при­ят­но­сти, не­удоб­ства.

(40)Много доб­ро­го можно сде­лать, если у тебя хо­ро­шее на­стро­е­ние. (41)Так и на войне. (42)Сме­ясь, мы за­бы­ва­ли об угро­зе смер­ти, ко­то­рая еже­час­но нас под­сте­ре­га­ла, ста­но­ви­лось легче жить, по­яв­ля­лись оп­ти­мизм и вера…

(43)Я лично на себе всё это ис­пы­тал, и не раз. (44)Слы­шать смех  — для меня ра­дость. (45)Вы­звать смех  — для меня гор­дость.

(По Ю. В. Ни­ку­ли­ну*)

* Юрий Вла­ди­ми­ро­вич Ни­ку­лин (1921−1997)  — со­вет­ский и рос­сий­ский ар­тист цирка, цир­ко­вой ре­жиссёр, ки­но­актёр, те­ле­ве­ду­щий, ди­рек­тор и ху­до­же­ствен­ный ру­ко­во­ди­тель Мос­ков­ско­го цирка на Цвет­ном буль­ва­ре, на­род­ный ар­тист СССР, участ­ник Ве­ли­кой Оте­че­ствен­ной войны.

(1)Ста­ле­ва­ра пре­ми­ру­ют томом Грум-Гр­жи­май­ло «Про­из­вод­ство стали». (2)Очень хо­ро­шо. (3)Но зачем к ру­ко­вод­ству по варке стали до­бав­ля­ют со­бра­ние со­чи­не­ний Алек­сандра Сер­ге­е­ви­ча Пуш­ки­на? (4)Зачем сту­ден­ту энер­го­фа­куль­те­та чи­тать Лер­мон­то­ва: «Гла­за­ми тучи я сле­дил, ру­ка­ми мол­нии ловил...»? (5)По­мо­жет ли это ему в на­уч­ных за­ня­ти­ях? (6)Да, по­мо­жет. (7)Пуш­кин по­вы­ша­ет про­из­во­ди­тель­ность труда ста­ле­ва­ра, а «Мцыри» дви­жет кон­струк­тор­скую мысль элек­тро­тех­ни­ка.

(8)Книга, гра­мот­ность, куль­ту­ра от­та­чи­ва­ют че­ло­ве­че­скую мысль, улуч­ша­ют людей, а луч­ший че­ло­век  — ска­жем прямо  — де­ла­ет луч­шие вещи. (9)Так, кос­вен­но, Пуш­кин участ­ву­ет в ра­бо­те ма­сте­ра-до­мен­щи­ка.

(10)Слово ро­ди­лось рань­ше мысли, и мыс­лим мы сло­ва­ми. (11)Если че­ло­век не может ясно из­ло­жить свою мысль, зна­чит, мысль не­до­ста­точ­но ясна для са­мо­го́ че­ло­ве­ка. (12)Изу­че­ние слова от­та­чи­ва­ет мысль, и пер­вое ору­жие, с ко­то­рым че­ло­век идёт на за­во­е­ва­ние куль­ту­ры, берёт верх над не­ве­же­ством,  — это гра­мот­ность. (13)Мы знаем уни­вер­си­те­ты куль­ту­ры, где учат­ся ты­ся­чи ра­бо­чих, к учеб­ным часам ме­ня­ю­щих спе­цов­ку на пи­джак. (14)Мы впра­ве тре­бо­вать, чтобы наша про­из­вод­ствен­но-тех­ни­че­ская ин­тел­ли­ген­ция была ин­тел­ли­ген­ци­ей в пол­ном смыс­ле этого слова, чтобы она об­ла­да­ла ши­ро­чай­шим куль­тур­ным кру­го­зо­ром.

(15)В наших вузах мы вос­пи­ты­ва­ем от­нюдь не флю­со­по­доб­ных прут­ков­ских спе­ци­а­ли­стов. (16)Пол­но­кро­вие жизни  — это спе­ци­а­ли­за­ция, свя­зан­ная с общей куль­ту­рой. (17)Кон­струк­тор трак­то­ра дол­жен уметь це­нить Ма­я­ков­ско­го, Баль­за­ка, Рем­бранд­та, Бет­хо­ве­на. (18)Вла­дея по­ни­ма­ни­ем Рем­бранд­та и Ма­я­ков­ско­го, че­ло­век ста­но­вит­ся бо­га­че. (19)И сам обо­га­ща­ет жизнь.

(20)И пер­вая кре­пость, ко­то­рую надо взять,  — это гра­мот­ность. (21)Хо­ро­шая, пол­ная гра­мот­ность. (22)Не гра­мот­ность кан­це­ля­рий, осо­бый «ли­те­ра­тур­ный стиль»: «На ос­но­ва­нии вы­ше­из­ло­жен­но­го», «сим пре­про­вож­да­ет­ся», «на­сто­я­щее удо­сто­ве­ре­ние в том, что…» (23)Не этой гра­мот­но­стью дол­жен овла­деть сту­дент  — кан­це­ляр­ский ли­те­ра­тур­ный стиль по­рождён бю­ро­кра­тиз­мом, слиш­ком часто не­раз­ры­вен с ним. (24)Он, этот стиль, ухо­дит кор­ня­ми в про­шлое. (25)Он даже имел свою эн­цик­ло­пе­дию, свой свод об­раз­цов хо­ро­ше­го тона, «Пись­мов­ник», где пи­сар­ским духом ды­ша­ла каж­дая стро­ка аб­за­ца  — от про­ше­ний «на вы­со­чай­шее» до из­ли­я­ний лю­би­мой жен­щи­не.

(26)Нет, нам нужна дру­гая гра­мот­ность. (27)Срав­ни­вал ли кто-ни­будь ко­ли­че­ство слов (а сле­до­ва­тель­но, и по­ня­тий), ко­то­ры­ми поль­зо­вал­ся ра­бо­чий цар­ской Рос­сии, со сло­вар­ным за­па­сом со­вре­мен­но­го ра­бо­че­го? (28)Еже­днев­ный бы­то­вой сло­варь ра­бо­че­го? (29)Такой подсчёт дал бы яр­чай­шие ре­зуль­та­ты. (30)И стал бы в какой-то сте­пе­ни из­ме­ри­те­лем роста куль­ту­ры. (31)Нам нужно обо­га­щать свой сло­варь, свой мозг. (32)Учёные под­счи­та­ли, что Шекс­пир в своих про­из­ве­де­ни­ях вос­поль­зо­вал­ся 12 ты­ся­ча­ми слов. (33)Вот таким сло­варём куль­тур­ней­ше­го че­ло­ве­ка эпохи долж­на об­ла­дать и наша про­из­вод­ствен­ная ин­тел­ли­ген­ция, ко­то­рая де­ла­ет­ся куль­тур­ней­шей ин­тел­ли­ген­ци­ей мира.

(34)Я не пишу трак­та­та о поль­зе гра­мот­но­сти. (35)Трак­та­ты пи­шут­ся не так. (36)Это бег­лые за­мет­ки, ре­зуль­тат бесед с ди­плом­ни­ка­ми, со сту­ден­та­ми, с ин­же­не­ра­ми, с пре­по­да­ва­те­ля­ми вузов. (37)Мы со­гла­ша­лись все: ин­же­нер дол­жен раз­би­рать­ся во всех ос­нов­ных яв­ле­ни­ях жизни, в глав­ней­ших яв­ле­ни­ях при­ро­ды.

(38)Я вспо­ми­наю «дви­же­ние ажа­нов»  — мо­ло­дых людей од­но­го из наших про­вин­ци­аль­ных го­ро­дов. (39)«Ажан» дол­жен иметь по­ня­тие обо всём, он чи­та­ет в день по 3−4 книги, про­смат­ри­вая их бегло, «через пятое на де­ся­тое», лишь бы уло­вить со­дер­жа­ние и дви­же­ние сю­же­та. (40)Это вы­да­ва­лось за куль­ту­ру, и молодёжи пре­под­но­си­лись ре­цеп­ты, как быст­ро сде­лать­ся «ажа­ном» (потом об «ажан­стве» очень резко вы­ска­зы­ва­лись в «Ком­со­моль­ской прав­де»). (41)Так вот, когда я го­во­рю о том, что дол­жен в гу­ма­ни­тар­ной об­ла­сти знать со­вре­мен­ный ин­же­нер, я не имею в виду такое «ажан­ство».

(42)Из­вест­но, что Алек­сандр Ма­ке­дон­ский имел при­выч­ку скло­нять го­ло­ву к плечу, а Юлий Це­зарь был лыс и носил яркие пла­тья. (43)Но со­би­ра­ние таких све­де­ний  — разве это куль­ту­ра?

(44)Наш сту­дент будет за­ни­мать­ся не био­гра­фи­ей Це­за­ря, а кон­стру­и­ро­ва­ни­ем стан­ка. (45)Может быть, стан­ка с гром­кой био­гра­фи­ей. (46)И пер­вая сту­пень здесь  — общая гра­мот­ность.

(47)Вы пом­ни­те: «Не мог он ямба от хорея, как мы ни би­лись, от­ли­чить». (48)Ин­же­нер  — не ли­те­ра­ту­ро­вед. (49)Но и ему не­пло­хо на­учить­ся раз­ли­чать хореи и ямбы. (50)И ин­же­нер будет раз­ли­чать их так же, как он раз­ли­чит мотив пе­ча­ли в тра­ур­ном марше Шо­пе­на и мотив ужаса в тра­ур­ном марше Бет­хо­ве­на. (51)На­чаль­ник цеха, ин­же­нер, учёный найдёт в ху­до­же­ствен­ной ли­те­ра­ту­ре сред­ство для по­зна­ния, для изу­че­ния людей. (52)И ино­стран­ные языки нужны ему не толь­ко для того, чтобы чи­тать тех­ни­че­ские жур­на­лы и книги. (53)Они нужны и для чте­ния Шекс­пи­ра и Гейне в под­лин­ни­ке. (54)И, встре­тив­шись с док­то­ром Фа­у­стом на стра­ни­цах книги Гёте, гид­ро­тех­ник, может быть, с удив­ле­ни­ем услы­шит вдох­но­вен­ные мо­гу­чие слова о по­след­ней мечте эн­цик­ло­пе­ди­ста Фа­у­ста  — о гран­ди­оз­ных гид­ро­тех­ни­че­ских ра­бо­тах.

(55)Ста­ле­ва­ра надо пре­ми­ро­вать со­чи­не­ни­я­ми Пуш­ки­на, а элек­тро­тех­ни­ку надо знать Лер­мон­то­ва.

(По В. Т. Ша­ла­мо­ву)*

*Ша­ла­мов Вар­лам Ти­хо­но­вич (1907−1982)  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель.

(1)В деле про­грес­са че­ло­ве­че­ства мы редко за­ме­ча­ем вли­я­ние на­след­ствен­но­сти. (2)Все эти фа­ра­деи, эдис­со­ны, форды, грам­мы, ко­лум­бы, ватты, сте­фен­со­ны, нью­то­ны, ла­пла­сы, фран­кли­ны и про­чие вышли из на­ро­да и не имели та­лант­ли­вых пред­ков. (3)Ни­ка­ких сле­дов на­след­ствен­но­сти мы тут не видим. (4)Ясно, что гений более создаётся усло­ви­я­ми, чем пе­ре­даётся от ро­ди­те­лей или дру­гих пред­ков. (5)Та­лан­ты у пред­ков, может быть, и были, но, оче­вид­но, на весь мир не про­яв­ля­лись: они вы­ра­жа­лись ме­лоч­но.

(6)Толь­ко в очень ред­ких слу­ча­ях ска­зы­ва­ет­ся явно на­след­ствен­ность да­ро­ва­ний. (7)Так, Гер­шель-сын и Дар­вин-сын были зна­ме­ни­ты, хотя да­ле­ко не так, как их отцы. (8)Но при­ме­ров таких в ис­то­рии го­раз­до мень­ше, чем об­рат­ных, по­это­му вывод на­пра­ши­ва­ет­ся такой: гений создаётся не­из­вест­ны­ми нам усло­ви­я­ми и под­хо­дя­щей сре­дой.

(9)И всё же нель­зя це­ли­ком от­ри­цать и вли­я­ние на­след­ствен­но­сти. (10)По­это­му я пре­жде всего рас­ска­жу то не­мно­гое, что я знаю о моих ро­ди­те­лях и их роде. (11)В дет­стве и мо­ло­до­сти меня это ни­сколь­ко не ин­те­ре­со­ва­ло и я ни­че­го не узна­вал. (12)Потом ещё и глу­хо­та тому по­ме­ша­ла.

(13)Ха­рак­тер отца был бли­зок к хо­ле­ри­че­ско­му. (14)Отец все­гда был хо­ло­ден, сдер­жан. (15)Среди зна­ко­мых слыл умным че­ло­ве­ком и ора­то­ром, среди чи­нов­ни­ков  — не­тер­пи­мым по своей иде­аль­ной чест­но­сти. (16)Вид имел мрач­ный. (17)Редко сме­ял­ся. (18)Был страш­ный кри­ти­кан и спор­щик. (19)Ни с кем не со­гла­шал­ся, но, ка­жет­ся, не го­ря­чил­ся. (20)От­ли­чал­ся силь­ным и тяжёлым для окру­жа­ю­щих ха­рак­те­ром. (21)Ни­ко­го не тро­гал и не оби­жал, но все при нём стес­ня­лись. (22)Мы его бо­я­лись, хотя он ни­ко­гда не поз­во­лял себе ни яз­вить, ни ру­гать­ся, ни тем более драть­ся.

(23)При­стра­стие у него было к изоб­ре­та­тель­ству и стро­и­тель­ству. (24)Меня ещё не было на свете, когда он при­ду­мал и устро­ил мо­ло­тил­ку, – увы, не­удач­но! (25)Стар­шие бра­тья рас­ска­зы­ва­ли, что он с ними стро­ил мо­де­ли домов и двор­цов. (26)Вся­кий фи­зи­че­ский труд и са­мо­де­я­тель­ность он по­ощ­рял в нас. (27)Мы почти всё де­ла­ли все­гда сами.

(28)Мать была со­вер­шен­но дру­го­го ха­рак­те­ра: на­ту­ра санг­ви­ни­че­ская, да­ро­ви­тая, хо­хо­ту­нья, на­смеш­ни­ца. (29)В отце пре­об­ла­да­ли ха­рак­тер, сила воли, в ма­те­ри же  — та­лант­ли­вость. (30)Её пение мне очень нра­ви­лось. (31)Тем­пе­ра­мент отца уме­рял при­род­ную пыл­кость и лег­ко­мыс­лие ма­те­ри.

(32)У ро­ди­те­лей было пре­не­бре­же­ние к одеж­де, к на­руж­но­сти и ува­же­ние к чи­сто­те и скром­но­сти. (33)Осо­бен­но у отца. (34)Зимой мы хо­ди­ли в дешёвых по­лу­шуб­ках, а летом и дома  — в ру­баш­ках. (35)Иной одеж­ды, ка­жет­ся, не было  — я даже на учи­тель­скую долж­ность ехал в по­лу­шуб­ке, при­кры­том дешёвым ба­ла­хо­ном. (36)Ис­клю­че­ние было для уча­щих­ся в шко­лах. (37)По край­ней мере, были сюр­ту­ки (тогда в шко­лах блуз не но­си­ли).

(38)Отец был здо­ров: я не помню его боль­ным. (39)Толь­ко после смер­ти ма­те­ри у него сде­ла­лись при­ли­вы крови к мозгу (в 50 лет), и он всю осталь­ную жизнь носил на го­ло­ве ком­пресс.

(40)Мать тоже была хо­ро­ше­го здо­ро­вья. (41)Ни­ко­гда не видел её в по­сте­ли, ни­ко­гда не за­ме­чал пры­щи­ка на её лице.

(42)Как же ска­за­лись на мне свой­ства ро­ди­те­лей? (43)Я думаю, что по­лу­чил со­еди­не­ние силь­ной воли отца с та­лант­ли­во­стью ма­те­ри. (44)По­че­му же не ска­за­лось то же у бра­тьев и сестёр? (45)А по­то­му, что они были нор­маль­ны­ми и счаст­ли­вы­ми. (46)Меня же уни­жа­ла всё время глу­хо­та, бед­ная жизнь и не­удо­вле­творённость. (47)Но имен­но она то и дело под­го­ня­ла мою волю, за­став­ля­ла ра­бо­тать, ис­кать.

(48)Воз­мож­но, что ум­ствен­ные за­дат­ки у меня сла­бее, чем у бра­тьев: я же был мо­ло­же всех и по­то­му по­не­во­ле дол­жен быть сла­бее ум­ствен­но и фи­зи­че­ски. (49)И толь­ко край­нее на­пря­же­ние сил сде­ла­ло меня тем, что я есть. (50)Глу­хо­та  — ужас­ное не­сча­стье, и я ни­ко­му её не желаю. (51)Но всё-таки те­перь при­знаю́ её ве­ли­кое зна­че­ние в моей де­я­тель­но­сти  — в связи, ко­неч­но, с дру­ги­ми усло­ви­я­ми. (52)Без­услов­но, при­чин ещё мно­же­ство: на­при­мер, на­след­ствен­ность, удач­ное со­че­та­ние ро­ди­те­лей, гнёт судь­бы. (53)Но всего пред­ви­деть и по­нять не­воз­мож­но.

(По К.Э. Циол­ков­ско­му)*

* Кон­стан­тин Эду­ар­до­вич Циол­ков­ский (1857−1935)  — рус­ский и со­вет­ский учёный, раз­ра­ба­ты­вав­ший тео­ре­ти­че­ские во­про­сы кос­мо­нав­ти­ки.

(1)Пол­жиз­ни Вик­тор Дмит­ри­е­вич Ду­ва­кин про­ра­бо­тал на фи­ло­ло­ги­че­ском фа­куль­те­те Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та. (2)Нам, его по­след­ним ди­плом­ни­кам, он ка­зал­ся в нашу сту­ден­че­скую пору ста­рым-пре­ста­рым. (3)Ещё бы: он был на по­хо­ро­нах Есе­ни­на, два­жды видел Ма­я­ков­ско­го...

(4)Мас­сив­ный, мед­ли­тель­ный, по-про­фес­сор­ски рас­се­ян­ный, Вик­тор Дмит­ри­е­вич никак не мог из­бе­жать вни­ма­ния за­пис­ных ост­ро­ум­цев. (5)Их удачи он при­ни­мал без ви­ди­мо­го огор­че­ния  — снис­хо­ди­тель­но и доб­ро­душ­но, а то и с от­кро­вен­ным удо­воль­стви­ем. (6)«Уж пол­ночь бли­зит­ся  — Ду­ва­ки­на всё нет!..»  — пели, изоб­ра­жая от­ча­я­ние, за­ждав­ши­е­ся сту­ден­ты в уни­вер­си­тет­ском ка­пуст­ни­ке.

(7)«Вик­тор Ду-, Вик­тор Ду­ва­кин, где я вас найду?»  — им­про­ви­зи­ро­ва­ли в са­мо­де­я­тель­ной бри­га­де, объ­еди­нив­шей эн­ту­зи­а­стов по­э­зии Ма­я­ков­ско­го.

(8)Но из об­шир­но­го фольк­ло­ра о себе Вик­тор Дмит­ри­е­вич боль­ше всего любил при­сло­вье, сочинённое ещё в нед­рах пред­во­ен­но­го Лит­му­зея: «Ду­ва­кин вспом­нил то, что он забыл, и тут же забыл то, что вспом­нил».

(9)Пер­вое время его со­бе­се­до­ва­ния со мной на­чи­на­лись одним и тем же за­га­доч­ным во­про­сом:

— Вы, ка­жет­ся, родом из Коз­ло­ва?

— (10)Нет,  — от­ве­чаю для крат­ко­сти,  — я из-под Вин­ни­цы.

(11)Всем было видно, что каж­дый раз это было ему как по­да­рок. (12)Его лицо тот­час оза­ря­лось счаст­ли­вой улыб­кой, и он с видом за­го­вор­щи­ка сма­ко­вал пи­кант­ную фразу из ар­се­на­ла Ма­я­ков­ско­го: «Как плю­ют­ся в Вин­ни­це». (13)Па­мять  — это страсть, и Ду­ва­кин мог за­быть что угод­но, толь­ко не стро­ку сво­е­го поэта.

(14)При слу­чае Вик­тор Дмит­ри­е­вич готов был про­ры­чать что-ни­будь из Дер­жа­ви­на, вы­хва­тить клок у Алек­сея Кон­стан­ти­но­ви­ча Тол­сто­го, спа­ро­ди­ро­вать Игоря Се­ве­ря­ни­на, по­гу­деть Па­стер­на­ком... (15)Но Ма­я­ков­ско­го читал по­сто­ян­но, с ап­пе­ти­том  — как в яб­ло­ко вгры­зал­ся. (16)Его Ду­ва­кин любил без­ого­во­роч­но и по­то­му пом­нил вдоль и поперёк. (17)И толь­ко по­то­му, что любил и пом­нил, им за­ни­мал­ся  — раз­би­рал строч­ку за строч­кой, отыс­ки­вал ис­точ­ни­ки и ре­а­лии, тол­ко­вал, ком­мен­ти­ро­вал...

(18)На пятом курсе я принёс Вик­то­ру Дмит­ри­е­ви­чу пол­то­ра де­сят­ка не­из­вест­ных ста­тей Ма­я­ков­ско­го, под­пи­сан­ных раз­ны­ми псев­до­ни­ма­ми. (19)На пол­ках уже сто­я­ли три пол­ных со­бра­ния со­чи­не­ний поэта, и позд­няя сту­ден­че­ская на­ход­ка вы­гля­де­ла слиш­ком не­прав­до­по­доб­но. (20)Вик­тор Дмит­ри­е­вич вы­звал Вар­ва­ру Аве­тов­ну Арут­че­ву, дол­гие годы ра­бо­тав­шую с ру­ко­пи­ся­ми Ма­я­ков­ско­го, и они вдвоём, про­ве­ряя на проч­ность, стали тер­зать меня так, как потом уже не тер­зал никто. (21)Когда я позже рас­ска­зы­вал об этом Ру­доль­фу Ду­га­но­ву, он хмык­нул: «Ну как же! (22)Ду­ва­кин знает всего Ма­я­ков­ско­го на­и­зусть. (23)И если со­гла­ша­ет­ся на новые тек­сты, то для по­ряд­ка дол­жен будет их вы­учить». (24)А тут не стихи, а проза, и не строч­ка­ми, а по­гон­ны­ми мет­ра­ми. (25)Через два года нашу общую пуб­ли­ка­цию Рудик над­пи­сал: «Бес­ко­неч­но­му Вик­то­ру Дмит­ри­е­ви­чу...»

(26)«Бес­ко­неч­ность» Вик­то­ра Дмит­ри­е­ви­ча стала оче­вид­ной для мно­гих в фев­ра­ле 1966 года, когда су­ди­ли Ан­дрея Си­няв­ско­го, его быв­ше­го сту­ден­та из се­ми­на­ра по Ма­я­ков­ско­му. (27)Ду­ва­ки­на вы­зва­ли в суд сви­де­те­лем. (28)И он ска­зал там то, что ска­зал бы у себя дома, на ка­фед­ре или в сту­ден­че­ской ауди­то­рии. (29)Он пом­нил Ан­дрю­шу с пер­вых за­ня­тий, когда тот вы­гля­дел ещё клас­си­че­ским гад­ким утен­ком. (30)Но время шло, и гад­кий утёнок на гла­зах пре­вра­тил­ся в пре­крас­но­го бе­ло­го ле­бе­дя... (31)Судья вы­нуж­ден был оста­но­вить сви­де­те­ля. (32)Для этого мрач­но­го места боль­ше под­хо­ди­ли дру­гие слова, ко­то­ры­ми, кста­ти, вовсю осы­па­ли Си­няв­ско­го и Да­ни­э­ля в га­зе­тах: по­дон­ки, обо­рот­ни, паск­ви­лян­ты, нрав­ствен­ные уроды, на­след­ни­ки Смер­дя­ко­ва... (33)Если бы Ду­ва­кин ими вос­поль­зо­вал­ся, если бы под­толк­нул сво­е­го вос­пи­тан­ни­ка за решётку, он вы­пол­нил бы долг со­вет­ско­го пре­по­да­ва­те­ля и кол­ле­ги по фил­фа­ку гор­ди­лись бы им. (34)А так на учёном со­ве­те они ско­пом осу­ди­ли его и по­тре­бо­ва­ли уво­лить за не­со­от­вет­ствие за­ни­ма­е­мой долж­но­сти. (35)Всё это за­се­да­ние мы про­то­ми­лись за две­рью. (36)Когда вышел Вик­тор Дмит­ри­е­вич, Зина Нов­лян­ская упря­мо за­мо­та­ла го­ло­вой: «Для нас вы со­от­вет­ству­е­те».

(37)...На окон­ча­ние уни­вер­си­те­та Вик­тор Дмит­ри­е­вич всем нам по­да­рил по книге Ма­я­ков­ско­го со сво­и­ми ком­мен­та­ри­я­ми, а на ти­ту­ле каж­до­му ука­зал его стра­ни­цу и строч­ки. (38)Вале Мар­ты­но­вой до­ста­лось: «По­слу­шай­те! (39)Ведь, если звёзды за­жи­га­ют  — зна­чит  — это кому-ни­будь нужно?» (40)Ма­ри­не: «Де­точ­ка, все мы не­множ­ко ло­ша­ди, каж­дый из нас по-сво­е­му ло­шадь». (41)А мне: «Ищите свой ко­рень и свой гла­гол, во тьму фи­ло­ло­гии влазь­те. (42)Смот­ри­те на жизнь без очков и шор».

(43)И я ста­ра­юсь. (44)Прав­да, когда сни­маю очки, почти ни­че­го не вижу.

(По В. В. Рад­зи­шев­ско­му*)

* Вла­ди­мир Вла­ди­ми­ро­вич Рад­зи­шев­ский (род. в 1942 г.)  — ли­те­ра­ту­ро­вед, ли­те­ра­тур­ный кри­тик, жур­на­лист.

(1)Мне было около две­на­дца­ти лет, когда я ослеп от го­ло­да. (2)Сле­по­та по­ра­зи­ла мои глаза зимой сорок вто­ро­го года, когда мы с ма­те­рью были эва­ку­и­ро­ва­ны в По­вол­жье. (3)К лету сорок вто­ро­го года зре­ние вер­ну­лось, но я был тогда как кост­ля­вый цыплёнок. (4)В июне я от­пра­вил­ся в де­рев­ню на­ни­мать­ся в кол­хоз, чтобы под­кор­мить­ся. (5)В кол­хоз меня взяли бы охот­но, тогда тре­бо­ва­лась любая пара рук. (6)Но опла­тить ра­бо­ту тру­до­дня­ми и про­дук­та­ми могли лишь осе­нью. (7)А мне нужно было есть уже сей­час, летом. (8)И тогда под­ска­за­ли мне пойти ра­бо­тать к бабке Анне Смир­но­вой в бо­га­тое волж­ское село Усть-Кур­дюм. (9)Бабка Анна со­гла­си­лась взять меня и обе­ща­ла кор­мить каж­дый день два раза, а в вос­кре­се­нье и три­жды. (10)И за это опре­де­ли­ла она мне дело: до­ста­вать воду из ко­лод­ца и по­ли­вать гряд­ки с огур­ца­ми.

(11)Усть-Кур­дюм стоит на горе. (12)Берег к Волге схо­дит кру­той, об­ры­ви­стый, мет­ров пять­де­сят вы­со­той, и ко­ло­дец во дворе был глу­би­ной по­бо­лее пя­ти­де­ся­ти мет­ров. (13)А ого­род у бабки был две ты­ся­чи квад­рат­ных мет­ров, два­дцать соток, и все эти квад­рат­ные метры она за­са­ди­ла огур­ца­ми. (14)И в то страш­ное, жар­кое, ис­пе­пе­ля­ю­щее лето я дол­жен был все огур­цы до по­след­не­го ку­сти­ка по­ли­вать обиль­но, утром и ве­че­ром еже­днев­но. (15)Это зна­чит, надо было под­нять с глу­би­ны, в ко­то­рой и воды-то не ви­дать было, до ста вёдер, от­не­сти их на гряды и раз­лить воду по лун­кам. (16)А в про­ме­жут­ках между утрен­ним и ве­чер­ним по­ли­вом надо было очи­стить, отрях­нуть все ли­стья от пыли и грязи, чтобы она не ме­ша­ла солн­цу осве­щать ли­стья и на­ли­вать огур­цы соком. (17)И вот я тас­кал на своих цып­ля­чьих ко­сточ­ках эти бес­ко­неч­ные вёдра и по­ли­вал эти бес­ко­неч­ные ряды огур­цов.

(18)Бабка Анна хо­ро­шо знала не толь­ко аг­ро­тех­ни­ку. (19)Ей была зна­ко­ма и пси­хо­ло­гия. (20)Го­ро­жа­не го­то­вы были пла­тить любые день­ги за до­во­ен­ную за­бы­тую не­ви­даль, за ска­зоч­ную рос­кошь  — за огур­цы, за вос­по­ми­на­ние о своём счаст­ли­вом про­шлом. (21)И она это знала вперёд и са­жа­ла у себя на участ­ке не кар­тош­ку, не просо, не лук, не жито, ко­то­рые нужны были го­лод­ным людям, как сама жизнь,  — по­то­му не са­жа­ла, что их сни­мешь один раз  — и конец, а огур­цы всё время идут волна за вол­ной, был бы полив, а сол­ныш­ка в По­вол­жье сколь­ко хо­чешь! (22)И она уво­зи­ла в город мешки огур­цов и при­во­зи­ла из го­ро­да мешки денег.

(23)А я тас­кал и тас­кал эти будто кир­пи­ча­ми на­гру­жен­ные вёдра, рвал свои мыш­чон­ки изо дня в день, из не­де­ли в не­де­лю без вы­ход­ных. (24)Прав­да, од­на­ж­ды дала она мне с какой-то ра­до­сти жа­ре­ных шква­рок, целое блюд­це (я чуть концы не отдал от этой не­при­выч­ной пищи), и од­на­ж­ды раз­ре­ши­ла в вос­кре­се­нье на лодке спла­вать на ост­ров: от­пу­сти­ла на­рвать и на­вя­лить сумку ди­ко­го луку нам с ма­те­рью на зиму.

(25)А ведь все эти ты­ся­чи руб­лей вы­рас­та­ли и устрем­ля­лись в её без­дон­ные мешки не толь­ко из бла­го­дат­ной земли, но и из моего не­по­силь­но­го дет­ско­го труда.

(26)Я видел, как са­мо­от­вер­жен­но ра­бо­та­ли от зари до зари кол­хоз­ни­ки: жен­щи­ны, ин­ва­ли­ды, ста­ри­ки и под­рост­ки,  — я видел, с каким ра­ду­ши­ем, с какой рус­ской от­кры­то­стью де­ли­лись они всем, чем могли, с эва­ку­и­ро­ван­ны­ми к ним го­ро­жа­на­ми. (27)А бабка Анна не упус­ка­ла свой слу­чай, она де­ла­ла день­ги…

(28)…А осе­нью я вер­нул­ся в город, мать устро­и­ла меня по­мощ­ни­ком на­лад­чи­ка на по­ши­воч­ную фаб­ри­ку, и я стал по­лу­чать ра­бо­чую кар­точ­ку и во­семь­сот грам­мов хлеба еже­днев­но. (29)И глав­ное, очень сер­деч­но от­но­си­лись ко мне швеи в цеху, они по­мо­га­ли сши­вать вечно рву­щи­е­ся ста­рые ремни на шки­вах и не нерв­ни­ча­ли, когда я не умел сразу на­ла­дить вклю­че­ние за­глох­нув­ше­го мо­то­ра. (30)Вот это были пра­виль­ные люди!..

(31)Про­шли с тех пор уже де­ся­ти­ле­тия, а я всё помню их доб­ро­ту.

(По Ю. А. Ан­дре­еву*)

* Юрий Ан­дре­евич Ан­дре­ев (1930−2009)  — со­вет­ский и рус­ский про­за­ик, ли­те­ра­ту­ро­вед, пуб­ли­цист.

(1)Де­ло­вой че­ло­век был так занят, что при по­яв­ле­нии Ма­лень­ко­го прин­ца даже го­ло­вы не под­нял.

— (2)Доб­рый день,  — ска­зал ему Ма­лень­кий принц.  — (3)Ваша па­пи­ро­са по­гас­ла.

— (4)Три да два  — пять, пять да семь  — две­на­дцать, две­на­дцать да три  — пят­на­дцать. (5)Доб­рый день. (6)Не­ко­гда спич­кой чирк­нуть. (7)Уф! (8)Итого, стало быть, пять­сот один мил­ли­он шесть­сот два­дцать две ты­ся­чи семь­сот трид­цать один.

— (9)Пять­сот мил­ли­о­нов чего?

— (10)А? (11)Ты ещё здесь? (12)Пять­сот мил­ли­о­нов... уж не знаю чего...

(13)У меня столь­ко ра­бо­ты! (14)Я че­ло­век серьёзный, мне не до бол­тов­ни!

— (15)Пять­сот мил­ли­о­нов чего?  — по­вто­рил Ма­лень­кий принц: спро­сив

о чём-ни­будь, он не успо­ка­и­вал­ся, пока не по­лу­чал от­ве­та.

(16)Де­ло­вой че­ло­век понял, что надо от­ве­тить, а то не будет ему покоя.

— (17)Пять­сот мил­ли­о­нов этих ма­лень­ких шту­чек, ко­то­рые ино­гда видны в воз­ду­хе.

— (18)Это что же, мухи?

— (19)Да нет же, такие ма­лень­кие, бле­стя­щие. (20)Кра­си­вые, зо­ло­тые.

(21)Вся­кий лен­тяй как по­смот­рит на них, так и раз­меч­та­ет­ся. (22)А я че­ло­век серьёзный. (23)Мне меч­тать не­ко­гда.

— (24)А, звёзды?

— (25)Вот-вот, звёзды.

— (26)Пять­сот мил­ли­о­нов звёзд? (27)Что же ты с ними де­ла­ешь?

— (28)Что делаю?

— (29)Да.

— (30)Ни­че­го не делаю, я ими вла­дею.

— (31)Вла­де­ешь звёздами?

— (32)Да.

— (33)А для чего тебе вла­деть звёздами?

— (34)Чтобы быть бо­га­тым.

— (35)А для чего быть бо­га­тым?

— (36)Чтобы по­ку­пать ещё новые звёзды, если их кто-ни­будь от­кро­ет.

— (37)А как можно вла­деть звёздами?

— (38)Звёзды чьи? – ворч­ли­во спро­сил делец.

— (39)Не знаю, ничьи.

— (40)Зна­чит, мои, по­то­му что я пер­вый до этого до­ду­мал­ся.

— (41)И этого до­воль­но?

— (42)Ра­зу­ме­ет­ся, этого до­воль­но. (43)Если ты найдёшь алмаз, у ко­то­ро­го нет хо­зя­и­на, зна­чит, он твой. (44)Если ты найдёшь ост­ров, у ко­то­ро­го

нет хо­зя­и­на, он твой. (45)Если тебе пер­во­му придёт в го­ло­ву какая-ни­будь

идея, ты берёшь на неё па­тент: она твоя. (46)Я вла­дею звёздами, по­то­му что

до меня никто не до­га­дал­ся ими за­вла­деть.

— (47)Вот это верно,  — ска­зал Ма­лень­кий принц.  — (48)А что же ты с ними де­ла­ешь?

— (49)Рас­по­ря­жа­юсь ими,  — от­ве­тил делец.  — (50)Счи­таю их и пе­ре­счи­ты­ваю. (51)Это, при­зна­юсь, для меня очень труд­но. (52)Но я че­ло­век серьёзный. (53)Од­на­ко Ма­лень­ко­му прин­цу этого было мало.

— (54)Если у меня есть шёлко­вый пла­ток, я могу по­вя­зать его во­круг шеи и уне­сти с собой,  — ска­зал он.  — (55)Если у меня есть цве­ток, я могу его со­рвать и уне­сти с собой. (56)А ты ведь не мо­жешь за­брать звёзды!

— (57)Нет, но я могу по­ло­жить их в банк.

— (58)Как это?

— (59)Сна­ча­ла счи­таю, потом пишу на бу­маж­ке, сколь­ко у меня звёзд.

(60)Потом кладу эту бу­маж­ку в ящик и за­пи­раю его на ключ.

— (61)И всё?

— (62)Этого до­воль­но.

(63)«За­бав­но и даже по­э­тич­но, но не так уж это серьёзно»,  — по­ду­мал Ма­лень­кий принц.

(64)Что серьёзно, а что не серьёзно,  — это Ма­лень­кий принц по­ни­мал по-сво­е­му, со­всем не так, как взрос­лые.

— (65)У меня есть цве­ток,  — ска­зал он,  — и я каж­дое утро его по­ли­ваю. (66)У меня есть три вул­ка­на, я каж­дую не­де­лю их про­чи­щаю. (67)Все три про­чи­щаю, и по­тух­ший тоже. (68)Мало ли что может слу­чить­ся. (69)И моим вул­ка­нам, и моему цвет­ку по­лез­но, что я ими вла­дею. (70)А звёздам от тебя нет ни­ка­кой поль­зы...

(71)Де­ло­вой че­ло­век от­крыл рот, но так и не нашёлся, что от­ве­тить.

(72)Ма­лень­кий принц от­пра­вил­ся даль­ше.

(По Ан­ту­а­ну де Сент-Эк­зю­пе­ри*)

* Ан­ту­ан де Сент-Эк­зю­пе­ри (1900–1944)  — зна­ме­ни­тый фран­цуз­ский пи­са­тель, поэт, эс­се­ист.

(1)Од­но­го вы­да­ю­ще­го­ся ге­рон­то­ло­га* спро­си­ли то, что по­ло­же­но у него спро­сить, на­вер­но, имея в виду диету и здо­ро­вый образ жизни, и он от­ве­тил: «Во-пер­вых, сле­ду­ет пра­виль­но вы­брать себе ро­ди­те­лей».

(2)После се­ми­де­ся­ти, выйдя на­ко­нец на пен­сию, мама стала очень ре­ши­тель­ной ста­руш­кой. (3)Всё-таки дитя своей эпохи, мыс­ли­ла не иначе как в пя­ти­лет­ках. (4)Когда ей стук­ну­ло семь­де­сят пять, она гордо за­яви­ла, что те­перь она самая стар­шая, по­то­му что у нас в роду никто ещё этот рубеж не пе­ре­хо­дил. (5)К вось­ми­де­ся­ти­ле­тию она бро­си­ла ку­рить, по­то­му что, когда зачем-то по­лез­ла на стул, у неё за­кру­жи­лась го­ло­ва, и это её на­сто­ро­жи­ло. (6)И толь­ко тогда до меня дошло и вос­хи­ти­ло: она опять по­сту­пи­ла на ра­бо­ту. (7)Мама все­гда гор­ди­лась тем, что она про­фес­си­о­нал. (8)Те­перь её про­фес­си­ей стала жизнь. (9)Своим ста­ре­ю­щим сы­но­вьям она за­ра­ба­ты­ва­ла уже не на жизнь, а саму жизнь: спо­соб­ность про­жить не мень­ше.

(10)Как мо­ло­дой спе­ци­а­лист, она не из­бе­жа­ла оши­бок. (11)Чем не­мощ­ней она ста­но­ви­лась, тем на­стой­чи­вей от­бы­ва­ла срок. (12)Ни­ко­гда ни­че­го не по­про­сить и ни у кого не одал­жи­вать­ся  — из­бы­точ­ная са­мо­сто­я­тель­ность её и под­ве­ла: каж­дый день ставя себе цель и не­уклон­но к ней стре­мясь, имен­но с неё она и на­ча­ла па­дать, ломая то руку, то ногу, му­же­ствен­но вы­ка­раб­ки­ва­ясь и ломая снова.

(13)Так ей ис­пол­ни­лось во­семь­де­сят пять, и она взяла уста­нов­ку на де­вя­но­сто. (14)Но её бес­по­ко­и­ла нога. (15)Точ­нее, один на ней палец. (16)Со­су­ды, воз­раст… всё это пу­га­ло. (17)Мама была не­транс­пор­та­бель­на. (18)Хи­рург ска­зал, что если его при­ве­зут и от­ве­зут, то он по­смот­рит.

(19)Ему это было не­ко­гда и некста­ти  — куда-то ещё ехать. (20)Но уж очень за меня про­си­ли. (21)Не­до­воль­но­го и уста­ло­го от бес­сон­ной ночи не то за хи­рур­ги­че­ским, не то за празд­нич­ным сто­лом, привёз я его. (22)Осмотр длил­ся ми­ну­ту. (23)Он по­со­ве­то­вал про­ти­рать спир­ти­ком. (24)Денег ка­те­го­ри­че­ски не взял: мамин слу­чай не стоил его вы­зо­ва. (25)И имен­но тут, от его не­при­вет­ли­во­сти, я по­ве­рил в его ве­ли­кую ре­пу­та­цию и всё-таки спро­сил на­пря­мую…

— (26)Умрёт не от этого,  — прямо взгля­нув мне в глаза, не­хо­тя бурк­нул он.

(27)Я успо­ко­ил­ся, перевёл дух и вско­ре по­ехал со­про­вож­дать сво­е­го две­на­дца­ти­лет­не­го Ваню в Аб­ха­зию, к морю. (28)Дав­нень­ко я у него не был, у моря… (29)С ма­ми­но­го вось­ми­де­ся­ти­ле­тия, от­ме­чен­но­го так счаст­ли­во в той же Аб­ха­зии.

(30)И вот, вы­хо­дя с этим тре­пе­том пер­во­го в се­зо­не огур­ца на пляж, гор­дясь своим сын­ком, не­тер­пе­ли­во стас­ки­вая на ходу фу­фай­ку через го­ло­ву…

(31)На­тель­ный крест у меня был осо­бый, ка­мен­ный, по­да­рен­ный мне моим луч­шим дру­гом и крёстным, освящённый в Иор­да­не… (32)Мо­но­лит­ный, тол­стый, он со­скольз­нул с шеи, за­це­пив­шись, долж­но быть, за фу­фай­ку…

(33)И вот, падая с мет­ро­вой всего вы­со­ты на бе­ло­ва­тый, по­ри­стый и при­сы­пан­ный пе­соч­ком бетон сту­пень­ки, он рас­ка­лы­ва­ет­ся на ку­соч­ки, как рю­моч­ка.

(34)И не успел я дойти до моря, как меня вспо­лошённо по­зва­ли об­рат­но в кор­пус, к те­ле­фо­ну…

(35)«Пока мама жива, мы мо­ло­ды»,  — го­во­рят на Кав­ка­зе.

(По А. Г. Би­то­ву**)

*Ге­рон­то­лог  —спе­ци­а­лист в об­ла­сти ге­рон­то­ло­гии, науки, ко­то­рая изу­ча­ет про­цесс ста­ре­ния че­ло­ве­ка и раз­ра­ба­ты­ва­ет спо­со­бы за­мед­лить этот про­цесс.

**Ан­дрей Ге­ор­ги­е­вич Битов (1937–2018)  — рус­ский пи­са­тель, поэт, сце­на­рист, пе­да­гог, один из ос­но­ва­те­лей пост­мо­дер­низ­ма в рус­ской ли­те­ра­ту­ре.

(1)На празд­нич­ном кон­цер­те в Сер­пу­хо­ве я пошла в зал по­смот­реть ве­ло­фи­гу­ри­стов Ва­си­лье­вых, ко­то­рые ис­пол­ня­ли новый трюк. (2)По до­ро­ге в Сер­пу­хов в ав­то­бу­се они по­ка­за­ли мне фото ра­бо­че­го мо­мен­та этого но­ме­ра. (3)На пле­чах у си­дев­ше­го на ве­ло­си­пе­де Во­ло­ди стоит его партнёр Глеб, а на пле­чах у Глеба, вы­тя­нув­шись в струн­ку,  — Лида.

— (4)Ну, а в чём же трюк?  — спро­си­ла я.

(5)Во­ло­дя, по­смот­рев на меня так, как смот­рят на че­ло­ве­ка, в ум­ствен­ных спо­соб­но­стях ко­то­ро­го со­мне­ва­ют­ся, ска­зал: «(6)Ве­ло­си­пед едет...»

(7)Я вошла в зал, когда Во­ло­дя на ве­ло­си­пе­де делал круг. (8)Потом на ходу ему на плечи вспрыг­нул Глеб, потом на под­нож­ке ве­ло­си­пе­да ока­за­лась Лида, ко­то­рая в один миг, как по лест­ни­це, взо­бра­лась сна­ча­ла на спину Во­ло­ди, затем на плечи Глеба и вы­тя­ну­лась, под­няв одну руку. (9)Ве­ло­си­пед стал на­би­рать ско­рость.

(10)Зал замер. (11)И тут Лида за­де­ла го­ло­вой де­ко­ра­цию, ви­сев­шую под по­тол­ком. (12)От не­ожи­дан­но­сти де­вуш­ка кач­ну­лась и на­ча­ла па­дать. (13)Глеб пы­тал­ся по­мочь ей вы­тя­нуть­ся, но ему не уда­лось это, и они оба стали мед­лен­но ва­лить­ся назад. (14)Я ви­де­ла на­пряжённые руки и спину Во­ло­ди, не­ве­ро­ят­ные уси­лия всех трёх вы­ров­нять по­ло­же­ние.

(15)И вот, под­чи­ня­ясь уси­ли­ям их воли и му­ску­лов, пи­ра­ми­да стала вы­прям­лять­ся. (16)Но, вы­пря­мив­шись, они не смог­ли удер­жать­ся в нуж­ном им по­ло­же­нии и те­перь стали ва­лить­ся вперёд и, что самое страш­ное, из круга дви­же­ния...

(17)Тот, кто ездит на ве­ло­си­пе­де, знает ос­нов­ной прин­цип езды: в какую сто­ро­ну па­да­ешь, в ту и нужно по­во­ра­чи­вать руль. (18)Во­ло­де по­вер­нуть руль было не­ку­да, так как те­перь на­клон был туда, где была ор­кест­ро­вая яма.

(19)Глеб и Лида мед­лен­но и не­умо­ли­мо па­да­ли вперёд. (20)Это зна­чит уве­чье, может быть, даже смерть. (21)Не­об­хо­ди­мо было сде­лать так, чтобы они упали не в яму, а на сцену. (22)А даль­ше про­изо­шло сле­ду­ю­щее.

(23)Во­ло­дя ско­ман­до­вал «ап» и, от­толк­нув­шись от пе­да­лей ве­ло­си­пе­да, через руль прыг­нул в ор­кест­ро­вую яму. (24)Таким об­ра­зом, Глеб, по­те­ряв плечи, на ко­то­рых он стоял, очу­тил­ся на полу, у самой рампы. (25)От не­ожи­дан­но­го при­зем­ле­ния Глеба Лида, сто­яв­шая у него на пле­чах, толь­ко слег­ка кач­нув­шись, спрыг­ну­ла и вста­ла на самом краю рампы.

(26)Зал ревел от вос­тор­га, а Глеб и Лида, улы­ба­ясь пуб­ли­ке, ис­ка­ли гла­за­ми Во­ло­дю. (27)А ви­нов­ник спа­се­ния, очу­тив­шись в ор­кест­ро­вой яме, скрыл­ся под сце­ной и через се­кун­ду по­явил­ся на сцене, рас­кла­ни­ва­ясь как ни в чём не бы­ва­ло. (28)Раз­да­лись новая буря ап­ло­дис­мен­тов и крики «бис».

(29)Под не­смол­ка­е­мые ап­ло­дис­мен­ты зри­те­лей трюк был по­вторён, но, ра­зу­ме­ет­ся, без прыж­ка в ор­кестр.

(30)Всё это про­изо­шло в те­че­ние двух минут, и даже не все сто­я­щие за ку­ли­са­ми актёры по­ня­ли, что про­изо­шло, не го­во­ря уже о зри­те­ле.

(31)Те, кто понял, ду­ма­ли: это боль­шое сча­стье, что сей­час около Дома куль­ту­ры не стоит «ско­рая по­мощь», ду­ма­ли, что жизнь че­ло­ве­че­ская  — ко­пей­ка и что про­фес­сия ак­ро­ба­тов схожа с про­фес­си­ей минёров...

(32)Когда после кон­цер­та мы ехали в нашем ав­то­бу­се в Моск­ву, жена во­ди­те­ля вос­тор­жен­но го­во­ри­ла: «(33)За­ме­ча­тель­ный се­год­ня был кон­церт, толь­ко жаль, что Ва­си­льев на бис не сде­лал пры­жок в ор­кестр.

(34)С прыж­ком ин­те­рес­нее!»

(По Е. Б. Ауэр­бах*)

* Ели­за­ве­та Бо­ри­сов­на Ауэр­бах (1912–1995)  — со­вет­ская ак­три­са те­ат­ра и кино, эст­ра­ды, пи­са­тель­ни­ца. На­род­ная ар­тист­ка РСФСР.

(1)Проснул­ся Ни­ко­лай Яко­вле­вич Исаев и сразу вспом­нил, что се­год­ня ему пред­сто­ит пер­вый раз в жизни пры­гать с па­ра­шю­том. (2)Вспом­нил и за­вол­но­вал­ся.

(3)Когда-то давно, в дет­стве, он храб­ро пры­гал и со стула, и со стола, и даже со шкафа, пры­гал с вы­со­кой ветки в пруд, с крыши своей избы в снеж­ный су­гроб, с сарая  — в сено, но с па­ра­шю­том из-под самых об­ла­ков  — ни­ко­гда. (4)И ему стало страш­но!

(5)Чтобы никто не до­га­дал­ся о его стра­хе, Ни­ко­лай решил весь день перед прыж­ка­ми улы­бать­ся, но тут же по­чув­ство­вал, что рядом с ним под ши­не­лью дро­жит сол­дат Карасёв, ко­то­ро­го все на­зы­ва­ли Селёдки­ным и ко­то­рый тоже се­год­ня дол­жен будет пер­вый раз в жизни пры­гать с па­ра­шю­том  — на­вер­ное, по­это­му дро­жит от стра­ха.

(6)После подъёма все сол­да­ты вы­бе­жа­ли на за­ряд­ку. (7)И в то утро Ни­ко­лай осо­бен­но бодро бегал, так что никто из сол­дат или офи­це­ров даже по­ду­мать не мог, что он бо­ит­ся пры­гать. (8)А Селёдкин тру­сил за ним вялой трус­цой и думал, какую бы ему при­ду­мать не­прав­ду, чтобы увиль­нуть от прыж­ков.

(9)Через час после уклад­ки па­ра­шю­тов сол­да­ты Исаев и Карасёв уже ша­га­ли по по­ле­вой до­ро­ге на прыж­ки. (10)За спи­ной у каж­до­го на лям­ках висел уло­жен­ный па­ра­шют.

(11)Скоро они уви­де­ли, как из-за леса под­ни­ма­ет­ся аэро­стат. (12)Де­сант­ни­ки в шутку на­зы­ва­ли его «кол­ба­сой». (13)Он дей­стви­тель­но был похож на боль­шую тол­стую кол­ба­су, толь­ко се­реб­ря­но­го цвета, под ко­то­рой на четырёх креп­ких ка­на­тах ви­се­ла лёгонь­кая от­кры­тая ка­бин­ка.

(14)Как толь­ко Карасёв уви­дел в небе эту «кол­ба­су» и вы­прыг­нув­ших от­ту­да трёх па­ра­шю­ти­стов, он тут же ска­зал:

— (15)У меня болит живот.

— (16)А прыж­ки?  — спро­сил Коля.

(17)Но Карасёв толь­ко ру­ка­ми развёл:

— (18)Если бы не живот, я бы це­лы­ми днями толь­ко и пры­гал!  — и по­хло­пал Ни­ко­лая по плечу.  — (19)Ты иди, Исаев, не бойся. (20)А я  — к док­то­ру.

(21)«Стру­сил...»  — по­ду­мал Коля и, чтобы са­мо­му было не очень страш­но, сло­жил губы тру­боч­кой и за­сви­стел пе­сен­ку.

(22)И вот он шёл и смот­рел, как за лесом спус­ка­ют­ся белые па­ра­шю­ты. «(23)И я смогу так прыг­нуть, не ис­пу­га­юсь. (24)Что я  — рыжий?!»  — по­ду­мал Коля и за­сме­ял­ся: он вспом­нил, что во­ло­сы-то у него дей­стви­тель­но рыжие.

(25)А при­мер­но через час Коля Исаев со­вер­шил свой пер­вый в жизни пры­жок с па­ра­шю­том.

(26)Ко­неч­но, всё по­лу­чи­лось не так про­сто.

(27)Пока Коля под­хо­дил к се­реб­ри­сто­му аэро­ста­ту, пока уса­жи­вал­ся в тес­ную ка­бин­ку, ему не было страш­но. (28)Но когда аэро­стат ока­зал­ся ввер­ху, а земля оста­лась да­ле­ко внизу  — страх вер­нул­ся.

— (29)При­стег­нуть вы­тяж­ную фалу!  — ско­ман­до­вал ин­струк­тор стро­го. (30)Коля при­стег­нул крю­чок-ка­ра­бин за коль­цо. (31)Те­перь оста­ва­лось толь­ко ждать ко­ман­ды и пры­гать.

(32)Коля вспом­нил слова ге­не­ра­ла, с ко­то­рым ви­дел­ся не­дав­но, о том, что тот тоже бо­ит­ся пры­гать, хотя делал это много раз, но страх можно по­бе­дить улыб­кой, и... улыб­нул­ся.

— (33)Чему это вы улы­ба­е­тесь?  — спро­сил у Ни­ко­лая Яко­вле­ви­ча стро­гий ин­струк­тор.  — (34)Вам что  — ве­се­ло?

— (35)Ага, – ска­зал Коля.  — (36)Очень!

— (37)Смель­чак!  — уди­вил­ся ин­струк­тор и рас­пах­нул перед Колей двер­цу ка­би­ны.  — (38)При­го­то­вить­ся!

(39)Коля встал со ска­ме­еч­ки, сту­пил на порог, гля­нул вниз, и у него даже ды­ха­ние пе­ре­хва­ти­ло: с такой вы­со­ты он ни­ко­гда ещё не видел землю.

(40)Там внизу, да­ле­ко-да­ле­ко, ле­жа­ло ров­ное зелёное поле, не­мно­го в сто­ро­не сто­я­ли ма­лю­сень­кие, как иг­ру­шеч­ные, дома де­рев­ни, на лугу пас­лись ма­лю­сень­кие ко­ро­вы, а за лугом рос ма­лю­сень­кий лес, по до­ро­ге ехал ма­лю­сень­кий гру­зо­вик и шли ма­лю­сень­кие люди, и было очень-очень тихо, толь­ко слег­ка по­скри­пы­ва­ли ка­на­ты над го­ло­вой.

(41)Потом в этой ти­ши­не Коля услы­шал, как за­ра­бо­та­ла какая-то ма­ши­на: тук-тук, тук-тук, тук-тук...

(42)И вдруг он понял, что ни­ка­кая это не ма­ши­на, а его соб­ствен­ное серд­це.

(43)В эту самую се­кун­ду ин­струк­тор за его спи­ной гром­ко ско­ман­до­вал:

— (44)Пошёл!

(45)Коля хотел прыг­нуть, но его са­по­ги как будто при­кле­и­лись к полу.

(46)Тогда ин­струк­тор со­всем не­мно­го помог ему  — ле­гонь­ко толк­нул в плечо.

(47)И Коля по­ле­тел вниз.

(По Я. А. Се­ге­лю*)

* Яков Алек­сан­дро­вич Сéгель (1923–1995)  — со­вет­ский актёр, ки­но­ре­жиссёр и сце­на­рист, про­за­ик, на­род­ный ар­тист РСФСР.

(1)Сколь­ко себя помню, меня за­го­ня­ли в по­стель ровнёхонь­ко в по­ло­ви­не де­ся­то­го. (2)А книж­ки от­би­ра­ли, и если я про­но­сил что-либо не­ле­галь­но, то в самый увле­ка­тель­ный мо­мент под­оде­яль­но­го чте­ния бес­шум­но от­па­хи­ва­лась за­на­вес­ка  — я спал на кухне, на де­ре­вян­ном топ­ча­не, по­кры­том то­нень­ким мат­ра­си­ком, на­би­тым со­ло­мой,  — кто-то воз­ни­кал в проёме, и книж­ка изы­ма­лась. (3)А спать мне не хо­те­лось то ли по при­чи­не упрям­ства и са­мо­утвер­жде­ния, то ли из-за того, что я был взба­ла­му­чен уже про­чи­тан­ным. (4)Как бы там ни было, я не слиш­ком рас­стра­и­вал­ся. (5)Во-пер­вых, по­то­му, что по­доб­ное про­ис­хо­ди­ло еже­днев­но, а во-вто­рых  — и это глав­ное  — у меня в за­па­се было ещё одно увле­ка­тель­ней­шее за­ня­тие: я при­ду­мы­вал себе сны.

(6)Ах, какие это были сны, если, ко­неч­но, мне везло и они в самом деле про­хо­ди­ли пе­ре­до мною, как на экра­не! (7)При­знать­ся, это слу­ча­ет­ся со мной и сей­час, хотя воз­раст  — как бы это по­изящ­нее вы­ра­зить­ся  — внёс су­ще­ствен­ные кор­рек­ти­вы в мои сце­на­рии снов. (8)В дет­стве я меч­тал об­ре­сти спо­соб­ность ока­зать­ся в лю­би­мых кни­гах и не толь­ко зримо уви­деть их ге­ро­ев, но и за­про­сто по­об­щать­ся с ними. (9)С Пи­те­ром Ма­ри­цем, юным буром из Транс­ва­а­ля, с не­уго­мон­ным бретёром д'Ар­та­нья­ном, со зна­ме­ни­тым пи­ра­том ка­пи­та­ном Флин­том или кня­зем Се­реб­ря­ным. (10)В дет­стве я свято верил, что в кни­гах из­ла­га­ют­ся ис­то­ри­че­ские со­бы­тия, что их герои  — в самом деле су­ще­ство­вав­шие и, что самое лю­бо­пыт­ное, про­дол­жа­ю­щие су­ще­ство­вать люди, с ко­то­ры­ми можно за­про­сто встре­тить­ся где-то там, вне ре­аль­но­сти, но впол­не ре­аль­но. (11)Потом это про­шло (может быть, к со­жа­ле­нию?), я стал со­чи­нять нечто близ­кое к дей­стви­тель­но­сти и

за­пи­сы­вать это «нечто», а ощу­ще­ние  — будто чу­точ­ку обо­крал себя. (12)И стал куда бед­нее, чем в го­лод­ном дет­стве…

(13)Да, те­перь я меч­таю об ином, но столь же не­ре­аль­ном, по­то­му что меч­тать ре­аль­но  — не­ин­те­рес­но, по­верь­те. (14)Меч­тать, по­доб­но Ко­рей­ке, о том, что я найду тол­стый бу­маж­ник, на­би­тый со­тен­ны­ми? (15)Глупо.

(16)Мечты бес­цен­ны сами по себе хотя бы по­то­му, что спо­соб­ность меч­тать – оско­лок уте­рян­но­го дет­ства. (17)Кро­хот­ный, как брил­ли­ант, и свер­ка­ю­щий, как брил­ли­ант. (18)А ведь че­ло­век живёт толь­ко в дет­стве своём. (19)Толь­ко. (20)В юно­сти он – су­е­тит­ся, в зре­ло­сти  — оза­бо­чен, в ста­ро­сти  — раним. (21)Вот по­че­му мечты для меня  — про­сто спо­соб про­дол­же­ния жизни. (22)Все­гда что-то обе­ща­ю­щей и ни­ко­гда не вы­пол­ня­ю­щей своих обе­ща­ний. (23)Может быть, имен­но в этом и за­клю­ча­ет­ся её пре­лесть? (24)Как знать, как знать…

(25)Так что  — меч­тай­те. (26)Если упор­но о чём-то меч­тать, то мечта об­ре­та­ет зыб­кие черты не­ре­аль­ной ре­аль­но­сти, и вы снова к чему-то стре­ми­тесь, снова чего-то ждёте, снова чего-то же­ла­е­те. (27)Но ведь спо­соб­ность чего-то ждать и же­лать и есть ос­но­ва нашей жизни.

(28)На­при­мер, же­ла­ние за­гля­нуть за го­ри­зонт. (29)У че­ло­ве­ка все­гда два равно не­до­сти­жи­мых го­ри­зон­та: бу­ду­щее и про­шлое. (30)В бу­ду­щее за­гля­ды­вать тре­вож­но, а тре­во­га перед сном  — га­ран­тия тяжёлых сно­ви­де­ний. (31)И я за­гля­ды­ваю за вто­рой, да­ро­ван­ный толь­ко че­ло­ве­ку го­ри­зонт. (32)В про­шлое. (33)Оно проч­но при­кры­то тол­стым льдом про­жи­тых веков, а по­то­му вечно спо­кой­но и без­мя­теж­но. (34)Оно  — БЫЛО, но ведь было! (35)А «БЫЛО»  — всего лишь одна из форм гла­го­ла «ЕСТЬ».

(по Б.Л. Ва­си­лье­ву*)

* Борис Льво­вич Ва­си­льев (1924–2013)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель и сце­на­рист.

(1)По­сре­ди почти кос­ми­че­ской тьмы не­ве­де­ния, за­бве­нию рав­но­го и с за­бве­ни­ем сли­то­го, тьмы, в ко­то­рой бук­валь­но тонет, захлёбы­ва­ясь, моё ран­нее дет­ство, есть от­дель­ные звёзды  — вне­зап­ные, ред­кие, но рез­кие круги освещённого вдруг про­стран­ства. (2)Ред­кое из­бран­ное вол­шеб­но­го фо­на­ря па­мя­ти.

(3)Помню, как тёмным,  — нет,  — ог­ни­сто-синим ве­че­ром отец и мать, а с ними и я вошли в ма­га­зин, рас­по­ло­жен­ный в ниж­нем этаже од­но­го из боль­ших го­род­ских домов. (4)Ма­га­зин был боль­шой квад­рат­ной ком­на­той, низко си­дя­щей и пла­ва­ю­щей в по­лу­мра­ке, а слева от входа сиял  — круп­ным пла­ном  — ак­ва­ри­ум с крас­ны­ми и зо­ло­ты­ми ры­ба­ми. (5)Ни­ко­гда ни­че­го по­хо­же­го я не ви­ды­ва­ла! (6)Ро­ди­те­ли пошли и по­лу­рас­тво­ри­лись где-то да­ле­ко в су­мра­ке, у при­лав­ка (где был даже, может быть, и про­да­вец, по­ду­мы­ва­ю­щий о за­кры­тии лавок на ночь). (7)Я же не­мед­лен­но при­ко­ва­лась (нет, не носом, а толь­ко бла­го­го­ве­ю­щим взгля­дом!) к рыбам, ко­то­рые до­воль­но смело рас­смат­ри­ва­ли меня в от­вет­ном по­ряд­ке. (8)Я ещё не знала, что такое «ак­ва­ри­ум», но общее впе­чат­ле­ние от него  — стек­ло, свет, вода, блеск и си­я­ние кра­сок  — меня за­во­ро­жи­ло.

(9)Помню ещё один зим­ний вечер… (10)Я еду на сан­ках. (11)Мама везёт. (12)От­странённый от этой долж­но­сти, отец ша­га­ет рядом. (13)Было, пом­нит­ся, не столь­ко темно, сколь­ко сине от удач­но­го сов­па­де­ния пер­вой ве­чер­ней мглы со све­же­на­метённым сне­гом, по ко­то­ро­му там и сям пе­ре­ска­ки­ва­ли и  — да­ле­ко, ши­ро­ко  — «ве­е­ром» раз­бе­га­лись от нас цвет­ные мо­роз­ные искры. (14)Очень за­ни­ма­тель­ные для меня цвет­ные искры! (15)Но, впро­чем, лю­бо­зна­тель­ность моя была всё ещё какая-то по­лу­дре­мот­ная, чем-то не­до­воль­ная и почти пе­чаль­ная. (16)Да, искры меня даже очень устра­и­ва­ли! (17)Но к ним, как мне ка­за­лось, по­ла­га­лось и тре­бо­ва­лось ещё что-то  — важ­ное, глав­ное. (18)Бы­ва­ет ли оно? (19)А может быть, всего того, что я со­гла­си­лась бы счи­тать важ­ным и глав­ным, во­об­ще не бы­ва­ет? (20)Но тут, спра­ва от нашей тро­пин­ки, за­вид­не­лось боль­шое, из крас­ных кир­пи­чей вы­стро­ен­ное двух­этаж­ное зда­ние в виде ши­ро­кой пе­чат­ной буквы П. (21)«Буква» была от­кры­та с нашей сто­ро­ны, и вся пло­щад­ка (да нет,  — почти пло­щадь!), об­ра­зу­е­мая тремя её сте­на­ми, была све­же­за­вью­же­на не то что «дев­ствен­ным», а даже, я ска­за­ла бы, со­всем свя­тым сне­гом.

(22)В окнах обоих эта­жей толь­ко кое-где усмат­ри­вал­ся свет. (23)В целом же зда­ние за­пом­ни­лось мне це­ли­ком по­гружённым во мрак на­сту­пав­шей ночи. (24)И толь­ко в самой его се­ре­ди­не одно-един­ствен­ное окно, очень ши­ро­кое, на­вер­но по­лу­под­валь­ное, от­кро­вен­но пы­ла­ло све­том, как пе­ще­ра цик­ло­пов! (25)Среди ночи, зимы, без­дей­ствия  — дей­ству­ю­щий ок­но­вул­кан!

(26)И что же я уви­де­ла в том окне, си­я­ю­щем на дне снеж­ной пло­ща­ди? (27)На крас­но-зо­ло­том фоне света-пла­ме­ни сно­ва­ли и дви­га­лись, что-то делая, по­ва­ра и по­ва­ря­та в на­сто­я­щих белых по­вар­ских кол­па­ках! (28)В кол­па­ках, рас­ши­ря­ю­щих­ся квер­ху так ин­те­рес­но и за­ни­ма­тель­но! (29)И уви­ден­ных мной впер­вые! (30)То были тол­стые, туч­ные (как пра­ви­ло) стар­шие по­ва­ра, по­ва­ра сред­ней ком­плек­ции и, как я уже ска­за­ла, особо от­ме­чен­ные вос­тор­гом моего от­кры­тия малые по­ва­ря­та. (31)Их самих было че­ло­век де­вять-де­сять (взрос­лых и детей), но ведь ещё сверх того  — их на ред­кость вы­ра­зи­тель­ные тени про­но­си­лись ино­гда по стек­лу, жаром го­ря­ще­му за решёткой,  — и тогда их полку при­бы­ва­ло! (32)А ведь если от­дель­но си­лу­эты  — хо­ро­шо, если от­дель­но по­ва­ра  — ещё, может быть, лучше, то по­ва­ра с си­лу­эта­ми впе­ре­меш­ку, бе­га­ю­щие и как бы тан­цу­ю­щие с ними вме­сте,  — это уже был верх всего, на что я могла рас­счи­ты­вать! (33)О, те­перь мне их на­дол­го хва­тит! (34)Те­перь я раз­бо­га­те­ла.

(35)Итак, мой сек­рет­ный внут­рен­ний мир  — он не был каким-ни­будь вы­зы­ва­ю­щим: он всё ещё никак не шумел, но он на­чи­нал за­се­лять­ся и за­се­лять­ся всё плот­нее, тес­нее… (36)И окно-театр, в ко­то­ром живые по­ва­ра пля­са­ли вме­сте со сво­и­ми те­ня­ми, на­бе­гав­ши­ми на пла­мен­ное стек­ло,  — живые с на­ри­со­ван­ны­ми рядом,  — яви­лось такой важ­ной вехой моего зем­но­го стран­ствия в самом на­ча­ле его, что, быть может, кому-то это по­ка­жет­ся даже смеш­ным.

(37)При всех воз­мож­ных скид­ках на при­чу­ды ма­ло­лет­не­го во­об­ра­же­ния по­доб­ный тип «от­кры­тий», может быть, и вправ­ду сме­шон! (38)По­ря­доч­ные люди, вон, от­кры­ва­ют за­ко­ны, элик­си­ры, за­ли­вы, про­ли­вы, ост­ро­ва, земли и звёзды, а я-то от­кры­ла… лишь не­сколь­ко че­ло­век по­ва­ров, ра­бо­та­ю­щих в ве­чер­нюю смену, не более! (39)Но… судя по не­объ­ят­ным раз­ме­рам и вы­со­ко­му ка­че­ству моего вос­тор­га в тот вечер, я, ви­ди­мо, всё же узна­ла тогда, что ис­пы­ты­ва­ет про себя на­сто­я­щий, на­пав­ший на новую мысль изоб­ре­та­тель или поражённый ве­ли­ким пей­за­жем под­лин­ный пу­те­ше­ствен­ник.

(По Н. Н. Мат­ве­е­вой*)

* Но­вел­ла Ни­ко­ла­ев­на Мат­ве­е­ва (1934–2016)  — со­вет­ская и рос­сий­ская по­этес­са, про­за­ик, пе­ре­вод­чи­ца, бард, дра­ма­тург, ли­те­ра­ту­ро­вед.

(1)Пляж был пуст. (2)Дру­зья про­шли на самый край мола¹ и по­сто­я­ли там, не в силах ото­рвать взгля­да от за­ка­та. (3)Солн­це, как купол ска­зоч­но­го двор­ца, воз­вы­ша­лось над свер­ка­ю­щим го­ри­зон­том. (4)Через всё море, слов­но след от удара бичом, тя­ну­лась крас­ная дро­жа­щая по­ло­са.

  — (5)Вред­ное зре­ли­ще  — закат,  — ска­зал Мак­си­мов.

  — (6)А по-моему, пре­крас­ное,  —от­ве­тил Саша Зе­ле­нин.

  — (7)А по-моему, вред­ное. (8)Утра­чи­ва­ет­ся уве­рен­ность. (9)Ка­жет­ся, что за го­ри­зон­том рас­ки­ну­лась пре­крас­ная не­ве­до­мая стра­на, где го­во­рят на вы­со­ких тонах и все взвол­но­ван­ны и очень счаст­ли­вы. (10)Но на самом-то деле её нет.

  — (11)По­плы­ли, про­ве­рим?

(12)Они разом бро­си­лись в воду. (13)Мак­си­мов огля­нул­ся и обвёл гла­за­ми хвой­ную дугу Ка­рель­ско­го пе­ре­шей­ка, окаймлённую снизу жёлтой по­лос­кой пля­жей. (14)Это был Тёплый берег, где в этот час ты­ся­чи людей го­то­ви­ли ужин.

  — (15)О, ра­дость бытия!  —за­го­ло­сил Алек­сей.

(16)Рядом вы­ныр­нул Сашка с вы­та­ра­щен­ны­ми гла­за­ми и от­кры­тым ртом.

  — (17)Ру­би­ны из ска­зоч­ной стра­ны!  —крик­нул он, уда­ряя ла­до­нью по воде.

(18)Они вер­ну­лись к молу и усе­лись на же­лез­ной лест­ни­це.

  — (19)Через два дня вы­хо­дить на ра­бо­ту, а Владь­ка ещё не вер­нул­ся,  — ска­зал Алек­сей.

(20)Саша вздох­нул:

  — (21)А мне по­сле­зав­тра вы­дви­гать­ся в свою тьму­та­ра­кань.

(22)По­след­ние ка­ни­ку­лы, про­щай­те...

  — (23)Да не езди ты туда.

  — (24)Как это так?

  — (25)А так. (26)Папа Зе­ле­нин на­де­ва­ет чёрную трой­ку, идёт в горздрав­от­дел  —и дело в шляпе. (27)Не­де­ля угры­зе­ний со­ве­сти в вы­со­ко­идей­ном се­мей­стве, а потом жизнь про­дол­жа­ет­ся!

  — (28)Не пори че­пу­хи, Алёшка.

  — (29)Тебе очень хо­чет­ся ехать?

  — (30)Нет!  — сер­ди­то от­ре­зал Зе­ле­нин.

  — (31)Ещё бы! (32)Ведь ты го­ро­жа­нин до мозга ко­стей, потом­ствен­ный ин­тел­ли­ген­тик. (33)Ты же бу­дешь в мед­ве­жьей дыре, в глу­хо­ма­ни, хотя и не­да­ле­ко от Ле­нин­гра­да. (34)А всё из-за того, что, как ты го­во­ришь, место су­до­во­го врача пе­ре­хва­ти­ли.

  — (35)Я тебе прав­ду скажу. (36)Никто у меня места не пе­ре­хва­ты­вал.

(37)Про­сто на рас­пре­де­ле­нии я услы­шал, что в этом посёлке два года не было врача, и по­про­сил туда на­зна­че­ние.

  — (38)Браво!  — доб­ро­душ­но съяз­вил Мак­си­мов.  — (39)Твоё имя за­пи­шут зо­ло­том в ан­на­лах…

  — (40)Сутки езды от Ле­нин­гра­да, и нет врача – позор! (41)По­ехать туда  — это мой граж­дан­ский долг.

(42)Мак­си­мов не по­ни­мал, зачем он за­те­ял такой раз­го­вор на­по­сле­док, но что-то его под­мы­ва­ло пе­ре­чить Сашке, ко­то­ро­го он на самом деле очень любил и ува­жал.

  — (43)Иди к чёрту!  — ска­зал он.  — (44)Про­тив­но слу­шать! (45)Тоже мне ор­то­докс нашёлся!

  — (46)Не глу­мись, Алёшка. (47)Пом­нишь, мы с тобой го­во­ри­ли о цене вы­со­ких слов? (48)Я много думал об этом и…

  — (49)Я тоже думал и понял, что всё блеф. (50)Есть жизнь, сло­жен­ная из по­ли­ро­ван­ных сло­вес­ных бу­лыж­ни­ков, и есть на­сто­я­щая, где герои скан­да­лят на ули­цах. (51)А сколь­ко во­круг жу­ли­ков и про­лаз! (52)Они будут хи­хи­кать за твоей спи­ной и де­лать свои дела. (53)Моё кредо – быть чест­ным, но и не да­вать себя об­ла­по­шить.

  — (54)А ведь когда-то, Алёшка, ты меч­тал о на­сто­я­щей жизни, о борь­бе!

  — (55)Это и есть борь­ба, борь­ба за своё место под солн­цем.

  — (56)А о дру­гих ты не ду­ма­ешь?

  — (57)Опять ты за своё? (58)Опять о пред­ках и по­том­ках?

  — (59)Да, о них.

  — (60)А что я, Алек­сей Мак­си­мов, могу для них сде­лать?

  — (61)Про­дол­жать дело пред­ков во имя по­том­ков: мы все  — зве­нья одной цепи.

  — (62)А са­мо­му сей­час не жить? (63)Я не знаю во­об­ще, что будет после моей смер­ти. (64)Может, этот мир  — это толь­ко мой сон?

  — (65)Дурак! (66)Позор!  — от­ча­ян­но за­кри­чал Зе­ле­нин.

(67)В этот мо­мент им по­ка­за­лось, что в море в метре от них вре­зал­ся ме­тео­рит: об­ру­шил­ся столб воды. (68)Когда разо­шлись круги на воде, в глу­би­не они уви­де­ли из­ви­ва­ю­ще­е­ся тело. (69)По­ка­за­лась крас­ная ша­поч­ка.

(70)Затем лицо, брон­зо­вые плечи.

  — (71)Владь­ка!  — ах­ну­ли оба.

(72)Владь­ка под­плыл и вылез на мол. (73)Он был кра­сив, му­ла­то­по­доб­ный южа­нин Кар­пов. (74)От осле­пи­тель­ной улыб­ки веяло пла­кат­ной све­же­стью.

  — (75)Спорт и джем по­лез­ны всем  — за­дор­но крик­нул Мак­си­мов.

  — (76)Ф-фу, кол­ле­ги, вы всё такие же,  — шумно дыша, ска­зал Владь­ка.

  — (77)Сашка что-то блед­ный.

  — (78)Забыл? (79)Сашка у нас все­гда блед­ный. (80)Тре­вож­ная душа, вы­со­кие по­ры­вы!..

(81)В су­мер­ках они ша­га­ют по шоссе. (82)Как все­гда, в ногу. (83)Трое вер­ных дру­зей идут, как и рань­ше, остав­ляя за спи­ной кар­тин­ки по­сто­рон­не­го ти­хо­го быта. (84)Какая-то ре­ши­мость скво­зит в их дви­же­ни­ях.

(85)От­ку­да она? (86)Да нет, про­сто они идут на тан­цуль­ки, про­сто при­под­ня­тое на­стро­е­ние, про­сто каж­до­му всего два­дцать че­ты­ре года.

Ва­си­лий Пав­ло­вич Аксёнов (1932–2009)  — рус­ский пи­са­тель, дра­ма­тург и сце­на­рист, пе­ре­вод­чик, пе­да­гог.

(1)Это был вол­шеб­ный ма­стер бри­тья и пер­ма­нен­та, юный одес­ский Фи­га­ро, по имени Лев, хотя все его звали Лео­нард. (2)Впер­вые я уви­дел его в самом на­ча­ле Ве­ли­кой Оте­че­ствен­ной войны на одном из мор­ских бе­ре­го­вых укреп­ле­ний, куда по на­ря­ду гор­со­ве­та он при­ез­жал три раза в не­де­лю – живой по­да­рок крас­но­флот­цам, весёлый празд­ник ги­ги­е­ны.

(3)В ку­стах возле ору­дия по­ста­ви­ли зер­ка­ло и сто­лик, все сгру­ди­лись во­круг, не­тер­пе­ли­во до­жи­да­ясь оче­ре­ди и за­ра­нее гладя под­бо­род­ки. (4)Пощёлки­вая нож­ни­ца­ми, как ка­ста­нье­та­ми, па­рик­ма­хер Лео­нард пел, мур­лы­кал, ост­рил, гиб­кие его паль­цы иг­ра­ли бле­стя­щи­ми ин­стру­мен­та­ми.

(5)До­ждав­шись своей оче­ре­ди, я сел на стул и не­воль­но за­лю­бо­вал­ся в зер­ка­ле паль­ца­ми этого ци­рюль­ни­ка. (6)Каж­дый палец его, блед­ный и изящ­ный, жил, ка­за­лось, своей осмыс­лен­ной, умной жиз­нью, под­хва­ты­вая коль­цо нож­ниц, за­жи­мая гребёнку или вы­би­вая трель на ма­шин­ке, в весёлой ша­лов­ли­во­сти, в по­сто­ян­ном сле­до­ва­нии за пе­сен­кой, со­про­вож­дав­шей ра­бо­ту.

(7)Не удер­жав­шись, я ска­зал:

− (8)С та­ки­ми паль­ца­ми и слу­хом вам бы, по­жа­луй, на скрип­ке иг­рать.

(9)Он по­смот­рел на меня в зер­ка­ло и хитро под­миг­нул.

− (10)Хо­ро­шая причёска − тоже не­боль­шая со­на­та.

(11)Мы раз­го­во­ри­лись. (12)Боль­шие чёрные его глаза стали меч­та­тель­ны­ми. (13)Он рас­ска­зы­вал о своём про­фес­со­ре, о скрип­ке, о том, что, когда кон­чит­ся война, он будет иг­рать и бро­сит пер­ма­нент.

(14)При­ве­дя в по­ря­док всех же­ла­ю­щих, он до­стал скрип­ку, ко­то­рую не­из­мен­но при­во­зил с собой, и крас­но­флот­цы вновь об­сту­пи­ли его. (15)Ви­ди­мо, эти кон­цер­ты после бри­тья стали здесь тра­ди­ци­ей. (16)Лео­нард играл, вторя не­ви­ди­мо­му ор­кест­ру и из­ред­ка на­по­ми­ная о нём звуч­ным го­ло­сом. (17)И ка­за­лось, что он видит себя на боль­шой эст­ра­де, среди вол­ну­ю­ще­го­ся леса смыч­ков и во­ин­ствен­ной меди труб…

(18)Вто­рич­но я встре­тил Лео­нар­да в гос­пи­та­ле. (19)Весёлый па­рик­ма­хер лежал, за­кры­тый до под­бо­род­ка оде­я­лом, и чёрные глаза его были груст­ны. (20)Когда я по­здо­ро­вал­ся с ним, он кив­нул и по­пы­тал­ся по­шу­тить. (21)Шутка не вышла. (22)В ко­ри­до­ре я спро­сил врача, что с ним.

(23)Как ока­за­лось, была тре­во­га. (24)Все из па­рик­ма­хер­ской ки­ну­лись в убе­жи­ще, ко­то­рое на­хо­ди­лось под пя­ти­этаж­ным домом. (25)Бомба упала на крышу, и дом, сло­жен­ный из хруп­ко­го из­вест­ня­ка, рух­нул. (26)Убе­жи­ще было за­ва­ле­но. (27)В нём была тем­но­та и душ­ный, на­би­тый пылью воз­дух. (28)Ни­ко­го не убило, но люди ки­ну­лись ис­кать выход. (29)За­кри­ча­ли жен­щи­ны, за­пла­ка­ли дети.

(30)И тогда раз­дал­ся звуч­ный голос Лео­нар­да:

− (31)Тихо! (32)В чём дело? (33)Ну, ма­лень­кая тре­во­га! (34)Боль­ше же ни­че­го не будет. (35)Тихо, я го­во­рю! (36)Я у от­ду­ши­ны, не ме­шай­те мне дер­жать связь с внеш­ним миром!

(37)В убе­жи­ще при­тих­ли и успо­ко­и­лись. (38)Лео­нард за­го­во­рил в от­ду­ши­ну, и все слы­ша­ли, как он по­до­звал кого-то, на­звал адрес дома, вы­звал по­мощь и по­жар­ных. (39)Один у своей от­ду­ши­ны, не усту­пая ни­ко­му этого ко­манд­но­го пунк­та, он рас­по­ря­жал­ся, со­ве­то­вал, как лучше по­до­брать­ся к нему. (40)Он спра­ши­вал, как идут рас­коп­ки, и пе­ре­да­вал это в тем­но­ту.

(41)Люди ле­жа­ли спо­кой­но и ждали. (42)Хо­те­лось пить − Лео­нард ска­зал, что уже ведут к от­ду­ши­не шланг. (43)Стало душно − Лео­нард обе­щал воз­дух, ибо со сво­е­го места уже слы­шал удары мотыг и лопат. (44)По его ин­фор­ма­ции, про­шло около шести часов. (45)На самом деле рас­коп­ки за­ня­ли боль­ше суток, и по­мощь при­ш­ла со­всем не со сто­ро­ны от­ду­ши­ны, в ко­то­рую он го­во­рил. (46)По­то­му что ни­ка­кой от­ду­ши­ны не было, как не было дол­гие часы ни по­жар­ных, ни мотыг, ни лопат. (47)Всё это вы­ду­мал весёлый па­рик­ма­хер Лео­нард, чтобы оста­но­вить па­ни­ку, успо­ко­ить гиб­ну­щих людей и все­лить в них на­деж­ду.

(48)Когда до­бра­лись до него, он лежал в глу­хом углу, и его не­ко­гда лёгкие руки были при­жа­ты тяжёлым кам­нем. (49)Тон­кие, воз­душ­ные паль­цы были не­об­ра­ти­мо трав­ми­ро­ва­ны. (50)А вме­сте с ними – мечты о скрип­ке.

(по Л. С. Со­бо­ле­ву*)

* Лео­нид Сер­ге­е­вич Со­бо­лев (1898–1971) – со­вет­ский пи­са­тель, жур­на­лист, Герой Со­ци­а­ли­сти­че­ско­го Труда.

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Тре­ни­ро­воч­ная ра­бо­та 13.05.2014 ва­ри­ант РУ00202.

(1)На­ка­ну­не Витю пре­ду­пре­ди­ли, что зав­тра пи­о­не­ры, члены круж­ка со­ба­ко­во­дов, будут пе­ре­да­вать своих под­рос­ших, по­взрос­лев­ших щен­ков по­гра­нич­ни­кам, чтобы чет­ве­ро­но­гие сол­да­ты верой и прав­дой слу­жи­ли на благо Оте­че­ства. (2)Ему было и груст­но, и ра­дост­но от этого. (3)Зав­тра его Буян уедет да­ле­ко-да­ле­ко, и Витя боль­ше ни­ко­гда не уви­дит его…

(4)Буян – это ов­чар­ка; она по­яви­лась у Вити в доме ещё сле­пым щен­ком. (5)А после того как пёс под­рос, маль­чик обу­чал его раз­лич­ным ко­ман­дам, холил, ле­ле­ял и про­сто любил всем серд­цем. (6)Ми­ну­ла ночь. (7)Всё это утро Витя был мол­ча­лив и за­дум­чив. (8)Отец и мать об­ме­ни­ва­лись по­ни­ма­ю­щи­ми взгля­да­ми, но ни о чём не спра­ши­ва­ли сына. (9)В по­ло­ви­не две­на­дца­то­го Витя надел на пса ошей­ник, при­це­пил Буяна к по­вод­ку и в по­след­ний раз повёл.

(10)Ровно в две­на­дцать на одной из пло­ща­дей го­ро­да от­кры­ли ко­ро­тень­кий ми­тинг. (11)Ска­за­ли, для чего все со­бра­лись се­год­ня, упо­мя­ну­ли о зна­че­нии и за­да­чах слу­жеб­но­го со­ба­ко­вод­ства. (12)О том, как важно то, что школь­ни­ки по­мо­га­ют по­гра­нич­ни­кам, вос­пи­ты­вая щен­ков и пе­ре­да­вая их, когда те под­рас­тут, на на­сто­я­щую служ­бу. (13)Всё это время пи­о­не­ры и по­гра­нич­ни­ки, будто за­стыв­шие, молча сто­я­ли двумя ше­рен­га­ми, одна про­тив дру­гой, на рас­сто­я­нии не­сколь­ких шагов. (14)Витя стоял как раз на­про­тив того вы­со­ко­го по­гра­нич­ни­ка, ко­то­рый при­хо­дил к ним домой

по­зна­ко­мить­ся с ов­чар­кой, и не­от­ступ­но думал о Буяне. (15)Он на­хо­дил об­лег­че­ние толь­ко в одном: не он один пе­ре­даёт со­ба­ку, ко­то­рую при­вык счи­тать своей, на служ­бу го­су­дар­ству. (16)Не он пер­вый и не он по­след­ний.

(17)Буян, ко­неч­но, не мог знать, что всё это зна­чит, но ин­стинкт под­ска­зы­вал ему: про­ис­хо­дит что-то важ­ное. (18)Он за­мет­но нерв­ни­чал, от­то­го то тес­ней при­ва­ли­вал­ся к Вите, то по­ры­вал­ся пры­гать на него, то пре­дан­но давал лапу, хотя её никто не про­сил. (19)Витя ста­рал­ся не­за­мет­но успо­ко­ить со­ба­ку, а у са­мо­го сжи­ма­лось серд­це и комок под­сту­пал к горлу.

(20)Раз­да­лась ко­ман­да. (21)Пи­о­не­ры под­тя­ну­лись, по­гра­нич­ни­ки сде­ла­ли три шага вперёд, по­во­док Буяна очу­тил­ся в руке того са­мо­го по­гра­нич­ни­ка.

(22)Витя плохо видел, как после це­ре­мо­нии уво­ди­ли Буяна, как тот всё огля­ды­вал­ся назад, а его во­жа­тый осто­рож­но под­тас­ки­вал за собой упи­ра­ю­щу­ю­ся ов­чар­ку. (23)Мельк­нул пу­ши­стый хвост, и Буян скрыл­ся из глаз…

(24)По до­ро­ге домой в го­ло­ве Вити про­нес­лась мысль: можно сбе­гать ночью в пи­том­ник, куда пока по­ме­сти­ли всех пе­ре­дан­ных пи­о­не­ра­ми собак, и уве­сти Буяна! (25)Витя очень живо пред­ста­вил себе эту сцену их встре­чи с псом, но тут же от­верг. (26)Нет, не го­дит­ся! (27)Что это он − со­всем стал не­нор­маль­ный?!

(28)Дома было пусто. (29)Мама преду­смот­ри­тель­но убра­ла под­стил­ку Буяна. (30)На её месте стоял стул. (31)Витя от­ка­зал­ся от ужина, быст­ро раз­дел­ся, юрк­нул под оде­я­ло и тут дал волю ду­шив­шим его ры­да­ни­ям, ко­то­рые он му­же­ствен­но сдер­жи­вал в себе на про­тя­же­нии всего дня. (32)Но вско­ре в душе маль­чи­ка под­ня­лось какое-то новое для него чув­ство, чув­ство гор­до­сти и удо­вле­тво­ре­ния от со­зна­ния, что он сде­лал что-то очень хо­ро­шее и очень важ­ное, и это чув­ство ста­но­ви­лось всё силь­нее. (33)Оно было по­доб­но чув­ству ма­те­ри, вы­рас­тив­шей до­стой­но­го за­щит­ни­ка род­ной стра­ны. (34)Витя пе­ре­стал пла­кать и по­ду­мал о том, что, на­вер­ное, Буяну будет со­всем не плохо там, куда повезёт его тот по­гра­нич­ник. (35)Что со­ба­ку будут лю­бить, как любил её сам Витя. (36)Потом он начал меч­тать, какие по­дви­ги со­вер­шит Буян на гра­ни­це, и это окон­ча­тель­но уте­ши­ло его. (37)С тем, в сле­зах, но успо­ко­ен­ный, креп­ко обняв по­душ­ку ру­ка­ми, он и уснул.

…(38)Про­шло время. (39)Буян пре­крас­но осво­ил со­ба­чий «курс мо­ло­до­го бойца» и стал на­сто­я­щим по­гра­нич­ни­ком. (40)Имен­но там, на гра­ни­це, рас­кры­лись в пол­ной мере все не­дю­жин­ные спо­соб­но­сти умной ов­чар­ки. (41)Имен­но там Буян стал ге­ро­ем: он рис­ко­вал жиз­нью, спа­сал людей, охра­нял ру­бе­жи Ро­ди­ны. (42)И была во всём этом и Ви­ти­на за­слу­га.

(по Б. С. Ря­би­ни­ну*)

* *Борис Сте­па­но­вич Ря­би­нин (1911–1990) – из­вест­ный ураль­ский пи­са­тель, сце­на­рист, фо­то­кор­ре­спон­дент.

Ис­точ­ник тек­ста: МИОО: Тре­ни­ро­воч­ная ра­бо­та 13.05.2014 ва­ри­ант РУ00204.

(1)Шли боль­шие во­ен­ные уче­ния, и мы, мо­ря­ки, тоже в них участ­во­ва­ли. (2)Ещё за­свет­ло по­за­про­шлым ве­че­ром мы по­гру­зи­ли на ко­раб­ли при­быв­ших на­ка­ну­не де­сант­ни­ков и вышли в море, чтобы до­ста­вить их в на­зна­чен­ное ко­ман­до­ва­ни­ем место. (3)Когда по­ки­да­ли базу, по­го­да была снос­ная, а потом ис­пор­ти­лась. (4)На­ле­тел ветер, при­гнал гро­мад­ную тучу, хлы­нул про­лив­ной дождь.

(5)Когда мы уже вы­са­ди­лись на берег, ра­дист, с ко­то­рым мы вме­сте до­би­ра­лись с ко­раб­ля, об­ра­тил­ся ко мне:

− (6)Слу­шай, Ми­ха­ил! (7)Оста­вай­ся здесь с гра­на­томётчи­ка­ми, а я махну ис­кать ком­ба­та. (8)Эй, Джу­ра­ев, при­юти у себя мо­ря­ка!

(9)Толь­ко те­перь я раз­гля­дел ле­жа­ще­го не­по­далёку сер­жан­та с гра­на­томётом в руках. (10)Он обер­нул­ся ко мне.

− (11)Гра­на­та мой бери, по­мо­гать бу­дешь танк бить. (12)Ло­па­та свой бери − окоп тебе делай. (13)Я по­мо­гать буду.

(14)Сер­жант дал мне две гра­на­ты и, пе­ре­ва­лив­шись на бок, ловко за­ра­бо­тал малой ло­па­той. (15)Я тоже для виду ко­вы­рял землю, с тос­кой по­гля­ды­вая в сто­ро­ну бе­ре­га. (16)Там свет­лел го­ри­зонт. (17)Чуть за­мет­ная сла­бень­кая белая по­лос­ка от­де­ля­ла небо от моря. (18)А море и небо были ещё тёмно-се­ры­ми, почти чёрными. (19)Про­шло не­сколь­ко минут, и небо стало сна­ча­ла вишнёво-крас­ным, потом алым, потом зо­ло­тым. (20)Ярко очер­ти­лись кон­ту­ры об­ла­ков. (21)Но море ещё оста­ва­лось тёмно серым. (22)Потом по­яви­лась крас­ная ни­точ­ка, она росла, пре­вра­ща­лась в ог­нен­ную гор­буш­ку, и вдруг из-под тучи не­объ­ят­ным пла­ме­нем вы­рва­лись лучи. (23)Всё сразу кру­гом ожило, небо стало го­лу­бым, море − зелёным.

(24)Стран­но как-то всё устро­е­но в при­ро­де: не­дав­но лил дождь, небо было за­пят­на­но ту­ча­ми, и вдруг всё куда-то ис­чез­ло. (25)При­ро­да любит це­ле­со­об­раз­ность и всё урав­но­ве­ши­ва­ет по своим за­ко­нам. (26)А че­ло­век?..

− (27)Го­ря­чий на­сту­па­ет пора… – ска­зал с улыб­кой сер­жант Джу­ра­ев. − (28)Гра­на­та ме­тать уме­ешь? − он обод­ря­ю­ще под­миг­нул мне. − (29)Пусть под­хо­дят близ­ко!

(30)Це­лясь, он при­жал­ся смуг­лой щекой к гра­на­томёту, улёгся по­удоб­ней. (31)Я ещё по­ду­мал: вот так, на­вер­ное, все мор­ские пе­хо­тин­цы, скрыв­ши­е­ся в склад­ках зем­ной по­верх­но­сти, ис­прав­но и по-хо­зяй­ски при­го­то­ви­лись к тяжёлой, но не­об­хо­ди­мой ра­бо­те. (32)А кру­гом уже ре­ве­ли мо­то­ры, тяжко гро­хо­та­ли гу­се­ни­цы. (33)Ка­за­лось, весь мир за­пол­нил­ся же­лез­ным воем и скре­же­том. (34)Под­няв го­ло­ву, я уви­дел танк со­всем близ­ко − прёт прямо на нас. (35)Его тень, длин­ная и урод­ли­вая, по­ка­чи­ва­ясь, легла на со­сед­ние кусты.

(36)Когда огля­нул­ся, сталь­ная ма­хи­на уже про­ско­чи­ла линию око­пов, а Садык Джу­ра­ев, стоя, бро­сал ей вслед свои учеб­ные гра­на­ты. (37)По­гля­дев на него, я вспом­нил про те, что были у меня…

(38)«Про­тив­ник» ещё не раз пы­тал­ся опро­ки­нуть нас в море, за­ткнуть за пояс, но мор­ские пе­хо­тин­цы, вы­пол­няя важ­ные учеб­ные за­да­ния, стой­ко дер­жа­лись и даже мед­лен­но вкли­ни­ва­лись в обо­ро­ну «врага». (39)В пол­день де­сант­ни­ки штур­мом взяли важ­ную вы­со­ту и за­кре­пи­лись на ней. (40)А у меня на душе было сквер­но. (41)Сквер­но от­то­го, что мы всего за не­сколь­ко часов огнём и же­ле­зом ис­ко­вер­ка­ли боль­шой уча­сток земли. (42)Цветы и траву пре­вра­ти­ли в пепел. (43)Землю ис­по­ло­со­ва­ли гу­се­нич­ны­ми тра­ка­ми…

(44)Я с дет­ства люблю землю. (45)Может, по­то­му, что в де­рев­не вырос и земля все­гда ви­де­лась мне такой доб­рой и щед­рой, что её нель­зя не ле­ле­ять и не бе­речь. (46)Де­ре­вуш­ка наша, где я жил с ро­ди­те­ля­ми, уто­па­ла в садах и зе­ле­ни. (47)А рядом, за нашим ма­лень­ким домом, что стоял на самой окра­и­не, на­чи­на­лось ве­ли­кое поле хле­бов. (48)Как для мла­ден­ца мила ко­лы­бель­ная песня ма­те­ри, так мил и дорог мне звон спе­лых ко­ло­сьев, стук куз­не­чи­ка в ско­шен­ной ржи, сла­док запах ве­сен­не­го пара над вспа­хан­ной нивой.

(49)А тут на моих гла­зах лы­се­ла, вы­го­ра­ла, трес­ка­лась земля. (50)Мне труд­но было сов­ме­стить во­еди­но чув­ство жа­ло­сти к веч­ной при­ро­де и по­ни­ма­ние той край­ней не­об­хо­ди­мо­сти, ко­то­рая обя­зы­ва­ет нас, людей, учить­ся во­ен­но­му делу…

(По Б. Во­ло­хо­ву*)

*Б. Во­ло­хов – автор рас­ска­за «А море шумит…», во­шед­ше­го в ли­те­ра­тур­но-ху­до­же­ствен­ный мор­ской сбор­ник «Океан».

(1)Вот уже три года, как его не­за­слу­жен­но окле­ве­та­ли и ли­ши­ли ра­бо­ты, Иван Се­ме­нюта живёт дикой, бо­лез­нен­ной и страш­ной жиз­нью. (2)Он ютит­ся в полутёмном под­ва­ле, где сни­ма­ет самый сырой и хо­лод­ный угол. (3)Чем су­ще­ству­ет Се­ме­нюта, − он и сам не ска­жет. (4)Он не брит, не стри­жен, во­ло­сы тор­чат у него на го­ло­ве, точно взъеро­шен­ное сено, блед­ное лицо опух­ло не­здо­ро­вой под­валь­ной одут­ло­ва­то­стью, са­по­ги про­сят каши.

(5)Но есть че­ты­ре дня в году, когда он ста­ра­ет­ся встрях­нуть­ся и из­ме­нить свой за­пу­щен­ный вид. (6)Это на Новый год, на Пасху, на Тро­и­цу и на три­на­дца­тое ав­гу­ста. (7)На­ка­ну­не этих дней он путём мно­гих уси­лий и уни­же­ний достаёт пят­на­дцать ко­пе­ек − пять ко­пе­ек на баню, пять на ци­рюль­ни­ка и пять ко­пе­ек на плит­ку шо­ко­ла­да или на апель­син.

(8)И вот, на­чи­стив до зер­каль­но­го блес­ка са­по­ги, за­ма­зав в них дыры чер­ни­ла­ми, тща­тель­но об­ре­зав снизу брюк ба­хро­му, надев бу­маж­ный во­рот­ни­чок с ма­ниш­кой и крас­ный гал­стук, ко­то­рые обык­но­вен­но хра­нят­ся у него целый год завёрну­ты­ми в га­зет­ную бу­ма­гу, Се­ме­нюта тя­нет­ся через весь город во вдо­вий дом с ви­зи­том к ма­те­ри. (9)Обык­но­вен­но он но­ро­вит по­пасть к ве­че­ру, когда не так за­мет­ны не­до­стат­ки его ко­стю­ма.

(10)Мать, за­ви­дев род­но­го сына, быст­ро встаёт, поды­мая очки на лоб. (11)Клу­бок шер­сти па­да­ет на пол и ка­тит­ся, рас­пу­ты­вая петли вя­за­нья.

− (12)Ванёчек! (13)Милый! (14)Ждала, ждала, ду­ма­ла, так и не до­ждусь моего яс­но­го со­ко­ла. (15)Вид у тебя не­важ­ный, Ванёк, − го­во­рит ста­руш­ка и сухой жёсткой рукой гла­дит руку сына, ле­жа­щую на столе. − (16)По­блед­нел ты, уста­лый какой-то.

− (17)Что по­де­ла­ешь, маман! (18)Служ­ба. (19)Я те­перь, можно ска­зать, на виду. (20)Мел­кая сошка, а вся кан­це­ля­рия на мне. (21)Ра­бо­таю как вол. (22)Со­гла­си­тесь, маман, надо же ка­рье­ру де­лать? – и вру­ча­ет ей апель­син.

− (23)Не утом­ляй­ся уж очень-то, Ва­ню­ша.

− (24)Ни­че­го, маман, я дву­жиль­ный. (25)Зато на Пасху по­лу­чу кол­леж­ско­го, и при­бав­ку, и на­град­ные. (26)И тогда кон­че­но ваше здеш­нее про­зя­ба­ние. (27)Сниму квар­тир­ку и пе­ре­ве­зу вас к себе. (28)И будет у нас не житьё, а рай. (29)Я на служ­бу, вы − хо­зяй­ка.

(30)Этот роб­кий, за­би­тый жиз­нью че­ло­век все­гда во время ко­рот­ких и ред­ких ви­зи­тов к ма­те­ри дер­жит­ся раз­вяз­но­го, не­за­ви­си­мо­го тона, бес­со­зна­тель­но под­ра­жая тем свет­ским «при­ко­ман­ди­ро­ван­ным» ша­ло­па­ям, ко­то­рых он в преж­нее время видел в кан­це­ля­рии. (31)От­сю­да и ду­рац­кое слово «маман». (32)Он все­гда звал мать и те­перь мыс­лен­но на­зы­ва­ет «мамой», «ма­му­сень­кой», «ма­моч­кой», и все­гда на «ты».

(33)Се­ме­нюта при­зы­ва­ет на по­мощь всё своё вдох­но­ве­ние и на­чи­на­ет врать раз­вяз­но и не­бреж­но. (34)Прав­да, ино­гда он про­ти­во­ре­чит тому, что го­во­рил в про­шлый визит. (35)Всё равно, он этого не за­ме­ча­ет. (36)За­ме­ча­ет мать, но она мол­чит. (37)Толь­ко её стар­че­ские глаза ста­но­вят­ся всё пе­чаль­нее и пыт­ли­вее.

(38)Служ­ба идёт пре­крас­но. (39)На­чаль­ство ценит Се­ме­ню­ту, то­ва­ри­щи любят...

(40)И он го­во­рит, го­во­рит без конца, раз­жи­га­ясь соб­ствен­ной фан­та­зи­ей, а мать смот­рит на него, за­во­рожённая вол­шеб­ной сказ­кой.

(41)На­сту­па­ет время, когда надо ухо­дить. (42)Мать хочет про­во­дить сына в пе­ред­нюю, но он от­кло­ня­ет эту лю­без­ность.

− (43)Ну, что, в самом деле, маман. (44)Даль­ние про­во­ды − лиш­ние слёзы. (45)И про­сту­ди­тесь ещё, чего доб­ро­го. (46)Бе­ре­ги­те себя!

(47)…Когда же судь­ба по­ка­жет Се­ме­ню­те не сви­ре­пое, а ми­ло­сти­вое лицо? (48)И по­ка­жет ли? (49)Я думаю − да. (50)И будет жить Се­ме­нюта вме­сте со своей ма­ма­шей ещё очень долго, будет с ней жить в тихом, скром­ном и тёплом уюте. (51)Но ни­ко­гда ста­руш­ка не на­мекнёт на то, что она знала о его об­ма­не, а он ни­ко­гда не про­го­во­рит­ся о том, что он знал, что она знает. (52)Это острое место все­гда будет осто­рож­но об­хо­дить­ся. (53)Свя­тая ложь − это такой тре­пет­ный и стыд­ли­вый цве­ток, ко­то­рый увя­да­ет от при­кос­но­ве­ния.

(По А. И. Куп­ри­ну*)

*Алек­сандр Ива­но­вич Куп­рин (1870–1938) – рус­ский пи­са­тель, автор мно­го­чис­лен­ных рас­ска­зов и по­ве­стей.

(1)Не­мец­кие миномёты били по всей рав­ни­не, взме­тая снег вме­сте с ко­мья­ми земли. (2)Вчера ночью через эту смерт­ную зону свя­зи­сты про­ло­жи­ли ка­бель. (3)Ко­манд­ный пункт, следя за раз­ви­ти­ем боя, слал по этому про­во­ду ука­за­ния, при­ка­зы и по­лу­чал от­вет­ные со­об­ще­ния о том, как идёт опе­ра­ция. (4)Но вот сей­час, когда тре­бо­ва­лось не­мед­лен­но из­ме­нить об­ста­нов­ку и от­ве­сти пе­ре­до­вую часть на дру­гой рубеж, связь вне­зап­но пре­кра­ти­лась.

– (5)Обрыв, – с со­жа­ле­ни­ем ре­зю­ми­ро­вал те­ле­фо­нист после от­ча­ян­ных по­пы­ток выйти на связь.

(6)И вот тогда один че­ло­век под­нял­ся, за­пах­нул белый халат, взял вин­тов­ку, сумку с ин­стру­мен­та­ми и ска­зал очень про­сто:

– (7)Я пошёл. (8)Раз­ре­ши­те?

(9)…Я не знаю, что го­во­ри­ли ему то­ва­ри­щи, ка­ки­ми сло­ва­ми его на­пут­ство­вал ко­ман­дир. (10)Все по­ни­ма­ли, на что ре­шил­ся че­ло­век, от­прав­ля­ю­щий­ся в эту про­кля­тую зону…

(11)Про­вод шёл сквозь раз­роз­нен­ные ёлочки и ред­кие кусты. (12)Вьюга зве­не­ла в осоке над замёрз­ши­ми бо­лот­ца­ми. (13)Че­ло­век полз. (14)Немцы вско­ре за­ме­ти­ли его. (15)Ма­лень­кие вихри от пулемётных оче­ре­дей, ку­рясь, за­тан­це­ва­ли хо­ро­во­дом во­круг. (16)Снеж­ные смер­чи раз­ры­вов под­би­ра­лись к свя­зи­сту, как кос­ма­тые при­зра­ки, и, скло­ня­ясь над ним, таяли в воз­ду­хе. (17)Го­ря­чие оскол­ки мин про­тив­но взвиз­ги­ва­ли над самой го­ло­вой, едва не за­де­вая взмок­шие во­ло­сы, вы­лез­шие из-под ка­пю­шо­на, и, шипя, пла­ви­ли снег со­всем рядом…

(18)Он не услы­шал боли, но по­чув­ство­вал, долж­но быть, страш­ное оне­ме­ние в пра­вом боку. (19)Огля­нул­ся и уви­дел, что за ним по снегу тя­нет­ся ро­зо­вый след. (20)Дви­нул­ся даль­ше и мет­ров через три­ста на­щу­пал среди вы­во­ро­чен­ных об­ле­де­не­лых комьев земли ко­лю­чий конец про­во­да. (21)Здесь пре­ры­ва­лась линия. (22)Оче­вид­но, близ­ко упав­шая мина по­рва­ла про­вод и да­ле­ко от­бро­си­ла дру­гой конец ка­бе­ля. (23)Лож­бин­ка эта вся про­стре­ли­ва­лась не­мец­ки­ми миномётами. (24)Но надо было отыс­кать дру­гой конец обо­рван­но­го про­во­да, про­полз­ти до него, снова срас­тить разо­мкну­тую линию, вос­ста­но­вить связь.

(25)Грох­ну­ло и за­вы­ло со­всем близ­ко. (26)Не­вы­ра­зи­мая боль об­ру­ши­лась на че­ло­ве­ка, при­да­ви­ла его к земле. (27)Но он, как одер­жи­мый, про­дол­жал дви­же­ние даль­ше по скло­ну холма. (28)Он пом­нил толь­ко одно: надо отыс­кать ви­ся­щий где-то там, в ку­стах, конец про­во­да. (29)Нужно до­брать­ся до него. (30)Уце­пить­ся. (31)Под­тя­нуть. (32)Свя­зать. (33)И он нашёл. (34)Два раза падал че­ло­век, пре­жде чем смог при­под­нять­ся. (35)Что-то снова жгуче стег­ну­ло его по груди, он по­ва­лил­ся, но опять при­встал и схва­тил­ся за про­вод.

(36)…Он си­лит­ся сбли­зить руки, све­сти концы про­во­да вме­сте. (37)Он на­пря­га­ет мышцы до су­до­рог. (38)Всего лишь не­сколь­ко сан­ти­мет­ров раз­де­ля­ют те­перь концы про­во­да! (39)От­сю­да к пе­ред­не­му краю обо­ро­ны, где ожи­да­ют со­об­ще­ния от­ре­зан­ные то­ва­ри­щи, идёт этот про­вод… (40)И назад, к ко­манд­но­му пунк­ту, тя­нет­ся он. (41)И над­ры­ва­ют­ся до хри­по­ты те­ле­фо­ни­сты… (42)А спа­си­тель­ные слова по­мо­щи не могут про­бить­ся через какие-то жал­кие сан­ти­мет­ры про­кля­то­го об­ры­ва! (43)Не­уже­ли

не хва­тит жизни, не будет уже вре­ме­ни со­еди­нить концы про­во­да? (44)Он ста­ра­ет­ся встать, опи­ра­ясь на локти. (45)Потом он зу­ба­ми за­жи­ма­ет один конец ка­бе­ля и в ис­ступлённом уси­лии, пе­ре­хва­тив обе­и­ми ру­ка­ми дру­гой про­вод, под­тас­ки­ва­ет его ко рту. (46)Те­перь не хва­та­ет не боль­ше сан­ти­мет­ра. (47)Че­ло­век уже ни­че­го не видит. (48)Ис­кри­стая тьма вы­жи­га­ет ему

глаза. (49)Он по­след­ним рыв­ком дёргает про­вод и успе­ва­ет, за­ку­сив оба его конца в месте об­ры­ва, сжать че­лю­сти. (50)Есть ток! (51)И че­ло­век ва­лит­ся лицом в снег, не­исто­во, всем остат­ком своих сил стис­ки­вая зубы. (52)Толь­ко бы не раз­жать… (53)А там, на ко­манд­ном пунк­те, про­си­яв­ший те­ле­фо­нист кри­чит в труб­ку:

– (54)Да, да! (55)Слышу! (56)Арина? (57)Я – Со­ро­ка! (58)Петя, до­ро­гой! (59)При­ни­май: номер во­семь по две­на­дца­то­му.

(60)…Че­ло­век не вер­нул­ся об­рат­но. (61)Так и остал­ся на линии. (62)До конца.

(По Л. Кас­си­лю*)

Лев Аб­ра­мо­вич Кас­силь (1905–1970) – рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, один из ос­но­во­по­лож­ни­ков оте­че­ствен­ной дет­ской и юно­ше­ской ли­те­ра­ту­ры.

(1)Когда Лео­нар­до да Винчи сидел над чер­те­жа­ми ле­та­тель­ной ма­ши­ны, он думал не о фу­гас­ных бом­бах, а о сча­стье че­ло­ве­че­ства. (2)Под­рост­ком я видел пер­вые петли фран­цуз­ско­го лётчика Пегу. (3)Стар­шие го­во­ри­ли: «Гор­дись − че­ло­век ле­та­ет, как птица!» (4)Много лет спу­стя я уви­дел «Юн­кер­сов» над Мад­ри­дом, над Па­ри­жем, над Моск­вой…

(5)Ма­ши­на может быть доб­ром и злом. (6)Гит­лер об­ра­тил ма­ши­ну в ору­дие уни­что­же­ния. (7)Люди гля­де­ли на небо с гор­до­стью. (8)Гит­лер решил: они будут гля­деть на небо с ужа­сом. (9)Люди с ра­до­стью ду­ма­ли: мы по­едем в ав­то­мо­би­ле за город. (10)Гит­лер решил: услы­шав звук мо­то­ра, люди будут бе­жать без огляд­ки.

(11)Но од­на­ж­ды на­ста­ло время про­вер­ки. (12)Вна­ча­ле немцы тор­же­ство­ва­ли. (13)Их танки ис­ко­ле­си­ли всю Ев­ро­пу. (14)Гу­се­ни­цы раз­да­ви­ли Фран­цию и оста­ви­ли бо­роз­ды на полях древ­ней Эл­ла­ды. (15)«Юн­кер­сы» ис­ка­ле­чи­ли, ка­за­лось бы, не­при­ступ­ный Лон­дон. (16)И немцы по­сла­ли свои ма­ши­ны на Рос­сию − к горам Кав­ка­за, к рекам Си­би­ри. (17)Здесь-то при­клю­чи­лась за­мин­ка: ма­ши­ны не сло­ми­ли воли че­ло­ве­ка. (18)Есть в войне много горя, много раз­ру­ше­ний, война − не до­ро­га про­грес­са, война − страш­ное ис­пы­та­ние. (19)Но есть в войне и нечто вы­со­кое: она даёт людям муд­рость. (20)Эта война при­нес­ла че­ло­ве­че­ству ве­ли­кий урок: ре­ванш че­ло­ве­ка.

(21)Серд­це бойца гит­ле­ров­цы пы­та­лись под­ме­нить мо­то­ром, сол­дат­скую вы­держ­ку − бронёй. (22)Од­на­ко Оте­че­ствен­ная война до­ка­за­ла тор­же­ство че­ло­ве­че­ско­го духа.

(23)…Ба­та­рея стар­ше­го лей­те­нан­та Бы­ко­ва от­би­ла тан­ко­вую атаку. (24)Оги­бая берёзовую рощу, пять­де­сят тан­ков на­дви­га­лись на наши бо­е­вые по­ряд­ки. (25)«Не про­пу­стить!» − была ко­ман­да Бы­ко­ва. (26)Уже ра­нен­ный, этот че­ло­век оста­вал­ся на посту. (27)А после на поле боя чер­не­ли остат­ки два­дца­ти шести не­мец­ких тан­ков. (28)По за­мыс­лу нем­цев, эти танки долж­ны были дойти до Индии. (29)Но они по­гиб­ли. (30)У берёзовой рощи…

(31)Или вот ещё факты. (32)Де­сять крас­но­флот­цев про­ти­во­тан­ко­вы­ми ру­жья­ми уни­что­жи­ли два­дцать три танка. (33)Моряк Ти­мо­хин сжёг шесть тан­ков.

(34)А Се­ва­сто­поль? (35)Эпи­че­ская обо­ро­на этого го­ро­да была тор­же­ством че­ло­ве­че­ской от­ва­ги, когда не­боль­шой, сла­бый гар­ни­зон, без аэро­дро­мов, почти без тан­ков, две­сти пять­де­сят дней от­ра­жал атаки мощ­ных вра­же­ских ди­ви­зий и тех­ни­ки.

(36)Да, не­мец­кие танки долго пред­став­ля­лись уда­вом, перед ко­то­рым це­пе­не­ла, дро­жа­ла как оси­но­вый лист Ев­ро­па. (37)Но им пре­гра­ди­ли путь люди. (38)Ко­неч­но, у нас были пре­вос­ход­ные про­ти­во­тан­ко­вые ору­дия. (39)Ко­неч­но, наши бойцы спра­вед­ли­во зовут бро­не­бой­ное ружьё Си­мо­но­ва «зо­ло­тым ружьём». (40)Но как за­быть об обыч­ной гра­на­те в руке бес­страш­но­го бойца, ко­то­рой враг стра­шил­ся не мень­ше круп­но­го сна­ря­да? (41)Как за­быть о мо­гу­чем, пол­ном от­ва­ги серд­це воина?

(По И. Г. Эрен­бур­гу*)

Илья Гри­го­рье­вич Эрен­бург (1891–1967) – рус­ский про­за­ик, поэт, пе­ре­вод­чик с фран­цуз­ско­го и ис­пан­ско­го язы­ков, пуб­ли­цист, фо­то­граф и об­ще­ствен­ный де­я­тель.

(1)Взрос­лые слиш­ком часто живут рядом с миром детей, даже не пы­та­ясь по­нять его. (2)А ребёнок между тем при­сталь­но на­блю­да­ет за миром своих ро­ди­те­лей, он ста­ра­ет­ся по­стичь и оце­нить его. (3)Фразы, не­осто­рож­но про­из­несённые в при­сут­ствии ма­лы­ша, под­хва­ты­ва­ют­ся им, по-сво­е­му ис­тол­ко­вы­ва­ют­ся и со­зда­ют опре­делённую кар­ти­ну мира, ко­то­рая на­дол­го

со­хра­нит­ся в его во­об­ра­же­нии.

(4)Одна жен­щи­на го­во­рит при своём вось­ми­лет­нем сыне: «Я ско­рее жена, не­же­ли мать». (5)Этим, сама того не желая, она, быть может, на­но­сит ему рану, ко­то­рая будет кро­во­то­чить чуть ли не всю его жизнь.

(6)Пре­уве­ли­че­ние? (7)Не думаю. (8)Пес­си­ми­сти­че­ское пред­став­ле­ние о мире, сло­жив­ше­е­ся у ребёнка в дет­стве, воз­мож­но, в даль­ней­шем из­ме­нит­ся к луч­ше­му. (9)Но про­цесс этот будет про­те­кать му­чи­тель­но и мед­лен­но. (10)На­про­тив, если ро­ди­те­лям уда­лось в ту пору, когда у ребёнка ещё толь­ко про­буж­да­ет­ся со­зна­ние, вну­шить ему веру в людей, они тем самым по­мог­ли

своим сы­но­вьям или до­че­рям вы­рас­ти счаст­ли­вы­ми. (11)Без­услов­но, раз­лич­ные со­бы­тия могут затем разо­ча­ро­вать тех, у кого было счаст­ли­вое дет­ство, и рань­ше или позже они столк­нут­ся с труд­но­стя­ми бытия и же­сто­ко­стью че­ло­ве­че­ской на­ту­ры. (12)Но, во­пре­ки ожи­да­нию, лучше пе­ре­несёт все­воз­мож­ные не­взго­ды как раз тот, чьё дет­ство было без­мя­теж­но, про­шло в

ат­мо­сфе­ре любви и до­ве­рия к окру­жа­ю­щим, было на­пол­не­но при­ят­ны­ми эмо­ци­я­ми и без­за­бот­ным спо­кой­стви­ем.

(13)Мы про­из­но­сим при детях фразы, ко­то­рым не придаём зна­че­ния, но им-то они пред­став­ля­ют­ся пол­ны­ми скры­то­го смыс­ла. (14)И взрос­ло­му че­ло­ве­ку даже слож­но пред­ста­вить, сколь­ко не­вы­ска­зан­ных опа­се­ний, сколь­ко не­во­об­ра­зи­мых по­ня­тий на­чи­на­ет ро­ить­ся в дет­ских го­лов­ках от этих, ка­за­лось бы, не­зна­чи­тель­ных фраз! (15)Я вспо­ми­наю, что, когда мне было лет пять или шесть, в наш го­ро­док при­е­ха­ла на га­стро­ли те­ат­раль­ная труп­па и по­всю­ду были рас­кле­е­ны афиши с на­зва­ни­ем спек­так­ля «Сюр­при­зы раз­во­да». (16)Я не знал тогда зна­че­ние слова «раз­вод», но смут­ное пред­чув­ствие под­ска­зы­ва­ло мне, что

это одно из тех за­прет­ных, при­тя­га­тель­ных и опас­ных слов, что при­от­кры­ва­ют за­ве­су над тай­на­ми взрос­лых. (17)И вот в день при­ез­да этой труп­пы го­род­ской па­рик­ма­хер в при­сту­пе рев­но­сти не­сколь­ко раз вы­стре­лил из ре­воль­ве­ра в свою жену, причём об этом пре­ступ­ле­нии, по­тряс­шем весь город, рас­ска­за­ли при мне. (18)Каким об­ра­зом воз­ник­ла тогда в моём дет­ском со­зна­нии связь между этими двумя фак­та­ми, столь далёкими друг от друга? (19)Чест­но при­знать­ся, точно уж не помню. (20)Но ещё очень долго я, не­смот­ря на от­сут­ствие вза­и­мо­свя­зи между этими со­бы­ти­я­ми, думал, что раз­вод − это такое пре­ступ­ле­ние, когда муж уби­ва­ет свою ви­нов­ную жену прямо на сцене те­ат­ра.

(21)Ра­зу­ме­ет­ся, и самые чут­кие ро­ди­те­ли не в силах по­ме­шать за­рож­де­нию сверхъ­есте­ствен­ных пред­став­ле­ний и на­ив­ных до­га­док в го­ло­вах их детей. (22)Ведь давно из­вест­но, что жиз­нен­ный опыт так про­сто не пе­ре­даётся и каж­дый са­мо­сто­я­тель­но усва­и­ва­ет уроки жизни, ка­ки­ми бы про­сты­ми или слож­ны­ми они ни были. (23)Но осте­ре­гай­тесь, по край­ней мере, сами да­вать

ребёнку опас­ную пищу для во­об­ра­же­ния. (24)Мы из­ба­вим своих детей от тяжёлых пе­ре­жи­ва­ний, если будем всё время пом­нить о том, что они об­ла­да­ют обострённым лю­бо­пыт­ством и го­раз­до впе­чат­ли­тель­нее нас.

* Андре Моруа – фран­цуз­ский пи­са­тель XX века.

(1)Се­год­ня я уви­де­ла ребёнка... (2)Мно­гие го­во­рят, что дети се­год­ня стали дру­гие, и с боль­шой ра­до­стью объ­яс­ня­ют: они ведут себя со­всем как взрос­лые. (3)И ещё го­во­рят, что те­перь дети более «смышлёные» и усва­и­ва­ют всё го­раз­до быст­рее. (4)Взрос­лые ра­ду­ют­ся их во­про­сам не к месту, а по­те­рю - если не ска­зать от­сут­ствие - на­ив­но­сти рас­це­ни­ва­ют как шаг вперёд в раз­ви­тии юного по­ко­ле­ния. (5)Имен­но по­это­му ребёнок, ко­то­ро­го я се­год­ня уви­де­ла, привлёк моё вни­ма­ние. (6)Он на самом деле был ребёнком - до­вер­чи­вым и бес­хит­рост­ным, как и долж­но быть в его воз­расте, с си­я­ю­щи­ми, лю­бо­пыт­ны­ми гла­за­ми, с жи­вы­ми и лёгкими дви­же­ни­я­ми, есте­ствен­ны­ми для че­ло­веч­ка, не так давно по­явив­ше­го­ся на свет. (7)Я ви­де­ла, как он идёт, пыт­ли­во глядя на всё во­круг и ста­ра­ясь рас­крыть тайну, спя­щую за внеш­ней сто­ро­ной пред­ме­тов и со­бы­тий. (8)С его губ бес­пре­стан­но сле­та­ли во­про­сы - так ве­ли­ка была в нём жажда по­зна­ния.

(9)Во­про­сы, ко­то­рые он за­да­вал, были про­сты­ми и од­но­вре­мен­но глу­бо­ки­ми имен­но бла­го­да­ря своей про­сто­те. (10)Он хотел знать всё о небе, о звёздах, о гра­ни­цах Все­лен­ной. (11)Он хотел знать, по­че­му на­се­ко­мые ле­та­ют и по­че­му у че­ло­ве­ка нет кры­льев. (12)Он хотел знать, от­че­го люди пла­чут и по­че­му ему ино­гда хо­чет­ся сме­ять­ся и кри­чать... (13)Но ро­ди­те­ли от­ве­ти­ли ему лишь улыб­кой и шут­ка­ми. «(14)И в кого толь­ко пошёл этот малыш? (15)Он ни в чём не похож на нас... (16)И мне даже стыд­но за его во­про­сы, такое впе­чат­ле­ние, что он со­всем ни­че­го не по­ни­ма­ет... (17)По­че­му ты не такой, как осталь­ные твои то­ва­ри­щи? (18)По­че­му ты не иг­ра­ешь с дру­зья­ми? (19)Сынок, что ещё я могу рас­ска­зать тебе про луну, если не знаю боль­ше того, что уже рас­ска­зал?»

(20)Пре­жде си­я­ю­щий и счаст­ли­вый взгляд ребёнка сде­лал­ся хму­рым, как осен­ние не­бе­са, на него легла тень, ко­то­рая лучше ты­ся­чи сло­ва­рей могла бы рас­ска­зать, что такое грусть. (21)И мне ка­жет­ся, что имен­но в этот миг он утра­тил свою до­вер­чи­вость и не­по­сред­ствен­ность и, сам того не желая и не по­ни­мая, рань­ше вре­ме­ни по­взрос­лел. (22)Он усво­ил же­сто­кий жиз­нен­ный урок: надо мол­чать, стал­ки­ва­ясь с не­по­ни­ма­ни­ем, пря­тать в глу­би­не души свои со­кро­вен­ные мечты, не го­во­рить о пре­крас­ном, а вы­ска­зы­вать лишь то, что дру­гие хотят услы­шать.

(23)И если сна­ча­ла я уви­де­ла ребёнка, то те­перь пе­ре­до мной был взрос­лый че­ло­век, на чьих пле­чах лежал груз пе­ре­жи­то­го, груз боли и гру­сти. (24)По­че­му мы об­ре­ка­ем на ги­бель кра­со­ту и не­вин­ность? (25)Где тот ребёнок, ко­то­рый когда-то жил в нас и чей голос до сих пор дол­жен был бы зву­чать в нашем серд­це, про­буж­дая не­ис­чер­па­е­мое лю­бо­пыт­ство и по­треб­ность в любви? (26)Не­уже­ли мы боль­ше не спо­соб­ны вос­при­ни­мать доб­рое и чи­стое? (27)Не­уже­ли наше взрос­ле­ние обя­за­тель­но свя­за­но с по­те­рей дет­ско­го уме­ния удив­лять­ся?

(28)Пе­чаль­ным ока­зал­ся тот день, когда я уви­де­ла этого ребёнка.

(29) Те­перь я не­устан­но буду всмат­ри­вать­ся в лица окру­жа­ю­щих в по­ис­ках дру­го­го та­ко­го же взгля­да, ко­то­рый по­ве­да­ет мне о бес­хит­рост­но­сти пер­вых иде­а­лов, ещё не за­грязнённых раз­гу­лом со­вре­мен­но­го ритма жизни.

(30) Я буду ис­кать юные, пыт­ли­вые и неж­ные глаза; глаза, в ко­то­рых от­ра­жа­ет­ся тоска по небу и веч­ным во­про­сам, что на­хо­дят ответ лишь в глу­би­не че­ло­ве­че­ской души, спя­щей се­год­ня в ожи­да­нии луч­ших времён.

* Делия Стейн­берг Гу­сман (род. в 1943 году)  — ар­ген­тин­ский и ис­пан­ский му­зы­кант, фи­ло­соф, куль­ту­ро­лог, пи­са­тель, автор мно­же­ства работ, книги «Се­год­ня я уви­де­ла...».

(1)Когда бываю в Крас­но­яр­ске, я все­гда еду в Ов­сян­ку к Вик­то­ру Пет­ро­ви­чу: прой­тись по его селу, за­гля­нуть в его домик, зайти в его биб­лио­те­ку, в его церк­вуш­ку...

(2)Вик­тор Пет­ро­вич Аста­фьев явил­ся на свет 1 мая 1924 года и, прой­дя через си­рот­ство, без­дом­ность, кровь, раны и грязь войны, через цепь не­скон­ча­е­мых битв, пе­ре­не­ся всю боль и ка­торж­ные муки пи­са­тель­ско­го труда, оста­вил нас по­ут­ру 29 но­яб­ря 2001 года.

(3)Ка­за­лось бы, жизнь де­ла­ла всё, чтобы не было у нас та­ко­го пи­са­те­ля. (4)Она изу­ве­чи­ла его дет­ство, ки­ну­ла в мя­со­руб­ку войны, до­би­ва­ла вер­нув­ше­го­ся с фрон­та сол­да­та по­сле­во­ен­ной ни­ще­той и го­ло­ду­хой, му­чи­ла со­зна­ние идео­ло­ги­че­ски­ми дог­ма­ми, кром­са­ла без­жа­лост­ным цен­зур­ным скаль­пе­лем луч­шие стро­ки. (5)Он вы­сто­ял! (6)Не сде­лал­ся ни озлоб­лен­ным обы­ва­те­лем, ни дис­си­ден­том с ку­ки­шем в кар­ма­не, ни ли­те­ра­тур­ным ба­ри­ном вроде тех, чьи имена как-то мгно­вен­но ис­чез­ли, ка­ну­ли в лету. (7)Он все­гда оста­вал­ся самим собой, не счи­та­ясь с пу­сты­ми и без­дар­ны­ми мне­ни­я­ми, с «ве­я­ни­я­ми» вре­ме­ни, с на­вя­зы­ва­е­мы­ми нор­ма­ми. (8)Аста­фьев сам по себе был и норма, и пра­ви­ло и, как до­ка­за­ло время, стал ис­тин­но на­ци­о­наль­ным пи­са­те­лем в самом вы­со­ком смыс­ле этого труд­но­го по­ня­тия. (9)Все мы, кто знал его, был в пе­ре­пис­ке с ним, дру­жил с ним, как-то при­вык­ли к тому, что есть вот такой у нас Вик­тор Пет­ро­вич − муд­рый, весёлый, рас­су­ди­тель­ный, го­ря­чий.

(10)Аста­фьев учил нас пре­жде всего сво­бо­де и сам был сво­бод­ным − и в жизни, и в твор­че­стве. (11)Помню, на одной из встреч его спро­си­ли: «Как стать сво­бод­ным че­ло­ве­ком?» (12)Вик­тор Пет­ро­вич с улыб­кой от­ве­тил: «(13)Нач­ни­те с того, что пе­ре­стань­те врать са­мо­му себе и про­ги­бать­ся перед на­чаль­ни­ком».

(14)Уста­лый, боль­ной, ис­тру­див­ший душу до дна, он каж­дое утро са­дил­ся за ра­бо­чий стол, чтобы не толь­ко успеть до­пи­сать за­ду­ман­ное (сколь­ко ещё оста­лось не­рождённых сю­же­тов и ге­ро­ев, с ко­то­ры­ми нам уже ни­ко­гда не встре­тить­ся!), но и для того, чтобы чест­но за­ра­бо­тать свой хлеб, кор­мить семью, под­ни­мать сирот-вну­ков, по­мо­гать сыну и его семье. (15)«Какая тяж­кая, сжи­га­ю­щая нас, как на огне, наша ра­бо­та!» − пишет он в одном из писем. (16)А в дру­гом пись­ме: «...даже ку­вал­да, ко­то­рой в своё время ору­до­вал в ли­тей­ном цехе, не вы­ма­ты­ва­ла так, как „лёгонь­кое“ перо пи­са­те­ля. (17)Но и, ко­неч­но же, ни одна моя ра­бо­та и не при­но­си­ла столь­ко вос­тор­га, как это ли­те­ра­тур­ное дело. (18)Когда вдруг из ни­че­го, из обык­но­вен­но­го пу­зырь­ка с чер­ни­ла­ми из­влечёшь что-то по­хо­жее на жизнь, вос­со­здашь из слов до­ро­гую себе, а ино­гда и дру­гим людям кар­тин­ку или ха­рак­тер и замрёшь, как ху­дож­ник перед по­лот­ном, поражённый этим вол­шеб­ством – ведь из ни­че­го по­лу­чи­лось! (19)Гос­по­ди! (20)Да не­уже­ли это я сде­лал?»

(21)Без­услов­но, душа Аста­фье­ва, звез­да Аста­фье­ва будет вечно све­тить на­сто­я­щим и бу­ду­щим его чи­та­те­лям. (22)И он вечно будет наш…

(по Г. К. Са­про­но­ву *)

* Ген­на­дий Кон­стан­ти­но­вич Са­про­нов (1952–2009) – жур­на­лист, из­да­тель, член Ас­со­ци­а­ции кни­го­из­да­те­лей Рос­сии.

(1)Че­ло­век дол­жен из­лу­чать доб­ро­ту и жить в сфере добра. (2)Эта сфера добра в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни создаётся им самим. (3)Она создаётся из его доб­рых дел, доб­рых чувств, доб­рых воз­дей­ствий на окру­жа­ю­щую среду, па­мя­ти на добро.

(4)Злое дело за­бы­ва­ет­ся быст­рее, чем доб­рое. (5)Может быть, это про­ис­хо­дит от­то­го, что вспо­ми­нать хо­ро­шее при­ят­нее, чем злое? (6)Ко­неч­но, при­ят­нее! (7)Но дело и в дру­гом. (8)Зло дро­бит об­ще­ство. (9)Оно «се­па­рат­но» по своей при­ро­де. (10)Добро же со­ци­аль­но в ши­ро­ком смыс­ле этого слова. (11)Оно со­еди­ня­ет, объ­еди­ня­ет, род­нит. (12)Оно вы­зы­ва­ет сим­па­тию, друж­бу, лю­бовь. (13)По­это­му злые объ­еди­не­ния не­дол­го­веч­ны. (14)Они ос­но­вы­ва­ют­ся на общ­но­сти вре­мен­ных ин­те­ре­сов.

(15)«Вол­чья стая», обозлённая, дикая, же­сто­кая, без­жа­лост­ная, оска­лив­ша­я­ся, со вздыб­лен­ной шер­стью, с на­ли­ты­ми кро­вью гла­за­ми, рано или позд­но кон­ча­ет­ся дра­кой вол­ков. (16)Объ­еди­не­ние же на почве доб­ро­го дела, доб­рых чувств, доб­ро­ты живёт даже тогда, когда за­вер­ше­но само доб­рое дело, по­слу­жив­шее при­чи­ной его со­зда­ния. (17)Доб­рое объ­еди­не­ние живёт в душах людей даже тогда, когда за­вер­ше­на и за­бы­та прак­ти­че­ская не­об­хо­ди­мость та­ко­го объ­еди­не­ния.

(18)Добро выше прак­ти­че­ской нужды! (19)По­то­му в жизни добро и, со­от­вет­ствен­но, доб­ро­та, по­жа­луй, цен­нее всего, и при этом доб­ро­та умная, це­ле­на­прав­лен­ная. (20)Умная доб­ро­та – самое цен­ное в че­ло­ве­ке, самое к нему рас­по­ла­га­ю­щее и самое в ко­неч­ном счёте вер­ное по пути к лич­но­му сча­стью. (21)Сча­стья до­сти­га­ет тот, кто стре­мит­ся сде­лать счаст­ли­вы­ми дру­гих и спо­со­бен хоть на время за­быть о своих ин­те­ре­сах, о себе. (22)Это «не­раз­мен­ный рубль».

(23)Вот тут об­ра­тим вни­ма­ние ещё на одну черту сферы добра. (24)Она плот­но свя­за­на с тра­ди­ци­я­ми род­ной куль­ту­ры, с куль­ту­рой че­ло­ве­че­ства во­об­ще, с его про­шлым и бу­ду­щим. (25)Сфера добра боль­шая. (26)Сфера добра проч­ная, не­со­кру­ши­мая, хотя и труд­нее до­сти­га­ет­ся, чем фор­ми­ру­ет­ся сфера зла. (27)Сфера добра ближе к веч­но­сти.

(28)Вот по­че­му сфера добра тре­бу­ет от каж­до­го из нас вни­ма­ния к ис­то­рии – своей и ми­ро­вой, к куль­тур­ным цен­но­стям, на­коп­лен­ным всем че­ло­ве­че­ством, к цен­но­стям гу­ма­ни­тар­ным в первую оче­редь. (29)Изоб­ра­зи­тель­ное ис­кус­ство, ли­те­ра­ту­ра, му­зы­ка, ар­хи­тек­ту­ра, гра­до­стро­и­тель­ство и при­род­ный ланд­шафт, со­здан­ный одной при­ро­дой или при­ро­дой в союзе с че­ло­ве­ком, – изу­че­ние всех этих гу­ма­ни­тар­ных цен­но­стей умно­жа­ет, укреп­ля­ет, по­вы­ша­ет нрав­ствен­ность от­дель­но­го че­ло­ве­ка и всего об­ще­ства. (30)А без нрав­ствен­но­сти, в свою оче­редь, не дей­ству­ют со­ци­аль­ные и эко­но­ми­че­ские, ис­то­ри­че­ские и любые дру­гие за­ко­ны, ко­то­рые со­зда­ют бла­го­со­сто­я­ние и са­мо­со­зна­ние че­ло­ве­че­ства.

(31)И в этом огром­ный прак­ти­че­ский ре­зуль­тат «не­прак­ти­че­ско­го» по своей при­ро­де добра.

(32)Вот по­че­му дело каж­до­го в от­дель­но­сти и всех вме­сте – при­умно­жать добро, чтить и хра­нить тра­ди­ции, знать и ува­жать род­ную ис­то­рию и ис­то­рию всего че­ло­ве­че­ства. (33)Знать это, пом­нить об этом все­гда и сле­до­вать пу­тя­ми добра и доб­ро­ты – очень и очень важно.

(по Д. С. Лихачёву*)

* Дмит­рий Сер­ге­е­вич Лихачёв (1906–1999) – со­вет­ский и рос­сий­ский фи­ло­лог, куль­ту­ро­лог, ис­кус­ство­вед, ака­де­мик РАН.

(1)Без со­мне­ния, ста­рость – это сту­пень нашей жизни, име­ю­щая, как и любая дру­гая её сту­пень, своё соб­ствен­ное лицо, соб­ствен­ную ат­мо­сфе­ру, соб­ствен­ные ра­до­сти и го­ре­сти. (2)По­верь­те: у нас, се­до­вла­сых ста­ри­ков, есть, как и у всех наших млад­ших со­бра­тьев, своя цель, при­да­ю­щая смысл на­ше­му су­ще­ство­ва­нию. (3)Быть ста­рым – такая же пре­крас­ная и не­об­хо­ди­мая за­да­ча, как быть мо­ло­дым. (4)Ста­рик, ко­то­ро­му ста­рость и се­ди­ны толь­ко не­на­вист­ны и страш­ны, такой же не­до­стой­ный пред­ста­ви­тель своей сту­пе­ни жизни, как мо­ло­дой и силь­ный, ко­то­рый не­на­ви­дит своё за­ня­тие и каж­до­днев­ный труд и ста­ра­ет­ся от них увиль­нуть.

(5)Ко­ро­че го­во­ря, чтобы в ста­ро­сти ис­пол­нить своё на­зна­че­ние и спра­вить­ся со своей за­да­чей, надо быть со­глас­ным со ста­ро­стью и со всем, что она при­но­сит с собой, надо ска­зать ей «да». (6)Без этого «да», без го­тов­но­сти от­дать­ся тому, чего тре­бу­ет от нас при­ро­да, мы те­ря­ем – стары мы или мо­ло­ды – цен­ность и смысл своих дней и об­ма­ны­ва­ем жизнь.

(7)Го­ни­мые же­ла­ни­я­ми, меч­та­ми, стра­стя­ми, мы, как боль­шин­ство людей, мча­лись через не­де­ли, ме­ся­цы, годы и де­ся­ти­ле­тия нашей жизни, бурно пе­ре­жи­вая удачи и разо­ча­ро­ва­ния, – а се­год­ня, осто­рож­но ли­стая боль­шую ил­лю­стри­ро­ван­ную книгу нашей соб­ствен­ной жизни, мы удив­ля­ем­ся тому, как пре­крас­но и слав­но уйти от этой гонки и от­дать­ся жизни со­зер­ца­тель­ной. (8)Мы де­ла­ем­ся спо­кой­нее, снис­хо­ди­тель­нее, и чем мень­ше ста­но­вит­ся наша по­треб­ность вме­ши­вать­ся и дей­ство­вать, тем боль­ше ста­но­вит­ся наша спо­соб­ность при­смат­ри­вать­ся и при­слу­ши­вать­ся к свет­лой и ясной жизни при­ро­ды и к жизни наших со­бра­тьев, на­блю­дая за её ходом без кри­ти­ки и не пе­ре­ста­вая удив­лять­ся её раз­но­об­ра­зию, ино­гда с уча­сти­ем и тихой гру­стью, ино­гда со сме­хом, чи­стой ра­до­стью, с юмо­ром.

(9)…Не­дав­но я стоял у себя в саду у ко­ст­ра, под­бра­сы­вая в него ли­стья и сухие ветки. (10)Мимо ко­лю­чей из­го­ро­ди про­хо­ди­ла какая-то ста­рая жен­щи­на, лет, на­вер­ное, вось­ми­де­ся­ти, она оста­но­ви­лась и стала на­блю­дать за мной. (11)Я по­здо­ро­вал­ся с ней, тогда она за­сме­я­лась и ска­за­ла: «(12)Пра­виль­но сде­ла­ли, что раз­ве­ли костёр. (13)В нашем воз­расте надо при­но­рав­ли­вать­ся к аду». (14)Так был задан тон раз­го­во­ру, в ко­то­ром мы жа­ло­ва­лись друг другу на вся­че­ские бо­ляч­ки и беды, но каж­дый раз шут­ли­во. (15)А в конце бе­се­ды мы при­зна­лись, что при всём при том мы ещё не так уж страш­но стары.

(16)Когда со­всем мо­ло­дые люди с пре­вос­ход­ством их силы и на­ив­но­сти сме­ют­ся у нас за спи­ной, на­хо­дя смеш­ны­ми нашу тяжёлую по­ход­ку и наши жи­ли­стые шеи, мы вспо­ми­на­ем, как, об­ла­дая такой же силой и такой же на­ив­но­стью, сме­я­лись когда-то и мы. (17)Толь­ко те­перь мы вовсе не ка­жем­ся себе по­беждёнными и по­би­ты­ми, а ра­ду­ем­ся тому, что пе­ре­рос­ли эту сту­пень жизни и стали не­мно­го умней и тер­пи­мей. (18)Чего и вам же­ла­ем.

(по по Г. Гессе*)

* Гер­ман Гессе (1877–1962) – не­мец­кий пи­са­тель и ху­дож­ник, ла­у­ре­ат Но­бе­лев­ской пре­мии.

(1)Да­вай­те, до­ро­гой чи­та­тель, за­ду­ма­ем­ся о том, яв­ля­ет­ся ли сказ­ка чем-то далёким от нас и на­сколь­ко она нужна нам. (2)Мы со­вер­ша­ем некое па­лом­ни­че­ство в вол­шеб­ные, во­жде­лен­ные и пре­крас­ные края, читая или слу­шая сказ­ки. (3)Что же при­но­сят люди из этих краев? (4)Что влечёт их туда? (5)О чём спра­ши­ва­ет че­ло­век сказ­ку и что имен­но она от­ве­ча­ет ему? (6)Че­ло­век все­гда спра­ши­вал сказ­ку о том, о чём все­гда и все люди, из века в век, будут спра­ши­вать, о том, что всем нам важно и не­об­хо­ди­мо. (7)В первую оче­редь, о сча­стье. (8)Само ли оно в жизни при­хо­дит или его надо до­бы­вать? (9)Не­уже­ли не­пре­мен­но нужны труды, ис­пы­та­ния, опас­но­сти и по­дви­ги? (10)В чём же сча­стье че­ло­ве­ка? (11)В бо­гат­стве ли? (12)Или, может быть, в доб­ро­те и право­те?

(13)Что такое судь­ба? (14)Не­уже­ли её нель­зя одо­леть и че­ло­ве­ку остаётся по­кор­но си­деть и ждать у моря по­го­ды? (15)И сказ­ка щедро под­ска­зы­ва­ет, как быть че­ло­ве­ку на рас­пу­тье жиз­нен­ных дорог и в глу­би­не жиз­нен­но­го леса, в беде и в не­сча­стье.

(16)Что важ­нее – внеш­няя обо­лоч­ка или не­зри­мая кра­со­та? (17)Как рас­по­знать, как учу­ять пре­крас­ную душу у стра­ши­ли­ща и урод­ли­вую душу у кра­са­ви­цы?

(18)И на­ко­нец, прав­да ли, что воз­мож­но толь­ко воз­мож­ное, а не­воз­мож­ное и в самом деле не­воз­мож­но? (19)Не та­ят­ся ли в вещах и душах, окру­жа­ю­щих нас, такие воз­мож­но­сти, о ко­то­рых не вся­кий и го­во­рить ре­ша­ет­ся?

(20)Вот о чём спра­ши­ва­ет че­ло­век, и осо­бен­но рус­ский че­ло­век, свою сказ­ку. (21)И сказ­ка от­ве­ча­ет не о том, чего нет и не бы­ва­ет, а о том, что те­перь есть и все­гда будет. (22)Ведь сказ­ка – это ответ всё ис­пы­тав­шей древ­но­сти на во­про­сы всту­па­ю­щей в мир дет­ской души. (23)Здесь муд­рая древ­ность бла­го­слов­ля­ет рус­ское мла­ден­че­ство на ещё не ис­пы­тан­ную им труд­ную жизнь, со­зер­цая из глу­би­ны сво­е­го на­ци­о­наль­но­го опыта труд­но­сти жиз­нен­но­го пути.

(24)Все люди де­лят­ся на людей, жи­ву­щих со сказ­кой, и людей, жи­ву­щих без сказ­ки. (25)И люди, жи­ву­щие со сказ­кой, имеют дар и сча­стье… во­про­шать свой народ о пер­вой и по­след­ней жиз­нен­ной муд­ро­сти и с от­кры­той душой вни­мать от­ве­там его пер­во­на­чаль­ной, до­и­сто­ри­че­ской фи­ло­со­фии. (26)Такие люди живут как бы в ладу со своею на­ци­о­наль­ною сказ­кою. (27)И благо нам, если мы со­хра­ня­ем в душе веч­но­го ребёнка, то есть умеем и спра­ши­вать, и вы­слу­ши­вать голос нашей сказ­ки.

(по И.А. Ильи­ну*)

*Иван Алек­сан­дро­вич Ильин (1883–1954) – рус­ский фи­ло­соф, пи­са­тель и пуб­ли­цист.

(1)Ни­че­го не­обыч­но­го в том, что слу­чи­лось со мной, нет. (2)Я был чем­пи­о­ном и счи­тал­ся самым силь­ным че­ло­ве­ком.

(3)Мне сыз­маль­ства были по душе фи­зи­че­ские упраж­не­ния. (4)Меня увле­ка­ли борь­ба, ме­та­ния и бег на лыжах. (5)В конце кон­цов страсть к силе по­бу­ди­ла к са­мо­сто­я­тель­ным за­ня­ти­ям. (6)Я со­ста­вил пе­ре­чень упраж­не­ний и стал не­уклон­но сле­до­вать ему.

(7)C 1946 по 1953 год я учил­ся в Са­ра­тов­ском су­во­ров­ском учи­ли­ще. (8)Вре­ме­ни для лич­ной тре­ни­ров­ки в рас­по­ряд­ке дня не было. (9)По­это­му я вста­вал за пол­ча­са до подъёма, лишая себя бла­жен­но­го по­лу­ча­са юно­ше­ско­го сна. (10)Мне нра­ви­лось «стро­ить» силу, нра­ви­лось быть силь­ным, и я меч­тал о боль­шой силе, но гру­бая сила, вуль­гар­ная, меня все­гда от­вра­ща­ла. (11)Я ис­пы­ты­вал к ней даже не не­при­язнь  — не­на­висть! (12)Са­мо­сто­я­тель­ные тре­ни­ров­ки весь­ма по­вли­я­ли на те­ло­сло­же­ние и здо­ро­вье. (13)Сем­на­дца­ти лет я при росте 187 см весил за 90 кг  — это был чи­стый му­скуль­ный вес  — я вы­гля­дел даже худым.

(14)После окон­ча­ния Су­во­ров­ско­го учи­ли­ща с се­реб­ря­ной ме­да­лью я по­лу­чил счаст­ли­вую воз­мож­ность про­дол­жать об­ра­зо­ва­ние в Во­ен­но-воз­душ­ной ин­же­нер­ной ака­де­мии имени Жу­ков­ско­го. (15)Уже со вто­ро­го курса я имел су­гу­бо це­ле­вые тре­ни­ров­ки по тяжёлой ат­ле­ти­ке, но они ни­ко­гда не шли за счёт учёбы. (16)После двух лет тре­ни­ро­вок я не­ожи­дан­но для себя вплот­ную при­дви­нул­ся к норме ма­сте­ра спор­та.

(17)То была эпоха мо­гу­че­го аме­ри­кан­ско­го ат­ле­та Пола Эн­дер­со­на. (18)Я жадно впи­ты­вал крохи све­де­ний о его тре­ни­ров­ках из спор­тив­ных жур­на­лов. (19)Я ста­рал­ся раз­га­дать при­ро­ду этой по­ра­зи­тель­ной силы. (20)Я не свя­зы­вал её лишь с весом. (21)Долж­но было быть в тре­ни­ров­ках Эн­дер­со­на и нечто своё, от­лич­ное от при­ня­то­го, того, к чему мы при­вык­ли. (22)После я понял: не­об­хо­ди­мы мас­си­ро­ван­ные тре­ни­ров­ки с по­мо­щью не­боль­шо­го числа глав­ных вспо­мо­га­тель­ных упраж­не­ний, обес­пе­чи­ва­ю­щих ос­нов­ную силу, и ещё рез­кое уве­ли­че­ние весов глав­ных вспо­мо­га­тель­ных упраж­не­ний с од­но­вре­мен­ным со­кра­ще­ни­ем ра­бо­ты над тех­ни­кой клас­си­че­ских упраж­не­ний, ко­то­рая тогда от­ни­ма­ла у нас не­оправ­дан­но много вре­ме­ни.

(23)Оше­лом­ля­ю­щее впе­чат­ле­ние про­из­ве­ли на со­вет­ских лю­би­те­лей спор­та вы­ступ­ле­ния Эн­дер­со­на в Москве и Ле­нин­гра­де 15 и 18 июня 1955 года. (24)Это были пер­вые вы­ступ­ле­ния аме­ри­кан­ских спортс­ме­нов в Со­вет­ском Союзе. (25)Лето 1955 года ока­за­лось по­во­рот­ным в моём от­но­ше­нии к тре­ни­ров­кам. (26)Я окон­ча­тель­но осо­знал, что ав­то­ри­те­ты ли­ша­ют нас воли  — надо ло­мать тре­ни­ров­ку, ис­кать своё и ни­че­го не бо­ять­ся. (27)Тогда я впер­вые на­пи­сал в своей тре­ни­ро­воч­ной тет­ра­ди: «Ничто не власт­но надо мной!»

(28)Я смог про­ник­нуть на тре­ни­ров­ку наших спортс­ме­нов и аме­ри­кан­цев. (29)С вос­тор­гом узнал про­слав­лен­ных ат­ле­тов: в мо­гу­чей стат­но­сти не­то­роп­ли­вый Яков Ку­цен­ко; во всём подчёрк­ну­то зна­чи­тель­ный и на­смеш­ли­вый длин­но­ру­кий Тро­фим Ло­ма­кин; ко­со­ла­пя­щий, слов­но стес­ня­ю­щий­ся своей силы Ар­ка­дий Во­робьёв и литые из от­жа­тых му­ску­лов Ра­фа­эль Чи­миш­кин и Ни­ко­лай Удо­дов. (30)И тут же зна­ме­ни­тые аме­ри­кан­цы, ко­ро­ли жур­наль­ных об­ло­жек: Томми Коно, Стен­ли Стан­чик, Дэвид Шеп­пард, Чарльз Винчи и, ко­неч­но же, Пол Эн­дер­сон. (31)Даже на тре­ни­ров­ке этой горе мышц все ап­ло­ди­ро­ва­ли. (32)При­зна­юсь, вос­по­ми­на­ние о ви­ден­ном мно­гие годы вдох­нов­ля­ло меня в труд­ные ми­ну­ты моих тре­ни­ро­вок. (33)Мне по­чу­ди­лось: боги силы сошли на землю. (34)И даже в меч­тах я не по­ся­гал тогда на ре­кор­ды «че­ло­ве­ка-скалы», как в своих ста­тьях звал Эн­дер­со­на Яков Ку­цен­ко. (35)Но в мою тет­радь уже были впи­са­ны слова «Ничто не власт­но надо мной!». (36)Прочь гип­ноз имён: всё это ли­ша­ет нас силы!

(37)В марте 1957 года вско­ре после зим­ней сес­сии и ка­ни­кул на четвёртом курсе ака­де­мии я «до­стал» с не­обык­но­вен­ной лёгко­стью все­со­юз­ный ре­корд в толч­ко­вом упраж­не­нии. (38) Через не­сколь­ко не­дель по­сле­до­ва­ли новые ре­кор­ды  — в толч­ко­вом упраж­не­нии и рывке! (39)Это было на­столь­ко не­ожи­дан­но и в то же время про­сто, что я на всех сним­ках тех дней улы­ба­юсь под штан­гой. (40)Какой ре­корд? (41)Разве это ре­корд?(42)Штан­га ни­че­го не весит... (43)Я ока­зал­ся в трой­ке силь­ней­ших ат­ле­тов стра­ны (за Алек­се­ем Мед­ве­де­вым и Ев­ге­ни­ем Но­ви­ко­вым). (44)А затем на­ча­лось топ­та­ние на месте из-за травм, со­мне­ний и ди­пло­ма. (45)Со­мне­ния по­жа­ло­ва­ли из-за ро­бо­сти перед но­вы­ми ве­са­ми. (46)Я по­лу­чил не­сколь­ко травм. (47)Нужно было время для об­жи­ва­ния в новых ко­ор­ди­на­тах.

(48)В 1959 году я за­щи­тил на «от­лич­но» ди­плом  — 5 лет и 7 ме­ся­цев уче­ния были по­за­ди. (49)И уже в ап­ре­ле со­вер­шен­но не­ожи­дан­но для себя я «на­крыл» самый гроз­ный ре­корд  — ми­ро­вой ре­корд Эн­дер­со­на в толч­ко­вом упраж­не­нии! (50)Труд­но даже при­бли­зи­тель­но пе­ре­дать, что тво­ри­лось тогда в окруж­ном Доме офи­це­ров Ле­нин­град­ско­го во­ен­но­го окру­га. (51)На­сто­я­щее безу­мие! (52)Топот, рёв, крики, слёзы, объ­я­тия и в то же время порыв, спла­чи­ва­ю­щий всех в еди­ное! (53)С этим ре­кор­дом ко мне пришёл не­офи­ци­аль­ный титул са­мо­го силь­но­го че­ло­ве­ка пла­не­ты. (54)Во вся­ком слу­чае, так име­но­ва­ли меня с того дня. (55)Впер­вые с далёких пред­ре­во­лю­ци­он­ных лет этот титул пе­ре­ко­че­вал в Рос­сию.

(По Ю. П. Вла­со­ву *)

*Юрий Пет­ро­вич Вла­сов  — со­вет­ский тя­же­ло­ат­лет, об­ла­да­тель ти­ту­ла «Самый силь­ный че­ло­век пла­не­ты».

(1)Од­на­ж­ды мне до­ве­лось по­бы­вать на Се­вер­ном Урале. (2)Я сидел на ка­мен­ной осыпи¹ од­но­го из от­ро­гов² вер­ши­ны Квар­куш. (3)Из-за сопки³ мед­лен­но под­ни­ма­лось солн­це, и сопка то оза­ря­лась с во­сточ­ной сто­ро­ны, то снова де­ла­лась су­ме­реч­ной от на­пол­за­ю­щих на неё об­ла­ков. (4)Но вот солн­це ока­за­лось на горбу сопки, уда­ри­ло лу­ча­ми по об­ла­кам и гу­стым ту­ма­нам. (5)Снег за­свер­кал на вер­ши­не, об­ла­ка по­туск­не­ли, не­хо­тя сполз­ли в уще­лья, и мир раз­де­лил­ся на­двое. (6)Ввер­ху были сопки, с бе­лы­ми зай­ца­ми на спи­нах, все в сол­неч­ном си­я­нии, все в свер­ка­нии. (7)А внизу всё за­топ­ле­но, за­кры­то. (8)Это был тот час, когда не­жи­вая чер­но­та сопок и осы­пей оку­ты­ва­лась при­зрач­ным дым­ком и сопки не от­пу­ги­ва­ли, а ма­ни­ли к себе этой при­зрач­ной за­га­доч­но­стью.

(9)Здесь, на вер­ши­нах Урала,  — на­ча­ло жизни рек. (10)Здесь, в под­не­бе­сье, лежат веч­ные снега, питая ост­рые род­ни­ки теми ску­пы­ми кап­ля­ми, из ко­то­рых потом рож­да­ют­ся ве­ли­кие реки, то ярост­но, то сте­пен­но иду­щие до са­мо­го Кас­пий­ско­го моря. (11)Реки рож­да­ют­ся в бла­жен­ной, веч­ной ти­ши­не. (12)Рож­де­ние не тер­пит суеты, рож­де­нию нужен покой. (13)Низ­кое, ску­пое на тепло и щед­рое на свет солн­це всё же оплав­ля­ет прес­со­ван­ные, тяжёлые, как сви­нец, валы сне­гов, и раз­бе­га­ют­ся во все сто­ро­ны юркие ру­чей­ки. (14)Ещё малые, ещё хилые, тут же со­всем близ­ко схо­дят­ся они вме­сте и впе­ре­хлёст, ве­се­ло за­пле­та­ясь на ходу, ка­тят­ся вниз по кам­ням и осы­пям. (15)И уже не оста­но­вить их, не вер­нуть. (16)Реки что че­ло­ве­че­ские судь­бы: у них много по­во­ро­тов, но нет пути назад.

(17)Осыпь, на ко­то­рой я сижу, окан­чи­ва­ет­ся взлётом иссечённых вет­ра­ми сопок. (18)Под соп­кою, чуть ли не вы­ска­ки­вая на усы­пан­ные се­ме­на­ми снеж­ные груды, рас­тут под­снеж­ни­ки с тёплыми ше­ро­хо­ва­ты­ми ли­стья­ми. (19)А на вы­сып­ке мел­ко­го ка­меш­ни­ка, возле ма­лень­кой, но уже по-ста­ру­ше­чьи скрю­чен­ной пих­точ­ки, я вижу круп­ные баг­ро­во-ро­зо­вые цветы. (20)Внизу, на скло­нах Урала, рас­тут они вы­вод­ка­ми, кор­ней по трид­цать, го­ло­ва к го­ло­ве, лист в лист. (21)И цветы там яркие, с жёлтыми зрач­ка­ми. (22)Как же по­па­ли сюда эти? (23)Каким вет­ром-судь­бою за­нес­ло в без­жа­лост­ные осыпи, в студёное под­не­бе­сье их тяжёлые се­ме­на? (24)Может, птица в клюве при­нес­ла?

(25)Их всего три. (26)И стеб­ли их тонки, и ли­стья у них будто из жести, и по­баг­ро­ве­ли эти ли­стья на сре­зах от стужи. (27)А цветы? (28)До чего же мудра жизнь! (29)Венцы цве­тов при­кры­ты, и жёлтых зрач­ков не ви­дать. (30)Цветы стоят, как де­тиш­ки в ярких ша­поч­ках с за­вя­зан­ны­ми ушами, и не дают хо­ло­ду сжечь се­ме­на. (31)И ле­пест­ки у цве­тов с про­се­дью, и тол­сты они. (32)Вся сила этого цвета идёт на то, чтобы сбе­речь се­ме­на, и они не от­кро­ют­ся во всю ширь, не за­зе­ва­ют­ся на при­вет­ли­во си­я­ю­щее солн­це. (33)Они не до­ве­ря­ют этому солн­цу. (34)Они слиш­ком много пе­ре­нес­ли, пре­жде чем про­бу­ди­лись от зяб­ко­го сна среди голых кам­ней.

(35)Прой­дут годы, и плес­нут на осыпи вспо­ло­хи ярких, баг­ро­вых цве­тов. (36)А пока их здесь всего три, му­же­ствен­ных, не­по­кор­ных цвет­ка, и в них залог бу­ду­щей кра­со­ты. (37)Я верю, что они вы­жи­вут и уро­нят креп­кие се­ме­на свои в ру­чей­ки, а те за­не­сут их меж кам­ней и най­дут им щёлку, из ко­то­рой идёт хотя и чуть ощу­ти­мое, но тёплое ды­ха­ние земли. (38)Я верю в это, по­то­му что лет во­семь­де­сят назад возле Квар­ку­ша и дру­гих при­по­ляр­ных вер­шин и сопок не было ни од­но­го де­рев­ца. (39)А сей­час в рас­пад­ках низ­кие, кост­ля­вые, по­лу­раз­де­тые, но сплош­ные леса, и даже на за­пад­ном скло­не Квар­ку­ша, во­круг аль­пий­ских лугов где ост­ров­ка­ми, где в оди­ноч­ку  — низ­кие, почти нагие де­рев­ца, но такие креп­кие, уз­ли­стые, что корни их рас­ка­лы­ва­ют ка­мень, а от ство­лов от­ска­ки­ва­ет топор. (40)Де­ре­вья ведут по­сто­ян­ное, тяжёлое на­ступ­ле­ние и за­ка­ля­ют­ся в борь­бе, в веч­ном по­хо­де. (41)Иные из них па­да­ют, уми­ра­ют на ходу, как в атаке, а всё-таки они идут. (42)Идут вперёд и вперёд!

(43)А сле­дом за лесом летят птицы, идут звери, идёт живая жизнь, и вме­сте с ней эти баг­ро­во-ро­зо­вые цветы с ра­бо­тя­щи­ми кор­ня­ми и жи­ву­чим се­ме­нем. (44)И все эти све­тя­щи­е­ся внизу на по­ля­нах блед­ны­ми лам­па­да­ми ку­пав­ки, жёлтые лю­ти­ки, не­ви­дан­но мел­кие, с мо­шеч­ку ве­ли­чи­ной, не­за­буд­ки, и даже чудом про­ник­шие сюда ла­зо­ре­вые цветы, и уве­рен­ные в себе под­снеж­ни­ки с вос­хи­ще­ни­ем гля­дят на не­здеш­них жи­те­лей, на трёх раз­вед­чи­ков, как бы на­пол­нен­ных живою, го­ря­чею кро­вью. (45)Пусть не осты­нет алая кровь в тон­ких жилах цве­тов!

(По В. П. Аста­фье­ву*)

*Вик­тор Пет­ро­вич Аста­фьев (1924−2001)  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель, дра­ма­тург, эс­се­ист.

___________________________

¹Осыпь  — осы­пав­ши­е­ся об­лом­ки гор­ной по­ро­ды.

²Отро́г  — от­ветв­ле­ние ос­нов­ной гор­ной цепи.

³Со́пка  — не­боль­шая гора с округ­лой вер­ши­ной.

(1)Она меч­та­ла, что вый­дет на сцену и про­сто, ясно, без аф­фек­та­ции ре­мес­лен­ни­ков сцены будет го­во­рить пуб­ли­ке слова́ из своей ко­рот­кой ма­лень­кой роли. (2)И, слу­шая её, эта пуб­ли­ка будет ду­мать про себя: «(3)Вот ис­тин­ное ис­кус­ство! (4)Вот как надо изоб­ра­жать жизнь души́ для того, чтобы все по­ни­ма­ли, как живёт душа».

(5)Ей, де­бю­тант­ке, ещё де­воч­ке, ко­то­рая по­ня­тия не имела о толпе, ка­за­лось, что нужно быть толь­ко ис­крен­ней для того, чтобы тро­нуть душу толпы… толь­ко ис­крен­ней!

(6)Де­воч­ка ду­ма­ла, что её роль го­во­рит сама за себя своей про­сто­той и на­ив­но­стью, что ис­тин­но кра­си­вое про­сто и что нужно быть про­стой и вер­ной прав­де, чтобы тро­нуть серд­ца зри­те­лей.

(7)И она была уве­ре­на: она тро­нет их. (8)И её внут­рен­нее чув­ство го­во­ри­ло, что она идёт на боль­шое и важ­ное дело, ибо го­во­рить толпе про­сто и хо­ро­шо о душе́, и о серд­це, и обо всём, чем живут люди,  — это круп­ное и важ­ное, это му­чи­тель­ное и чест­ное дело для того, кто верит в хо­ро­шее и доб­рое.

(9)А она ве­ри­ла, по­то­му что она была мо­ло­да.

(10)И вот она вышла на сцену. (11)За­на­вес взвил­ся, де­бю­тант­ка вста­ла лицом к лицу с пуб­ли­кой, и её охва­тил тре­пет, око­вав хо­ло­дом всё её тело и язык.

(12)Сотни глаз уста­ви­лись на неё, шур­ша­ние кре­сел пре­кра­ти­лось, и в зале во­ца­ри­лась вы­жи­да­ю­щая ти­ши­на,  — ти­ши­на, точно под­сте­ре­гав­шая что-то. (13)Все люди за­молк­ли, по­глощённые одним же­ла­ни­ем  — же­ла­ни­ем слы­шать нечто такое, что ожи­ви­ло бы их, и ка­за­лось, что все они, со­здав эту ти­ши­ну, впали во власть её и омерт­ве­ли в ней.

(14)Не глядя на пуб­ли­ку, де­бю­тант­ка чув­ство­ва­ла сотни глаз, ко­то­рые точно щу­па­ли её, ис­сле­до­ва­ли, сма­ко­ва­ли, и при­кос­но­ве­ние их было хо­лод­но и воз­буж­да­ло страх в серд­це.

(15)А когда она взгля­ну­ла в зал, то уви­да­ла, что все смот­рят на неё с лю­бо­пыт­ством, толь­ко с хо­лод­ным, без­участ­ным лю­бо­пыт­ством людей, жаж­ду­щих раз­вле­че­ния, и боль­ше нет ни­че­го во взгля­де толпы. (16)Нет той ду­хов­ной связи, ко­то­рая долж­на бы быть между тол­пой и тем, кто ве­ща­ет ей прав­ду о жизни серд­ца. (17)Это было страш­но.

(18)Толпа ждала, хо­лод­ная, как все­гда, жад­ная, как все­гда, по­гло­ща­ю­щая своих слуг, как Молох, и рас­пла­чи­ва­ю­ща­я­ся хло­па­ньем в ла­до­ши за сок нер­вов и кровь сер­дец тех людей, ко­то­рые доб­ро­воль­но об­рек­ли себя на му­че­ние слу­жить ей сло­вом. (19)Гро­мад­ное сто­гла­вое жи­вот­ное, толпа мол­ча­ла и скеп­ти­че­ски осмат­ри­ва­ла ма­лень­кую, не­склад­ную, роб­кую фи­гур­ку де­бю­тант­ки. (20)Этим мол­ча­ни­ем толпа как бы го­во­ри­ла: «А ну-ка, чем ты и как по­ще­ко­чешь мои утомлённые нервы?»

(21)Ар­тист, кто бы он ни был,  — раб толпы, если он не гений. (22)И нет для че­ло­ве­ка раб­ства тя­же­лей и му­чи­тель­ней, чем слу­же­ние толпе.

(23)А она капля за кап­лей сосёт его соки, хо­лод­но на­блю­дая, как он утра­чи­ва­ет све­жесть та­лан­та и силу сво­е­го серд­ца. (24)И она всё это по­гло­ща­ет. (25)Она много по­жра­ла, много по­жи­ра­ет, ещё боль­ше пожрёт и всё живёт, как рань­ше, чёрст­вая, гру­бая, вос­пла­ме­ня­ю­ща­я­ся на мо­мент и тот­час же уга­са­ю­щая, живёт хо­лод­ная, серая и скуч­ная, силь­ная, но без­душ­ная, гро­мад­ная, но ум­ствен­но низ­кая...

(26)Стеснённая, сжа­тая, раз­дав­лен­ная тяжёлым мол­ча­ни­ем толпы, де­бю­тант­ка то­роп­ли­во ском­ка­ла свою роль и бро­си­ла её в ску­ча­ю­щее, без­участ­ное лицо зри­тель­но­го зала.

(27)Сидя в своей гримёрной после спек­так­ля, она ры­да­ла, вся со­дро­га­ясь от боли серд­ца, чув­ствуя себя слов­но опо­зо­рен­ной, за­грязнённой сот­ня­ми взгля­дов, не­дав­но щу­пав­ших её... как щу­паль­ца спру­та. (28)Она пла­ка­ла, чув­ствуя себя оскорблённой и уни­жен­ной, а зри­тель­ный зал был уже пуст. (29)Спек­такль за­кон­чил­ся, зри­те­ли по­ки­ну­ли зал и вышли из зда­ния те­ат­ра. (30)И никто из них не знал, что, уходя, оста­вил в ма­лень­ком серд­це ве­ли­кую боль.

(По М. Горь­ко­му*)

*Мак­сим Горь­кий(на­сто­я­щее имя  — Алек­сей Мак­си­мо­вич Пеш­ков; 1868−1936)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, дра­ма­тург, пуб­ли­цист, об­ще­ствен­ный де­я­тель.

(1)Она меч­та­ла, что вый­дет на сцену и про­сто, ясно, без аф­фек­та­ции ре­мес­лен­ни­ков сцены будет го­во­рить пуб­ли­ке слова́ из своей ко­рот­кой ма­лень­кой роли. (2)И, слу­шая её, эта пуб­ли­ка будет ду­мать про себя: «(3)Вот ис­тин­ное ис­кус­ство! (4)Вот как надо изоб­ра­жать жизнь души́ для того, чтобы все по­ни­ма­ли, как живёт душа».

(5)Ей, де­бю­тант­ке, ещё де­воч­ке, ко­то­рая по­ня­тия не имела о толпе, ка­за­лось, что нужно быть толь­ко ис­крен­ней для того, чтобы тро­нуть душу толпы… толь­ко ис­крен­ней!

(6)Де­воч­ка ду­ма­ла, что её роль го­во­рит сама за себя своей про­сто­той и на­ив­но­стью, что ис­тин­но кра­си­вое про­сто и что нужно быть про­стой и вер­ной прав­де, чтобы тро­нуть серд­ца зри­те­лей.

(7)И она была уве­ре­на: она тро­нет их. (8)И её внут­рен­нее чув­ство го­во­ри­ло, что она идёт на боль­шое и важ­ное дело, ибо го­во­рить толпе про­сто и хо­ро­шо о душе́, и о серд­це, и обо всём, чем живут люди,  — это круп­ное и важ­ное, это му­чи­тель­ное и чест­ное дело для того, кто верит в хо­ро­шее и доб­рое.

(9)А она ве­ри­ла, по­то­му что она была мо­ло­да.

(10)И вот она вышла на сцену. (11)За­на­вес взвил­ся, де­бю­тант­ка вста­ла лицом к лицу с пуб­ли­кой, и её охва­тил тре­пет, око­вав хо­ло­дом всё её тело и язык.

(12)Сотни глаз уста­ви­лись на неё, шур­ша­ние кре­сел пре­кра­ти­лось, и в зале во­ца­ри­лась вы­жи­да­ю­щая ти­ши­на,  — ти­ши­на, точно под­сте­ре­гав­шая что-то. (13)Все люди за­молк­ли, по­глощённые одним же­ла­ни­ем  — же­ла­ни­ем слы­шать нечто такое, что ожи­ви­ло бы их, и ка­за­лось, что все они, со­здав эту ти­ши­ну, впали во власть её и омерт­ве­ли в ней.

(14)Не глядя на пуб­ли­ку, де­бю­тант­ка чув­ство­ва­ла сотни глаз, ко­то­рые точно щу­па­ли её, ис­сле­до­ва­ли, сма­ко­ва­ли, и при­кос­но­ве­ние их было хо­лод­но и воз­буж­да­ло страх в серд­це.

(15)А когда она взгля­ну­ла в зал, то уви­да­ла, что все смот­рят на неё с лю­бо­пыт­ством, толь­ко с хо­лод­ным, без­участ­ным лю­бо­пыт­ством людей, жаж­ду­щих раз­вле­че­ния, и боль­ше нет ни­че­го во взгля­де толпы. (16)Нет той ду­хов­ной связи, ко­то­рая долж­на бы быть между тол­пой и тем, кто ве­ща­ет ей прав­ду о жизни серд­ца. (17)Это было страш­но.

(18)Толпа ждала, хо­лод­ная, как все­гда, жад­ная, как все­гда, по­гло­ща­ю­щая своих слуг, как Молох, и рас­пла­чи­ва­ю­ща­я­ся хло­па­ньем в ла­до­ши за сок нер­вов и кровь сер­дец тех людей, ко­то­рые доб­ро­воль­но об­рек­ли себя на му­че­ние слу­жить ей сло­вом. (19)Гро­мад­ное сто­гла­вое жи­вот­ное, толпа мол­ча­ла и скеп­ти­че­ски осмат­ри­ва­ла ма­лень­кую, не­склад­ную, роб­кую фи­гур­ку де­бю­тант­ки. (20)Этим мол­ча­ни­ем толпа как бы го­во­ри­ла: «А ну-ка, чем ты и как по­ще­ко­чешь мои утомлённые нервы?»

(21)Ар­тист, кто бы он ни был,  — раб толпы, если он не гений. (22)И нет для че­ло­ве­ка раб­ства тя­же­лей и му­чи­тель­ней, чем слу­же­ние толпе.

(23)А она капля за кап­лей сосёт его соки, хо­лод­но на­блю­дая, как он утра­чи­ва­ет све­жесть та­лан­та и силу сво­е­го серд­ца. (24)И она всё это по­гло­ща­ет. (25)Она много по­жра­ла, много по­жи­ра­ет, ещё боль­ше пожрёт и всё живёт, как рань­ше, чёрст­вая, гру­бая, вос­пла­ме­ня­ю­ща­я­ся на мо­мент и тот­час же уга­са­ю­щая, живёт хо­лод­ная, серая и скуч­ная, силь­ная, но без­душ­ная, гро­мад­ная, но ум­ствен­но низ­кая...

(26)Стеснённая, сжа­тая, раз­дав­лен­ная тяжёлым мол­ча­ни­ем толпы, де­бю­тант­ка то­роп­ли­во ском­ка­ла свою роль и бро­си­ла её в ску­ча­ю­щее, без­участ­ное лицо зри­тель­но­го зала.

(27)Сидя в своей гримёрной после спек­так­ля, она ры­да­ла, вся со­дро­га­ясь от боли серд­ца, чув­ствуя себя слов­но опо­зо­рен­ной, за­грязнённой сот­ня­ми взгля­дов, не­дав­но щу­пав­ших её... как щу­паль­ца спру­та. (28)Она пла­ка­ла, чув­ствуя себя оскорблённой и уни­жен­ной, а зри­тель­ный зал был уже пуст. (29)Спек­такль за­кон­чил­ся, зри­те­ли по­ки­ну­ли зал и вышли из зда­ния те­ат­ра. (30)И никто из них не знал, что, уходя, оста­вил в ма­лень­ком серд­це ве­ли­кую боль.

(По М. Горь­ко­му*)

*Мак­сим Горь­кий(на­сто­я­щее имя  — Алек­сей Мак­си­мо­вич Пеш­ков; 1868−1936)  — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, дра­ма­тург, пуб­ли­цист, об­ще­ствен­ный де­я­тель.

(1) Наш взвод фор­си­ро­вал по мел­ко­во­дью речку Висло́ку, выбил из ста­рин­ной пан­ской усадь­бы фа­ши­стов и за­кре­пил­ся на задах её, за ста­рым за­пу­щен­ным пар­ком. (2) Здесь мы сна­ча­ла вы­ко­па­ли щели, ячей­ки для пулемётов, затем со­еди­ни­ли их вме­сте  — и по­лу­чи­лась тран­шея. (3) По ту и дру­гую сто­ро­ну го­лов­ной аллеи парка, об­са­жен­ной се­реб­ри­сты­ми то­по­ля­ми впе­ре­меж­ку с ясе­ня­ми и оре­хо­вы­ми де­ре­вья­ми, сто­я­ли все­воз­мож­ные боги и бо­ги­ни из бе­ло­го гипса и мра­мо­ра. (4) В усадь­бе мы об­жи­лись и на­ча­ли ис­кать за­ня­тия. (5) И нашли их. (6) По­жи­лой свя­зист, мой на­пар­ник, чинил в ко­нюш­не хо­му­ты и сбрую. (7) Бро­не­бой­щик стек­лил окна в при­строй­ке. (8) А млад­ший лей­те­нант, наш взвод­ный, ве­че­ра­ми играл на рояле в пан­ском доме не­по­нят­ную му­зы­ку. (9) «Рах­ма­ни­но­ва играл»,  — ска­зал нам один узбек из по­пол­не­ния.

(10) По­пол­не­ние это, раз­ное по годам и бо­е­вым ка­че­ствам, при­бы­ло спу­стя не­де­лю после на­ше­го житья в пан­ской усадь­бе, и мы по­ня­ли: рай­ские эти кущи скоро придётся по­ки­дать, на­сту­пать надо будет. (11) Между тем немец тоже не дре­мал и под­тя­ги­вал ре­зер­вы, по­то­му что об­стрел пе­ред­не­го края всё уси­ли­вал­ся, и мно­гие де­ре­вья, да и пан­ский дом были уже по­вре­жде­ны сна­ря­да­ми и ми­на­ми.

(12) При об­стре­ле усадь­бы по­стра­да­ли не толь­ко дом и де­ре­вья, по и боги с бо­ги­ня­ми. (13) Осо­бен­но до­ста­лось одной бо­ги­не. (14) Она сто­я­ла в углуб­ле­нии парка, над ка­мен­ной бе­сед­кой, уви­той плю­щом. (15) Бо­ги­ня уже вся была из­долб­ле­на оскол­ка­ми и ка­за­лась ра­нен­ной в живое тело.

(16) Узбек, при­быв­ший с по­пол­не­ни­ем, по фа­ми­лии Аб­дра­ши­тов, в сво­бод­ное от де­жур­ства время всё ходил по аллее, всё смот­рел на богов и бо­гинь. (17)Глаза его, и без того за­дум­чи­вые, по­кры­ва­лись мгли­стою тос­кой. (18) Осо­бен­но по­дол­гу тос­ко­вал он у той бо­ги­ни, что ка­за­лась ра­не­ной, и гля­дел, гля­дел на неё, Ве­не­рой на­зы­вал, жен­щи­ной любви и ра­до­сти име­но­вал и читал стихи какие-то на рус­ском и уз­бек­ском язы­ках.

(19) По око­пам прошёл слух, будто Аб­дра­ши­тов при­нял­ся ре­мон­ти­ро­вать скульп­ту­ру. (20) Хо­ди­ли удо­сто­ве­рить­ся  — прав­да, пол­за­ет на ка­рач­ках Аб­дра­ши­тов, со­би­ра­ет гип­со­вые оскол­ки, очи­ща­ет их от грязи но­со­вым плат­ком и на сто­ли­ке в бе­сед­ке под­би­ра­ет один к од­но­му. (21) Уди­ви­лись сол­да­ты и при­молк­ли.

(22)Три дня мы не ви­де­ли Аб­дра­ши­то­ва. (23) Стре­ля­ли в эти дни фа­ши­сты много, тре­вож­но было на пе­ре­до­вой  — ждали контр­ата­ки нем­цев, го­то­вив­ших­ся про­гнать нас об­рат­но за речку Вис­ло­ку и очи­стить плац­дарм. (24) Часто рва­лась связь, и ра­бо­ты у нас было нев­про­во­рот. (25) По заведённому по­ряд­ку, если связь рва­лась, мы, свя­зи­сты с пе­ре­до­вой, долж­ны были ис­прав­лять её под огнём.

(26) Бегая по нитке связи, я не раз за­ме­чал ко­па­ю­ще­го­ся в парке Аб­дра­ши­то­ва. (27) Ма­лень­кий, с не­уме­ло обёрну­ты­ми об­мот­ка­ми, он весь уж был в глине и гипсе, ис­ху­дал и по­чер­нел со­всем и на моё бой­кое «Салям алей­кум!», тихо и ви­но­ва­то улы­ба­ясь, от­ве­чал: «Здрав­ствуй­те!» (28) Потом к Аб­дра­ши­то­ву при­со­еди­нил­ся хро­мой поляк в мятой шляпе, из-под ко­то­рой вы­би­ва­лись седые во­ло­сы. (29)Он был с се­ры­ми за­пав­ши­ми ще­ка­ми и тоже с вы­со­ко за­кру­чен­ны­ми об­мот­ка­ми. (30) Ходил поляк, опи­ра­ясь на су­ко­ва­тую оре­хо­вую палку, и что-то гром­ко и сер­ди­то го­во­рил Аб­дра­ши­то­ву, тыкая этой пал­кой в нагих под­би­тых бо­гинь. (31) Ра­не­ную бо­ги­ню Аб­дра­ши­тов и поляк по­чи­ни­ли. (32) За­ма­за­ли раны на ней не­чи­стым гип­сом.

(33)В дожд­ли­вое утро уда­ри­ли наши ору­дия  — на­ча­лась арт­под­го­тов­ка, за­ка­ча­лась земля под но­га­ми, по­сы­па­лись по­след­ние плоды с де­ре­вьев в парке, и лист за­кру­жи­ло ввер­ху. (34)Ко­ман­дир взво­да при­ка­зал мне сма­ты­вать связь и сле­до­вать в атаку. (35) Я как бежал с ка­туш­кой на шее, так и спо­ткнул­ся, и мысли обо­рва­лись: бо­ги­ня Ве­не­ра сто­я­ла без го­ло­вы, и руки у неё были ото­рва­ны, а возле за­бро­сан­но­го землёй фон­та­на ле­жа­ли Аб­дра­ши­тов и поляк, за­сы­пан­ные бе­лы­ми оскол­ка­ми и пылью гипса. (36) Оба они были убиты. (37) Ле­жа­ло на боку ведёрко, и вы­ва­ли­лось из него серое тесто гипса, ва­ля­лась от­би­тая го­ло­ва бо­ги­ни. (38) Сто­я­ла изу­ве­чен­ная, обез­об­ра­жен­ная бо­ги­ня Ве­не­ра. (39) А у ног её ле­жа­ли два че­ло­ве­ка, пы­тав­ших­ся ис­це­лить по­би­тую кра­со­ту.

(По В. П. Аста­фье­ву*)

*Вик­тор Пет­ро­вич Аста­фьев (1924−2001)  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель, дра­ма­тург, эс­се­ист.

(1)Под­дер­жи­ва­е­мая сол­да­та­ми, Катя сто­я­ла в окро­вав­лен­ной, изо­рван­ной в кло­чья ру­баш­ке, при­стыв­шей к телу, ноги от ступ­ней и до самых колен были по­кры­ты чер­ной ко­по­тью, вы­вер­ну­тые руки раз­ду­лись в пле­чах си­не­ва­ты­ми опу­хо­ля­ми. (2)То­роп­ли­во схва­тив ши­нель, Зюсмильх хотел на­бро­сить ее на ка­ти­ны плечи.

— (3)Не надо!  — крик­ну­ла Катя.  — (4)Пусть видит народ, что вы де­ла­е­те с лю­дь­ми в своих за­стен­ках.

(5)Со­брав по­след­ние силы, она вы­пря­ми­лась. (6)Толпа, ока­ме­нев от ужаса, смот­ре­ла, как по­во­лок­ли Катю к во­до­кач­ке. (7)Ноги ее за­пле­та­лись, и там, где они сту­па­ли, на снегу оста­ва­лись кро­ва­вые следы.

(8)У во­до­на­пор­ной башни сол­да­ты по­вер­ну­ли Чайку лицом к толпе. (9)Она не могла сто­ять, и немцы дер­жа­ли ее под руки.

— (10)Сейт­шас ти по­смот­реть и по­слю­шайт, как за­сту­пайт за твой шизнь народ,  — тихо ска­зал Зюсмильх и по­до­шел к толпе.  — (11)Кто есть ше­ла­ний по­лют­шайт ти­ся­ча марки  — го­во­рийт: кто она?  — крик­нул он, ука­зы­вая на Катю.

(12)Толпа мол­ча­ла...

— (13)Никто не знайт?

(14)В се­ре­ди­не толпы под­нял­ся шум.

— (15)Гос­по­да ох­ви­це­ры, от­сель не видно, а меня дер­жат!  — по­слы­шал­ся голос Ариш­ки.

(16)Жен­щи­ны дер­га­ли ее за во­ло­сы, хва­та­ли за руки, не пус­ка­ли. (17)Зюсмильх крик­нул сол­да­там, и те ки­ну­лись рас­чи­щать для Ариш­ки до­ро­гу. (18)Рас­тре­пан­ная, крас­ная, с блуд­ли­во бе­га­ю­щи­ми гла­за­ми, Ариш­ка вы­бра­лась из толпы и, взгля­нув на Катю, с ужим­кой хи­хик­ну­ла:

— (19)Она и есть, гос­по­да ох­ви­це­ры, ко­мис­сар в юбке  — пер­вая ком­со­мол­ка в го­ро­де.

(20)Зюсмильх и Корф по­до­шли к Кате. Лицо ее было взвол­но­ван­но, но не стра­хом, как они ожи­да­ли,  — ис­кря­щи­е­ся ра­дость и тор­же­ство сияли в ее гла­зах.

(22)Ге­ста­по­вец го­во­рил тихо и вкрад­чи­во.

— (23)Глюпо уми­райт для народ, ко­то­рий про­да­валь тебя ми­ну­та опас­ность.

(24)Пре­зри­тель­ная усмеш­ка ис­кри­ви­ла губы Кати.

— (25)Это со­ба­ка, а не народ!  — брезг­ли­во взгля­нув на Ариш­ку, она с тру­дом при­под­ня­ла руку и по­ка­за­ла на за­ре­во.  — (26)Народ там...

(27)Что в это мгно­ве­ние про­нес­лось у нее в мыс­лях? (28)Может, вспом­ни­лось сразу все, что она страст­но лю­би­ла в жизни и чего уж не суж­де­но было ей уви­деть воз­рож­ден­ным. (29)Может быть, перед гла­за­ми у нее встал ее лю­би­мый, ее Федя, и па­мять сквозь глу­хой лас­ко­вый шум сосен по­вто­ри­ла его вскрик: «Сказ­ка моя го­лу­бо­гла­зая!».

(30)Весь дрожа, Зюсмильх подал ко­ман­ду. (31)Сол­да­ты вски­ну­ли вин­тов­ки. (32)Люди ви­де­ли, что еще мгно­ве­ние  — и не ста­нет Кати, рух­нет она не снег без­жиз­нен­ным телом.

— (33)Про­щай, род­ная!  — вы­крик­нул вы­со­кий ста­рик, сто­яв­ший в пер­вом ряду. (34)Он сдер­нул с го­ло­вы шапку и по­кло­нил­ся Кате низко-низко, почти до земли, а когда вы­пря­мил­ся, все опять услы­ша­ли его су­ро­вый и по-маль­чи­ше­ски звон­кий голос.

— (35)Спа­си­бо тебе... за душу твою ве­ли­кую!

(36)Толпа встре­пе­ну­лась, ожила.

(37)И вдруг... (38)Что это? (39)Близ­ко, на со­сед­ней с пу­сты­рем улице за­гре­ме­ли вы­стре­лы.

— (40)Рус! (41)Пар­ти­за­нен!  — во­плем до­нес­лось от­ту­да.

(42)Корф по­блед­нел и ки­нул­ся к танку. (43)Зюсмильх стоял и, мелко стуча зу­ба­ми, смот­рел то на Катю, то на сол­дат.

— (44)В серд­це! (45)Прямо в серд­це!  — за­кри­чал он.

(46)Из-за угла, на белом коне, со свер­ка­ю­щей над го­ло­вой шаш­кой, вы­ле­тел Федя, сле­дом за ним  — Ни­ко­лай Ва­си­льев. (47)Катя уви­де­ла лю­би­мо­го и по­чув­ство­ва­ла не­обык­но­вен­ный при­лив сил.

(По Н. З. Би­рю­ко­ву*)

*Ни­ко­лай Зо­то­вич Би­рю­ков (1912–1966)  — со­вет­ский пи­са­тель.

(1)Есть в че­ло­ве­че­ском ха­рак­те­ре такая черта  — с удо­воль­стви­ем вспо­ми­нать про­шлые труд­но­сти, тобой пре­одолённые. (2)Это все­гда при­ят­но. (3)Пре­бы­ва­ние в армии стало делом нашей чести, так же как для преж­них мо­ло­дых по­ко­ле­ний уча­стие в Граж­дан­ской войне, в стро­и­тель­стве Ком­со­моль­ска и Маг­нит­ки, в по­ко­ре­нии Арк­ти­ки, а для ны­неш­не­го  — в осво­е­нии це­ли­ны и зе­мель Си­би­ри, хотя мне ка­жет­ся не со­всем точ­ным срав­не­ние мир­ных стро­ек с пе­ред­ним краем: это всё-таки слиш­ком раз­ные вещи.

(4)Верно го­во­рят, что ха­рак­тер моего по­ко­ле­ния был сфор­ми­ро­ван ар­ми­ей во­ен­ной поры. (5)Мы на­хо­ди­лись в том воз­расте, когда че­ло­век осо­бен­но при­го­ден для окон­ча­тель­но­го оформ­ле­ния, если он по­па­да­ет в надёжные и уме­лые руки. (6)Мы были под­го­тов­ле­ны к этому ещё всем дет­ством, всем вос­пи­та­ни­ем, всеми пре­крас­ны­ми тра­ди­ци­я­ми ре­во­лю­ции и Граж­дан­ской войны, пе­ре­шед­ши­ми к нам от стар­ших.

(7)Мы при­шли в армию  — наши кости ещё не окреп­ли, не за­твер­де­ли му­ску­лы, мы ещё росли. (8)Когда после нас осмат­ри­ва­ли новые ме­ди­цин­ские ко­мис­сии, или, как тогда го­во­ри­ли, «пе­ре­ко­мис­сии», ока­за­лось, что мно­гие из нас при­ба­ви­ли в росте по не­сколь­ку сан­ти­мет­ров. (9)А как вы­рос­ли наши души и ха­рак­те­ры!

(10)Армия мно­го­му на­учи­ла нас. (11)Это были, в свою оче­редь, наши уни­вер­си­те­ты. (12)Одних она при­об­щи­ла к тех­ни­ке  — к танку, пушке, самолёту; дру­гих на­учи­ла вла­деть то­по­ром, пилой и ло­па­той. (13)А бли­зость к при­ро­де, к земле, на ко­то­рой ле­жишь, по ко­то­рой идёшь, ко­то­рую ко­па­ешь! (14)Армия на­учи­ла нас муж­ской друж­бе  — мы знали, по­жа­луй, толь­ко дет­скую. (15)Мы ушли юно­ша­ми, а вер­ну­лись му­жа­ми. (16)Сколь­ких об­ре­ли мы новых дру­зей и сколь­ких из них по­те­ря­ли, чтобы не за­быть ни­ко­гда!

(17)А разве можно за­быть ге­рой­ство гвар­дей­ских ди­ви­зий, же­лез­ную дис­ци­пли­ну во­ен­ных учи­лищ или за­пас­ные полки, рву­щи­е­ся на фронт из каких-ни­будь далёких ты­ло­вых ла­ге­рей. (18)Разве за­бу­дешь без­молв­ный Дон­басс сорок тре­тье­го года, раз­би­тые го­ро­да Бе­ло­рус­сии и зна­ме­ни­тый Боб­руй­ский котёл, где на много ки­ло­мет­ров сплош­ным на­ва­лом, друг на друге  — искорёжен­ные не­мец­кие танки, ору­дия, бро­не­транс­портёры, ма­ши­ны. (19)Ар­мей­ская жизнь была су­ро­вой, но сколь­ко в ней было не­ожи­дан­но­го тепла! (20)Я слу­жил ещё по пер­во­му году, когда од­на­ж­ды к нашей зем­лян­ке подошёл сер­жант из со­сед­ней роты и спро­сил: «Пом­ком­взво­да дома?» (21)Этот во­прос по­тряс меня. (22)То есть как дома? (23)Дом да­ле­ко от­сю­да. (24)Разве здесь дом? (25)А спу­стя не­сколь­ко ме­ся­цев я и сам го­во­рил так.

(26)Столь же уди­ви­тель­ным ка­зал­ся мне во­прос ком­ба­та к стар­ши­нам: «По­кор­ми­ли людей?» (27)Чего, мол, их кор­мить? (28)Сами по­едят, толь­ко дай! (29)Или: «Пер­вая рота по­ку­ша­ла? (30)Вто­рая рота по­ку­ша­ла?..» (31)Это слово «по­ку­ша­ла» (не «поела») ка­за­лось на­ро­чи­тым, пока я не по­чув­ство­вал, что оно имеет осо­бый от­те­нок  — не сла­ща­во-го­род­ской, а ува­жи­тель­но-де­ре­вен­ский: по­ку­ша­ла. (32)Мы были очень, очень мо­ло­ды. (33)Когда я смот­рю на сем­на­дца­ти­лет­них маль­чи­ков, то думаю: «Не­уже­ли мы были та­ки­ми? (34)Если на них на­гру­зить всё, что было на нас, да чтоб они про­шли столь­ко, сколь­ко мы, пусть впо­ло­ви­ну мень­ше,  — они же не вы­дер­жат! (35)А может быть, это толь­ко ка­жет­ся?..»

(36)По на­ту­ре своей мы дей­стви­тель­но мир­ные люди. (37)Я ни­ко­гда не встре­чал че­ло­ве­ка, ко­то­рый хотел бы сра­же­ний. (38)Но если враг нападёт на нас, мы будем во­е­вать. (39)Это будет глав­ным, и нам не придётся раз­ду­мы­вать...

(40)В жизни каж­до­го юноши на­сту­па­ет мо­мент, когда не­об­хо­дим ка­че­ствен­ный ска­чок. (41)Мы пе­ре­шли в новое ка­че­ство, надев крас­но­ар­мей­ские ши­не­ли. (42)Мне жаль тех людей моего по­ко­ле­ния, кто не слу­жил в армии ря­до­вым. (43)Ино­гда, со­брав­шись с дру­зья­ми, мы под на­стро­е­ние, к месту, на­чи­на­ем рас­ска­зы­вать о своей служ­бе, о во­ен­ной поре;

мы увле­ка­ем­ся, пе­ре­би­ва­ем друг друга и самих себя, пе­ре­ска­ки­ва­ем с од­но­го на дру­гое. (44)А те, кто не был там, тоже слу­ша­ют с ин­те­ре­сом. (45)И как это ни стран­но, менее дру­гих фи­гу­ри­ру­ют здесь так на­зы­ва­е­мые бо­е­вые эпи­зо­ды. (46)Нет, это ис­то­рии ско­рее по­зна­ва­тель­но­го ха­рак­те­ра, за­бав­ные и груст­ные,  — о себе и встре­чен­ных тобой людях, ис­то­рии, огра­ни­чен­ные рам­ка­ми вре­ме­ни и об­ста­нов­ки. (47)И едва ли не глав­ное в них  — это мно­же­ство ярких де­та­лей, по­дроб­но­стей, ко­то­рые, если не вспо­ми­нать их, по­сте­пен­но вы­вет­ри­ва­ют­ся из нашей па­мя­ти, за­ме­ня­ясь дру­ги­ми.

(По К.Я. Ван­шен­ки­ну)

* Кон­стан­тин Яко­вле­вич Ван­шен­кин (1925–2012))  — со­вет­ский и рос­сий­ский пи­са­тель и поэт.

(1)В самом конце XIX века ан­глий­ский на­ту­ра­лист док­тор Ка­ру­терс на­блю­дал над Крас­ным морем гран­ди­оз­ное пе­ре­се­ле­ние са­ран­чи с бе­ре­гов Се­вер­ной Аф­ри­ки в Ара­вию. (2)В те­че­ние трёх дней плот­ные тучи этих на­се­ко­мых, за­кры­вая солн­це, не­пре­рыв­но про­но­си­лись над го­ло­вой на­блю­да­те­ля. (3)Обыч­ное в таких ме­стах, часто по­вто­ря­ю­ще­е­ся яв­ле­ние по­ра­зи­ло Ка­ру­тер­са сво­и­ми раз­ме­ра­ми, и он решил опре­де­лить ко­ли­че­ство на­се­ко­мых в одной из туч, про­ле­тев­шей над ним 25 но­яб­ря 1889 года. (4)Ока­за­лось, что эта туча за­ни­ма­ла про­стран­ство в 5967 квад­рат­ных ки­ло­мет­ров и ве­си­ла 44 мил­ли­о­на тонн.

(5)Ста­тья Ка­ру­тер­са о сде­лан­ном им расчёте по­яви­лась в 41-м томе ан­глий­ско­го жур­на­ла «При­ро­да» за 1890 год. (6)Эн­то­мо­ло­ги (спе­ци­а­ли­сты, изу­ча­ю­щие на­се­ко­мых) не нашли в ней ни­че­го не­обык­но­вен­но­го. (7)Не нашёл в ней сна­ча­ла ни­че­го осо­бен­но­го и по­сто­ян­ный рус­ский чи­та­тель жур­на­ла  — при­ват-до­цент Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та по ка­фед­ре ми­не­ра­ло­гии Вла­ди­мир Ива­но­вич Вер­над­ский. (8)Он раз­би­рал тогда кол­лек­ции в ми­не­ра­ло­ги­че­ском ка­би­не­те уни­вер­си­те­та, а ку­соч­ка­ми сво­бод­но­го вре­ме­ни поль­зо­вал­ся для про­смот­ра на­ко­пив­ших­ся за лето жур­на­лов. (9)Че­ло­век, ин­те­ре­со­вав­ший­ся ре­ши­тель­но всем на свете, Вла­ди­мир Ива­но­вич про­чи­тал за­мет­ку Ка­ру­тер­са с про­стым лю­бо­пыт­ством и пе­ре­вер­нул стра­ни­цу, но затем быст­ро воз­вра­тил­ся назад. (10)Ему по­ка­за­лось, что была какая-то связь между тем, что он прочёл, и той об­ла­стью, в ко­то­рой он ра­бо­тал,  — гео­ло­ги­ей. (11)Стран­ное ощу­ще­ние мгно­вен­но яви­лось и мгно­вен­но ис­чез­ло.

(12) Ра­бо­чие между тем внес­ли тяжёлый ящик с ми­не­ра­ла­ми и опу­сти­ли его у ног Вер­над­ско­го. (13)За ними зашёл и по­мощ­ник Вер­над­ско­го, Ев­ге­ний Ди­о­до­ро­вич Кисла­ков­ский. (14)Вер­над­ский по­до­дви­нул ему жур­нал.

— (15)Ну, что вы ска­же­те о расчёте Ка­ру­тер­са? (16)Сорок че­ты­ре мил­ли­о­на тонн дви­жет­ся по воз­ду­ху с места на место, а ведь это без ма­ло­го вес всего ко­ли­че­ства меди, свин­ца и цинка, до­бы­тых че­ло­ве­че­ством за де­вят­на­дца­тый век!

(17)Кисла­ков­ский долго раз­би­рал текст и, на­ко­нец, разо­брав­шись, за­ме­тил:

— Цифры про­ве­рить бы надо: в жур­на­ле опе­ча­ток тоже до­ста­точ­но.

(18)И по­мощ­ник обер­нул­ся к ящику с об­раз­ца­ми. (19)Ми­не­ра­лы за­ни­ма­ли по­мощ­ни­ка боль­ше, чем са­ран­ча.

(20)Вла­ди­мир Ива­но­вич взял из стоп­ки за­го­тов­лен­ных для кол­лек­ций кар­то­чек одну и стал вы­пи­сы­вать дан­ные Ка­ру­тер­са. (21)Ука­зав стра­ни­цу, том, год и на­зва­ние жур­на­ла, он бе­реж­но по­ло­жил кар­точ­ку в бо­ко­вой кар­ман, куда от­прав­ля­лось всё, что ка­за­лось Вер­над­ско­му до­стой­ным хра­не­ния (там к концу ра­бо­че­го дня ино­гда на­кап­ли­ва­лось не­ма­ло таких кар­то­чек). (22)По­мощ­ник, следя за ним, не­сме­ло ска­зал:

— А зачем это нам, Вла­ди­мир Ива­но­вич, ведь мы не эн­то­мо­ло­ги, не фи­зио­ло­ги, не био­ло­ги?

(23)Вла­ди­мир Ива­но­вич быст­ро встал.

— (24)Да, мы с вами не био­ло­ги, но тут,  — он при­ло­жил руку к кар­ма­ну,  — есть какая-то мысль! (25)А из ис­то­рии науки и опыта я знаю, какие не­ожи­дан­ные по­след­ствия бы­ва­ют от слу­чай­но воз­ник­шей мысли, если она коснётся ума и воли ис­крен­ней че­ло­ве­че­ской лич­но­сти в нуж­ный мо­мент... (26)Один такой слу­чай не­ред­ко оправ­ды­ва­ет всю жизнь!

(27)Дома, вы­гру­зив из кар­ма­на за­мет­ки, вы­рез­ки и биб­лио­гра­фи­че­ские справ­ки, Вла­ди­мир Ива­но­вич стал рас­кла­ды­вать ма­те­ри­а­лы по ка­та­лож­ным пап­кам. (28)Эти папки, креп­кие, сде­лан­ные из плот­но­го кра­ше­но­го кар­то­на, каж­дая из ко­то­рых была по­свя­ще­на тому или иному раз­де­лу гео­ло­гии, раз­ме­ща­лись на книж­ных пол­ках вдоль стен и в про­стен­ках между ок­на­ми. (29)Пе­ре­хо­дя от полки к полке, рас­кры­вая то одну, то дру­гую папку, Вла­ди­мир Ива­но­вич быст­ро рас­пре­де­лил всё, что было в кар­ма­не, и толь­ко для за­мет­ки Ка­ру­тер­са не смог найти места. (30)На­блю­де­ние Ка­ру­тер­са не могло от­но­сить­ся ни к одной из гео­ло­ги­че­ских тем. (31)Сме­ясь над за­бав­ным за­труд­не­ни­ем, в ко­то­рое по­ста­вил его ан­глий­ский на­ту­ра­лист, он вынул из ящика стола новую папку, по­ло­жил туда кар­точ­ку, взял перо, чтобы сде­лать над­пись на белом яр­лы­ке синей крыш­ки, и за­ду­мал­ся. (32)«Ор­га­низ­мы... раз­ное... смесь... число и мера в живой при­ро­де?»

(33)Не­сколь­ко минут, а может быть и целый час, не в силах пре­рвать­ся, Вер­над­ский ловил в воз­буждённом мозгу идею, та­ив­шу­ю­ся среди мно­же­ства фак­тов и вы­во­дов, пе­ре­пол­няв­ших его ум. (34)Вла­ди­мир Ива­но­вич взял новую папку, твёрдо на­пи­сал на крыш­ке и ко­реш­ке «Живое ве­ще­ство», по­ста­вил папку на полку самой край­ней в ряду. (35)И вдруг так долго не укла­ды­вав­ша­я­ся в слова́ ост­рая мысль охва­ти­ла Вер­над­ско­го ра­до­стью огром­но­го от­кры­тия.

(36)«Гео­хи­мия» Вер­над­ско­го вышла в Па­ри­же на фран­цуз­ском языке в 1924 году. (37)Как син­тез на­уч­ных работ всей жизни, «Гео­хи­мия» Вер­над­ско­го вклю­чи­ла очер­ки о живом ве­ще­стве и его связи с гео­сфе­рой пла­не­ты. (38)Впер­вые вводя в ши­ро­кое на­уч­ное об­ра­ще­ние по­ня­тие жи­во­го ве­ще­ства как со­во­куп­но­сти ор­га­низ­мов в их гео­хи­ми­че­ском зна­че­нии, Вер­над­ский писал: «По­ни­ма­е­мое таким об­ра­зом живое ве­ще­ство со­вер­шен­но срав­ни­мо с дру­ги­ми те­ла­ми, име­ю­щи­ми зна­че­ние в химии зем­ной коры,  — с ми­не­ра­ла­ми, гор­ны­ми по­ро­да­ми и жид­ко­стя­ми». (39)При­во­дя в ка­че­стве при­ме­ра за­мет­ку Ка­ру­тер­са, Вер­над­ский про­дол­жал: «Эта туча са­ран­чи, если вы­ра­зить её в хи­ми­че­ских эле­мен­тах, может счи­тать­ся ана­ло­гич­ной гор­ной по­ро­де... (40)И в этой об­ла­сти су­ще­ству­ют яв­ле­ния бес­ко­неч­но более гран­ди­оз­ные и мощ­ные. (41)По­строй­ки ко­рал­лов и из­вест­ко­вых во­до­рос­лей, не­пре­рыв­ные на ты­ся­чах ки­ло­мет­ров плёнки планк­то­на оке­а­на... тайга Си­би­ри пред­став­ля­ют такие при­ме­ры. (42)По­доб­ные массы живой ма­те­рии впол­не могут быть при­рав­не­ны с точки зре­ния химии к гор­ным по­ро­дам».

(43)Выход в свет «Гео­хи­мии» Вер­над­ско­го явил­ся круп­ным на­уч­ным со­бы­ти­ем. (44)Сфор­му­ли­ро­ван­ные в книге идеи поз­во­ли­ли учёным объ­еди­нить зна­ния о живой и не­жи­вой при­ро­де в рам­ках общей на­уч­ной дис­ци­пли­ны. (45)Книга при­нес­ла ав­то­ру ми­ро­вую из­вест­ность.

((По Л. И. Гу­ми­лев­ско­му *))

*Лев Ива­но­вич Гу­ми­лев­ский (1890−1976)  — рус­ский со­вет­ский про­за­ик и ре­дак­тор.

(1)В самом конце XIX века ан­глий­ский на­ту­ра­лист док­тор Ка­ру­терс на­блю­дал над Крас­ным морем гран­ди­оз­ное пе­ре­се­ле­ние са­ран­чи с бе­ре­гов Се­вер­ной Аф­ри­ки в Ара­вию. (2)В те­че­ние трёх дней плот­ные тучи этих на­се­ко­мых, за­кры­вая солн­це, не­пре­рыв­но про­но­си­лись над го­ло­вой на­блю­да­те­ля. (3)Обыч­ное в таких ме­стах, часто по­вто­ря­ю­ще­е­ся яв­ле­ние по­ра­зи­ло Ка­ру­тер­са сво­и­ми раз­ме­ра­ми, и он решил опре­де­лить ко­ли­че­ство на­се­ко­мых в одной из туч, про­ле­тев­шей над ним 25 но­яб­ря 1889 года. (4)Ока­за­лось, что эта туча за­ни­ма­ла про­стран­ство в 5967 квад­рат­ных ки­ло­мет­ров и ве­си­ла 44 мил­ли­о­на тонн.

(5)Ста­тья Ка­ру­тер­са о сде­лан­ном им расчёте по­яви­лась в 41-м томе ан­глий­ско­го жур­на­ла «При­ро­да» за 1890 год. (6)Эн­то­мо­ло­ги (спе­ци­а­ли­сты, изу­ча­ю­щие на­се­ко­мых) не нашли в ней ни­че­го не­обык­но­вен­но­го. (7)Не нашёл в ней сна­ча­ла ни­че­го осо­бен­но­го и по­сто­ян­ный рус­ский чи­та­тель жур­на­ла  — при­ват-до­цент Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та по ка­фед­ре ми­не­ра­ло­гии Вла­ди­мир Ива­но­вич Вер­над­ский. (8)Он раз­би­рал тогда кол­лек­ции в ми­не­ра­ло­ги­че­ском ка­би­не­те уни­вер­си­те­та, а ку­соч­ка­ми сво­бод­но­го вре­ме­ни поль­зо­вал­ся для про­смот­ра на­ко­пив­ших­ся за лето жур­на­лов. (9)Че­ло­век, ин­те­ре­со­вав­ший­ся ре­ши­тель­но всем на свете, Вла­ди­мир Ива­но­вич про­чи­тал за­мет­ку Ка­ру­тер­са с про­стым лю­бо­пыт­ством и пе­ре­вер­нул стра­ни­цу, но затем быст­ро воз­вра­тил­ся назад. (10)Ему по­ка­за­лось, что была какая-то связь между тем, что он прочёл, и той об­ла­стью, в ко­то­рой он ра­бо­тал,  — гео­ло­ги­ей. (11)Стран­ное ощу­ще­ние мгно­вен­но яви­лось и мгно­вен­но ис­чез­ло.

(12) Ра­бо­чие между тем внес­ли тяжёлый ящик с ми­не­ра­ла­ми и опу­сти­ли его у ног Вер­над­ско­го. (13)За ними зашёл и по­мощ­ник Вер­над­ско­го, Ев­ге­ний Ди­о­до­ро­вич Кисла­ков­ский. (14)Вер­над­ский по­до­дви­нул ему жур­нал.

— (15)Ну, что вы ска­же­те о расчёте Ка­ру­тер­са? (16)Сорок че­ты­ре мил­ли­о­на тонн дви­жет­ся по воз­ду­ху с места на место, а ведь это без ма­ло­го вес всего ко­ли­че­ства меди, свин­ца и цинка, до­бы­тых че­ло­ве­че­ством за де­вят­на­дца­тый век!

(17)Кисла­ков­ский долго раз­би­рал текст и, на­ко­нец, разо­брав­шись, за­ме­тил:

— Цифры про­ве­рить бы надо: в жур­на­ле опе­ча­ток тоже до­ста­точ­но.

(18)И по­мощ­ник обер­нул­ся к ящику с об­раз­ца­ми. (19)Ми­не­ра­лы за­ни­ма­ли по­мощ­ни­ка боль­ше, чем са­ран­ча.

(20)Вла­ди­мир Ива­но­вич взял из стоп­ки за­го­тов­лен­ных для кол­лек­ций кар­то­чек одну и стал вы­пи­сы­вать дан­ные Ка­ру­тер­са. (21)Ука­зав стра­ни­цу, том, год и на­зва­ние жур­на­ла, он бе­реж­но по­ло­жил кар­точ­ку в бо­ко­вой кар­ман, куда от­прав­ля­лось всё, что ка­за­лось Вер­над­ско­му до­стой­ным хра­не­ния (там к концу ра­бо­че­го дня ино­гда на­кап­ли­ва­лось не­ма­ло таких кар­то­чек). (22)По­мощ­ник, следя за ним, не­сме­ло ска­зал:

— А зачем это нам, Вла­ди­мир Ива­но­вич, ведь мы не эн­то­мо­ло­ги, не фи­зио­ло­ги, не био­ло­ги?

(23)Вла­ди­мир Ива­но­вич быст­ро встал.

— (24)Да, мы с вами не био­ло­ги, но тут,  — он при­ло­жил руку к кар­ма­ну,  — есть какая-то мысль! (25)А из ис­то­рии науки и опыта я знаю, какие не­ожи­дан­ные по­след­ствия бы­ва­ют от слу­чай­но воз­ник­шей мысли, если она коснётся ума и воли ис­крен­ней че­ло­ве­че­ской лич­но­сти в нуж­ный мо­мент... (26)Один такой слу­чай не­ред­ко оправ­ды­ва­ет всю жизнь!

(27)Дома, вы­гру­зив из кар­ма­на за­мет­ки, вы­рез­ки и биб­лио­гра­фи­че­ские справ­ки, Вла­ди­мир Ива­но­вич стал рас­кла­ды­вать ма­те­ри­а­лы по ка­та­лож­ным пап­кам. (28)Эти папки, креп­кие, сде­лан­ные из плот­но­го кра­ше­но­го кар­то­на, каж­дая из ко­то­рых была по­свя­ще­на тому или иному раз­де­лу гео­ло­гии, раз­ме­ща­лись на книж­ных пол­ках вдоль стен и в про­стен­ках между ок­на­ми. (29)Пе­ре­хо­дя от полки к полке, рас­кры­вая то одну, то дру­гую папку, Вла­ди­мир Ива­но­вич быст­ро рас­пре­де­лил всё, что было в кар­ма­не, и толь­ко для за­мет­ки Ка­ру­тер­са не смог найти места. (30)На­блю­де­ние Ка­ру­тер­са не могло от­но­сить­ся ни к одной из гео­ло­ги­че­ских тем. (31)Сме­ясь над за­бав­ным за­труд­не­ни­ем, в ко­то­рое по­ста­вил его ан­глий­ский на­ту­ра­лист, он вынул из ящика стола новую папку, по­ло­жил туда кар­точ­ку, взял перо, чтобы сде­лать над­пись на белом яр­лы­ке синей крыш­ки, и за­ду­мал­ся. (32)«Ор­га­низ­мы... раз­ное... смесь... число и мера в живой при­ро­де?»

(33)Не­сколь­ко минут, а может быть и целый час, не в силах пре­рвать­ся, Вер­над­ский ловил в воз­буждённом мозгу идею, та­ив­шу­ю­ся среди мно­же­ства фак­тов и вы­во­дов, пе­ре­пол­няв­ших его ум. (34)Вла­ди­мир Ива­но­вич взял новую папку, твёрдо на­пи­сал на крыш­ке и ко­реш­ке «Живое ве­ще­ство», по­ста­вил папку на полку самой край­ней в ряду. (35)И вдруг так долго не укла­ды­вав­ша­я­ся в слова́ ост­рая мысль охва­ти­ла Вер­над­ско­го ра­до­стью огром­но­го от­кры­тия.

(36)«Гео­хи­мия» Вер­над­ско­го вышла в Па­ри­же на фран­цуз­ском языке в 1924 году. (37)Как син­тез на­уч­ных работ всей жизни, «Гео­хи­мия» Вер­над­ско­го вклю­чи­ла очер­ки о живом ве­ще­стве и его связи с гео­сфе­рой пла­не­ты. (38)Впер­вые вводя в ши­ро­кое на­уч­ное об­ра­ще­ние по­ня­тие жи­во­го ве­ще­ства как со­во­куп­но­сти ор­га­низ­мов в их гео­хи­ми­че­ском зна­че­нии, Вер­над­ский писал: «По­ни­ма­е­мое таким об­ра­зом живое ве­ще­ство со­вер­шен­но срав­ни­мо с дру­ги­ми те­ла­ми, име­ю­щи­ми зна­че­ние в химии зем­ной коры,  — с ми­не­ра­ла­ми, гор­ны­ми по­ро­да­ми и жид­ко­стя­ми». (39)При­во­дя в ка­че­стве при­ме­ра за­мет­ку Ка­ру­тер­са, Вер­над­ский про­дол­жал: «Эта туча са­ран­чи, если вы­ра­зить её в хи­ми­че­ских эле­мен­тах, может счи­тать­ся ана­ло­гич­ной гор­ной по­ро­де... (40)И в этой об­ла­сти су­ще­ству­ют яв­ле­ния бес­ко­неч­но более гран­ди­оз­ные и мощ­ные. (41)По­строй­ки ко­рал­лов и из­вест­ко­вых во­до­рос­лей, не­пре­рыв­ные на ты­ся­чах ки­ло­мет­ров плёнки планк­то­на оке­а­на... тайга Си­би­ри пред­став­ля­ют такие при­ме­ры. (42)По­доб­ные массы живой ма­те­рии впол­не могут быть при­рав­не­ны с точки зре­ния химии к гор­ным по­ро­дам».

(43)Выход в свет «Гео­хи­мии» Вер­над­ско­го явил­ся круп­ным на­уч­ным со­бы­ти­ем. (44)Сфор­му­ли­ро­ван­ные в книге идеи поз­во­ли­ли учёным объ­еди­нить зна­ния о живой и не­жи­вой при­ро­де в рам­ках общей на­уч­ной дис­ци­пли­ны. (45)Книга при­нес­ла ав­то­ру ми­ро­вую из­вест­ность.

((По Л. И. Гу­ми­лев­ско­му *))

*Лев Ива­но­вич Гу­ми­лев­ский (1890−1976)  — рус­ский со­вет­ский про­за­ик и ре­дак­тор.

—  (1)Жен­дос  — ко­ря­вый нос, поросёночка унёс!

(2)Ев­ге­ний Ива­но­вич Го­лу­бев по­вер­нул го­ло­ву  — пе­ре­гнув­шись через за­бор­чик, на него смот­ре­ла, улы­ба­ясь, Елена Ива­нов­на, строй­ная, но не­мо­ло­дая уже жен­щи­на, очень по­хо­жая на мать, Гла­фи­ру Ни­ко­ла­ев­ну, толь­ко мать в его вос­по­ми­на­ни­ях все­гда была мо­ло­же. (3)Забор не по­ме­шал Го­лу­бе­ву об­нять и рас­це­ло­вать сест­ру.

—  (4)Ле­ни­вый, как все хи­рур­ги. (5)Не по­зво­ни я, не скажи, что улицу сно­сят, ведь не при­е­хал бы ни­ко­гда! (6)А так повод: в по­след­ний раз на дом дет­ства гля­нуть.

—  (7)Спа­си­бо.

—  (8)Ко­неч­но, в го­ро­де-то лучше. (9)Со­всем забыл род­ные места... (10)Ца­рап­ну­ло сер­деч­ко-то?

—  (11)Есть ма­лень­ко.

—  (12)Да уж вижу, что не ма­лень­ко. (13)Всё дет­ство разом вспом­нил?

—  (14)«Всё» сразу не вспом­нишь. (15)Я по­сте­пен­но.

—  (16)Вспо­ми­най, вспо­ми­най. (17)Это нам по­лез­но.

(18)И потом спро­си­ла, глядя на сто­яв­ше­го рядом Лёшку:

—  А это что за жерт­ва ур­ба­ни­за­ции?

—  (19)Он не ур­ба­ни­за­ции. (20)Со­сед­кин сын. (21)Мать-оди­ноч­ка.

—  (22)Не усы­нов­лять ли со­брал­ся?

—  (23)Может, и усы­но­вил бы, да со­сед­ка не даст. (24)Гор­ла­стая.

(25)Ев­ге­ний Ива­но­вич за­хо­тел сме­нить тему раз­го­во­ра.

—  (26)А ты, Лен, стала мень­ше по­хо­дить на мать.

—  (27)Ста­рею я, бра­тик.

—  (28)Да брось ты.

—  (29)Скоро на пен­сию... (30)Вот сча­стье при­ва­ли­ло: дом ло­ма­ют, це́лую квар­ти­ру в го­ро­де дают... (31)А как у тебя?

—  (32)Пы­та­юсь вы­пол­нить нормы по ре­зек­ции же­луд­ка.

—  (33)Пе­ча­та­ешь?

—  (34)Что мне пе­ча­тать?

—  (35)Стихи свои. (36)На ма­шин­ке.

—  (37)Ну да, сей­час мода такая: все хи­рур­ги в пи­са­те­ли пошли. (38)Даже в юмо­ри­сты.

—  (39)Не страш­но. (40)Хуже будет, если на­о­бо­рот.

—  (41)Это как?

—  (42)Ля­жешь на стол, а тебе ска­жут: «А сей­час ап­пен­ди­цит вам чик­нет сам Ан­дрей Воз­не­сен­ский».

(43)Они по­сме­я­лись, потом Ев­ге­ний Ива­но­вич по­звал Лёшку, все про­шли в не­боль­шой сад перед домом.

—  (44)В дом войдёшь?

—  (45)По­до­жди, сест­ра, дай с садом по­здо­ро­вать­ся. (46)И по­про­щать­ся за­од­но. (47)Его ведь тоже в рас­ход...

(48)Ев­ге­ний Ива­но­вич подошёл к яб­ло­не, по­гла­дил её серую кору. (49)Под­ме­тил, что крона за­кры­ва­ет от него почти пол­са­да. (50)Улыб­нул­ся чему-то, вышел на от­кры­тое место.

—  (51)Если мне не из­ме­ня­ет па­мять, то вот здесь, Лёха, было бом­бо­убе­жи­ще.

—  (52)Левее не­мно­го,  — по­пра­ви­ла его Елена Ива­нов­на.

—  (53)Здесь?

—  (54)Да...

(55)Ев­ге­ний Ива­но­вич по­мол­чал, а Лёшка по­ин­те­ре­со­вал­ся:

—  А что такое бом­бо­убе­жи­ще?

—  (56)Это дом в земле, в ко­то­ром люди пря­та­лись в войну от бомбёжки, чтобы их не убило,  — по­яс­ни­ла Елена Ива­нов­на.

—  (57)А зачем их уби­вать?  — опять спро­сил Лёшка.

—  (58)Зачем уби­вать...  — по­вто­рил Ев­ге­ний Ива­но­вич, по­смот­рел на сест­ру и фи­зио­но­мию вы­тя­нул: мол, вот па­рень даёт: какие во­про­сы за­би­ва­ет.

—  (59)Зна­ешь, Лёха, чест­но го­во­ря, долго это тебе объ­яс­нять, да ты сей­час всего и не поймёшь. (60)Знай пока одно, па­рень: плохо для всех  — и для боль­ших, и для ма­лень­ких,  — когда война. (61)И лучше бы у нас её ни­ко­гда не было. (62)Сей­час это наша за­бо­та, а вы­рас­тешь, мы тебе всё рас­ска­жем и за­бо­ту эту тебе пе­ре­да­дим. (63)Поймёшь, узна­ешь. (64)Ста­нешь нашим за­щит­ни­ком. (65)Бу­дешь?

—  (66)Буду. (67)А как я узна́ю?

(68)Ев­ге­ний Ива­но­вич под­нял его на руки, подошёл к берёзе. (69)По­ка­зал ему за­плыв­шее опу­хо­лью место на ство­ле. (70)Спро­сил сест­ру: «Здесь?» (71)Та кив­ну­ла го­ло­вой.

—  (72)Ви­дишь ли, Алек­сей, вот тут в де­ре­во в войну уда­рил огром­ный оско­лок от бомбы и за­стрял там, в ство­ле. (73)Место давно уже за­рос­ло  — оно тебе и не за­мет­но. (74)Но он там, по­ни­ма­ешь, там. (75)И берёза пом­нит, пом­нит до сих пор. (76)Про­шло время, вы­рос­ли новые ветки на берёзе. (77)А ста­рые ветки рас­ска­зы­ва­ют им про войну.

—  (78)А как?

—  (79)А сок идёт снизу, из земли, через оско­лок. (80)Мо­ло­дые ветки и спра­ши­ва­ют: «От­че­го это сок гор­чит ино­гда?» (81)А ста­рые от­ве­ча­ют: «Это война была».

—  (82)Боль­но ты мудрёно го­во­ришь,  — Елена Ива­нов­на улыб­ну­лась.

—  (83)Так я сей­час боль­ше для себя, для уточ­не­ния. (84)А па­рень тоже поймёт! (85)Под­растёт и поймёт, если втол­ко­вать как сле­ду­ет, а не как ино­гда у тебя в школе пе­да­го­ги... (86)Ну-ну  — шучу. (87)Глав­ное, чтобы пра­виль­но втол­ко­вать. (88)А для этого пока живём  — не за­бы­вать, ни­че­го­шень­ки.

(89)Ев­ге­ний Ива­но­вич при­сло­нил­ся к берёзе, за­мол­чал. (90)Смот­рел на цве­ту­щий в по­след­ний раз ста­рый сад и мол­чал, вспо­ми­нал...

(По Ю. И. Чи­че­ву*)

*Юрий Ива­но­вич Чичев (1938–2021)  — со­вре­мен­ный рус­ский поэт, пи­са­тель, жур­на­лист.

—  (1)Жен­дос  — ко­ря­вый нос, поросёночка унёс!

(2)Ев­ге­ний Ива­но­вич Го­лу­бев по­вер­нул го­ло­ву  — пе­ре­гнув­шись через за­бор­чик, на него смот­ре­ла, улы­ба­ясь, Елена Ива­нов­на, строй­ная, но не­мо­ло­дая уже жен­щи­на, очень по­хо­жая на мать, Гла­фи­ру Ни­ко­ла­ев­ну, толь­ко мать в его вос­по­ми­на­ни­ях все­гда была мо­ло­же. (3)Забор не по­ме­шал Го­лу­бе­ву об­нять и рас­це­ло­вать сест­ру.

—  (4)Ле­ни­вый, как все хи­рур­ги. (5)Не по­зво­ни я, не скажи, что улицу сно­сят, ведь не при­е­хал бы ни­ко­гда! (6)А так повод: в по­след­ний раз на дом дет­ства гля­нуть.

—  (7)Спа­си­бо.

—  (8)Ко­неч­но, в го­ро­де-то лучше. (9)Со­всем забыл род­ные места... (10)Ца­рап­ну­ло сер­деч­ко-то?

—  (11)Есть ма­лень­ко.

—  (12)Да уж вижу, что не ма­лень­ко. (13)Всё дет­ство разом вспом­нил?

—  (14)«Всё» сразу не вспом­нишь. (15)Я по­сте­пен­но.

—  (16)Вспо­ми­най, вспо­ми­най. (17)Это нам по­лез­но.

(18)И потом спро­си­ла, глядя на сто­яв­ше­го рядом Лёшку:

—  А это что за жерт­ва ур­ба­ни­за­ции?

—  (19)Он не ур­ба­ни­за­ции. (20)Со­сед­кин сын. (21)Мать-оди­ноч­ка.

—  (22)Не усы­нов­лять ли со­брал­ся?

—  (23)Может, и усы­но­вил бы, да со­сед­ка не даст. (24)Гор­ла­стая.

(25)Ев­ге­ний Ива­но­вич за­хо­тел сме­нить тему раз­го­во­ра.

—  (26)А ты, Лен, стала мень­ше по­хо­дить на мать.

—  (27)Ста­рею я, бра­тик.

—  (28)Да брось ты.

—  (29)Скоро на пен­сию... (30)Вот сча­стье при­ва­ли­ло: дом ло­ма­ют, це́лую квар­ти­ру в го­ро­де дают... (31)А как у тебя?

—  (32)Пы­та­юсь вы­пол­нить нормы по ре­зек­ции же­луд­ка.

—  (33)Пе­ча­та­ешь?

—  (34)Что мне пе­ча­тать?

—  (35)Стихи свои. (36)На ма­шин­ке.

—  (37)Ну да, сей­час мода такая: все хи­рур­ги в пи­са­те­ли пошли. (38)Даже в юмо­ри­сты.

—  (39)Не страш­но. (40)Хуже будет, если на­о­бо­рот.

—  (41)Это как?

—  (42)Ля­жешь на стол, а тебе ска­жут: «А сей­час ап­пен­ди­цит вам чик­нет сам Ан­дрей Воз­не­сен­ский».

(43)Они по­сме­я­лись, потом Ев­ге­ний Ива­но­вич по­звал Лёшку, все про­шли в не­боль­шой сад перед домом.

—  (44)В дом войдёшь?

—  (45)По­до­жди, сест­ра, дай с садом по­здо­ро­вать­ся. (46)И по­про­щать­ся за­од­но. (47)Его ведь тоже в рас­ход...

(48)Ев­ге­ний Ива­но­вич подошёл к яб­ло­не, по­гла­дил её серую кору. (49)Под­ме­тил, что крона за­кры­ва­ет от него почти пол­са­да. (50)Улыб­нул­ся чему-то, вышел на от­кры­тое место.

—  (51)Если мне не из­ме­ня­ет па­мять, то вот здесь, Лёха, было бом­бо­убе­жи­ще.

—  (52)Левее не­мно­го,  — по­пра­ви­ла его Елена Ива­нов­на.

—  (53)Здесь?

—  (54)Да...

(55)Ев­ге­ний Ива­но­вич по­мол­чал, а Лёшка по­ин­те­ре­со­вал­ся:

—  А что такое бом­бо­убе­жи­ще?

—  (56)Это дом в земле, в ко­то­ром люди пря­та­лись в войну от бомбёжки, чтобы их не убило,  — по­яс­ни­ла Елена Ива­нов­на.

—  (57)А зачем их уби­вать?  — опять спро­сил Лёшка.

—  (58)Зачем уби­вать...  — по­вто­рил Ев­ге­ний Ива­но­вич, по­смот­рел на сест­ру и фи­зио­но­мию вы­тя­нул: мол, вот па­рень даёт: какие во­про­сы за­би­ва­ет.

—  (59)Зна­ешь, Лёха, чест­но го­во­ря, долго это тебе объ­яс­нять, да ты сей­час всего и не поймёшь. (60)Знай пока одно, па­рень: плохо для всех  — и для боль­ших, и для ма­лень­ких,  — когда война. (61)И лучше бы у нас её ни­ко­гда не было. (62)Сей­час это наша за­бо­та, а вы­рас­тешь, мы тебе всё рас­ска­жем и за­бо­ту эту тебе пе­ре­да­дим. (63)Поймёшь, узна­ешь. (64)Ста­нешь нашим за­щит­ни­ком. (65)Бу­дешь?

—  (66)Буду. (67)А как я узна́ю?

(68)Ев­ге­ний Ива­но­вич под­нял его на руки, подошёл к берёзе. (69)По­ка­зал ему за­плыв­шее опу­хо­лью место на ство­ле. (70)Спро­сил сест­ру: «Здесь?» (71)Та кив­ну­ла го­ло­вой.

—  (72)Ви­дишь ли, Алек­сей, вот тут в де­ре­во в войну уда­рил огром­ный оско­лок от бомбы и за­стрял там, в ство­ле. (73)Место давно уже за­рос­ло  — оно тебе и не за­мет­но. (74)Но он там, по­ни­ма­ешь, там. (75)И берёза пом­нит, пом­нит до сих пор. (76)Про­шло время, вы­рос­ли новые ветки на берёзе. (77)А ста­рые ветки рас­ска­зы­ва­ют им про войну.

—  (78)А как?

—  (79)А сок идёт снизу, из земли, через оско­лок. (80)Мо­ло­дые ветки и спра­ши­ва­ют: «От­че­го это сок гор­чит ино­гда?» (81)А ста­рые от­ве­ча­ют: «Это война была».

—  (82)Боль­но ты мудрёно го­во­ришь,  — Елена Ива­нов­на улыб­ну­лась.

—  (83)Так я сей­час боль­ше для себя, для уточ­не­ния. (84)А па­рень тоже поймёт! (85)Под­растёт и поймёт, если втол­ко­вать как сле­ду­ет, а не как ино­гда у тебя в школе пе­да­го­ги... (86)Ну-ну  — шучу. (87)Глав­ное, чтобы пра­виль­но втол­ко­вать. (88)А для этого пока живём  — не за­бы­вать, ни­че­го­шень­ки.

(89)Ев­ге­ний Ива­но­вич при­сло­нил­ся к берёзе, за­мол­чал. (90)Смот­рел на цве­ту­щий в по­след­ний раз ста­рый сад и мол­чал, вспо­ми­нал...

(По Ю. И. Чи­че­ву*)

*Юрий Ива­но­вич Чичев (1938–2021)  — со­вре­мен­ный рус­ский поэт, пи­са­тель, жур­на­лист.